не дома веселые содержали с девками публичными. А вот как вы стали воспита-
тельницей принцессы русской... этого уж, простите покорно, даже я дознаться
не смог! А срам-то велик...
Ушаков взял шандал со свечами и шагнул в покои соседние. А там две головы
покоились на одной подушке: Линара и принцессы. Линар сразу пистолет схватил,
срезал свечи пулями.
- И не стыдно вам? В странах добропорядочных, когда мужчина с женщиной уе-
диняются, препятствий им уже не чинят...
Во мраке любовного алькова прозвучал голос инквизитора:
- Собирайтесь, граф, в Дрезден ехать, чтобы пред своим королем виниться.
Не за тем вашу милость послом в Россию назначили, чтобы вы девиц знатных пор-
тили. А вы, ваше высочество, за мною следуйте. Вас давно тетушки венценосных
поджидают...
Анна Иоанновна наотмашь стегала племянницу по лицу:
- Мерзавка! Срам-то какой... что в Европах о нас подумают? Мы от тебя за-
конного наследника для престола ожидаем, а ты...
Под ударами кулаков тетки кричала девочка:
- Вам можно, а мне нельзя?..
- Молчи, язва! С матерью твоей извелась, а теперь и ты? Анна Леопольдовна
вдруг ожесточилась от побоев:
- Графа Морица Линара любила и буду любить всегда. А принца Антона, мне
силком навязанного из Вены, ненавижу и презираю.
Анна Иоанновна озверела от таких признаний:
- В уме ли ты? К иконе... на колени... покайся. Схватила принцессу за во-
лосы, потащила к киоту. Головой била ее об пол. А когда девочка поднимала
глаза, то видела над собою Тимофея Архипыча ("Дин-дон, дин-дон... царь Иван
Василич!").
- Покайся! - грозно требовала тетка у племянницы. Плечами вздрогнув, отве-
чала ей та - люто и грубо:
- Клянусь пред сущим! Морица Линара до гробовой доски любить стану, а
принца Антона до милости своей не допущу...
- Тащите ее! - рассвирепела Анна Иоанновна. - Волоките прямо на портомой-
ню... чтобы штаны гренадерам стирала! А потом в ужасе императрица разрыда-
лась:
- Господи! Ведь то, что она понесет в чреве своем, это после меня должно с
престола всею Россией править...
Позор был велик. Чтобы слухи пресечь, решили скандала шумного не делать.
Казни никого не предавать. Камер-юнкера Брылкина сослали капитаном в гарнизу
Казанскую, мадам Адеркас снабдили преизрядно золотом за молчание и отправили
за рубеж с "дипломом похвальным"; король Август III сам догадался посла Лина-
ра отозвать...
На почтовом дворе за Ригой расстались Линар и Адеркас.
- Вы столь богаты теперь, - сказал Линар, - что, наверное, вновь откроете
свое великолепное торжище? Мадам Адеркас за рубежом России осушила слезы. -
Дьявол вас раздери! - закричала она. - Клянусь честью, если вы навестите в
Дрездене мое заведение с зеркалами, я с вас, бесстыдник, денег не возьму. Но
мы весело пожили в Петербурге...
Вот и Дрезден, где Линара поджидал разъяренный канцлер Брюль.
- Вы напрасно думаете, - сказал он послу, - что с вами случилось лишь за-
бавное приключение... Чему вы смеетесь, граф? Или вам не ясно, что Саксония
поддерживает свою честь лишь добрыми отношениями с Петербургом? Без России
сейчас мы - ничто...
Линар без робости ответил канцлеру:
- Хотите, я предскажу свое блистательное будущее?
- Сомневаюсь... висельник, - поморщился Брюль.
- А вы не сомневайтесь. Когда принцесса Анна Мекленбургская займет в Рос-
сии место на престоле, тогда... О, подумайте же сами, Брюль: что она сделает
в первую очередь?
- Для начала она забудет вас!
- Меня забыть никак нельзя, - отвечал Линар. - Еще не родилась такая жен-
щина, которая могла бы забыть меня. И первое, что сделает Анна Леопольдовна,
достигнув власти, - это вызовет меня к себе. Да, да! И тогда я стану править
Россией, точно так же, как правит ею сейчас Бирен, отчего и советую Саксонс-
кому королевству относиться ко мне с уважением, как к будущему императору
России!
Графа Бирена эта история даже не возмутила - обрадовала.
- Выходит, девочка рано созрела для любви, - рассуждал он с женою, горба-
той Бенигной. - Если это так, то принца Антона Брауншвейгского надо отшибить
от ложа брачного подальше, а принцессе Мекленбургской подсунем нашего сыноч-
ка... Под одну корону - обоих! И тогда мы, замухрышка, станем править всей
Россией.
- Ненадежен и рискован план этот, - говорила жена. В запасе Бирена имеется
вариант другой:
- Мы женим нашего сына на цесаревне Елизавете...
- Вот это ты умней придумал, - соглашалась горбунья. - Мекленбургских да
Брауншвейгских русские скорее с престола погонят. А цесаревна Елизавета -
дочь Петра Первого, и за нее надо держаться.
- Смотри! - воскликнул Бирен. - Елизавету бедную все при дворе шпыняют,
никто ей слова ласково не скажет. И только я, умнее всех и дальновидней, с
Елизаветой добр, приветлив и сердечен... Но пока надо молчать. Сейчас меня
тревожит иное: сломают ли турки шею Миниху? Или у этого ольденбургского вола
шея такова, что на ней дрова колоть можно?
ГЛАВА ПЯТАЯ
Кривая ногайская сабля, выкованная из подков конских, билась у самого бед-
ра хана. Тяжелый колчан со стрелами крутился возле полы грязного халата, за-
девая высокий ковыль. Звеня кольчугами, за ханом Дондукой-омбу шли тысячники,
его суровые раскосые воины - Сендерей, Бахмат и сын Голдан-Норма. В свите ха-
на калмыцкого как почтение гости и советники два атамана казачьих - Данила
Ефремов да Федор Краснощеков...
Дондука-омбу поднял свою орду на войну, и орда Калмыцкая, союзная России,
навалилась на орду Кубанскую, союзную татарам. И была сеча кровава. В переб-
леске сабельном, в воплях гибельных, визги воинов калмыцких покрывало в степи
- могучее, казачье:
- Руби их в песи... круши в хузары!
Пять тысяч кибиток татар кубанских предали полному разорению. Еще никогда
калмыки не ведали таких побед, как эта... Резня была страшная! Из мужчин ни-
кого в живых не оставили: от орды Кубанской уцелел только скот (всегда ценный
в степи), дети да женщины; отягщенные небывалой добычей, калмыки вернулись в
низовья волжские, шел у них пир горой. Один раз уже перегнали молоко кобылье,
и получилось хмельное аркэ, но атаманы были недовольны вином:
- Слабовато, хан. Вроде кваска... не шибает!
Дондука-омбу, чтобы донцов уважить, велел гнать аркэ во второй раз, и ви-
но, пересидев в кожаных чанах, из слабосильного аркэ превратилось в резкое и
буйное арзэ.
- Гони и дальше, хан, - подначивали донцы.
Погнали молочное вино на третий раз, и получилось харзо, от которого каза-
ки запели. В юрт калмыцкий приехали мурзы знатные с выражением покорности.
Краснощеков посла кубанского ткнул носом в свой закорюченный походный чувяк.
- А раньше ты чего думал? - спросил его по-татарски.
Атаман Данила взял двух мурз за шкирки и покидал их, словно щенят, в шатер
к Дондуке-омбу:
- До тебя пришли, хан. Жалости просят... прими!
Послы татар кубанских заверили хана в своей рабской покорности, но тут в
разговор вмешались атаманы донские:
- Ты, кал свинячий! Дондуке ваша покорность не нужна. Отныне и веков во
веки покорность свою изъявляйте России, а хан Дондука с этого годочка лишь
подданный царицы нашей...
Мурза ощерил зубы (каждый зуб - как желтый ноготь).
- Мы согласны, - прошипел он, - слизывать гной с мертвецов, умерших от ос-
пы, но подданны России никогда не станем.
Красношеков концы усов заложил себе за уши.
- Это твой гость! - крикнул он хану. - Так угощай его!
К тому времени вино харзо пересидело срок, и теперь стало оно хоруном, ко-
торый пить уже нельзя. Дондука-омбу протянул кубанскому мурзе чашку с ядови-
тым кумысом:
- Пей. Ты мой гость... я люблю тебя!
Посол стал отказываться, ссылаясь на сытость. И в доказательство рыгал
столь густо, будто на болоте гнилые пузыри лопались.
- Эй! - велел Дондука-омбу тысячникам своим. - Расширьте послу глотку,
чтобы хорун проскочил в него, нигде не задерживаясь...
Сендерей и Бахмат схватили мурзу за уши и тянули их в разные стороны, пока
уши не оторвались. Потом уши эти швырнули на прожор собакам своим и сказали:
- Вот теперь кумыс легко проскочит в тебя... пей! - И тот выпил. И завыл.
И помер.
- Остальных послов, - приказал хан, - в заложниках оставлю. Я пойду на Ку-
бань опять. И буду ходить, пока не состарюсь. После меня дети пойдут, а за
ними внуки. И станут они разорять улусы ваши, пока вы не исчезнете за горами
Кавказа или не покоритесь...
Прибыл в ставку калмыцкую из Петербурга адмирал Федор Соймонов, привез от
царицы грамоты, подтверждавшие ханство Дондуки-омбу.
- Теперь, - сказал ему адмирал, - ежели кто возжелает тебя из степей выг-
нать, вся Россия за тебя встанет. - В шатер внесли подарки от императрицы. -
А ты, - продолжал Соймонов, - одари нас конницей своей. Нужны всадники твои
под Азовом, пусть на Крым войной ходят, там пожива орде твоей богаче будет...
В этом году калмыки вступили в семью русскую, и отныне будут служить Рос-
сии саблей - честно и неустрашимо, а калмыцким верблюдам теперь идти далеко -
до самого Берлина!
Кампания начиналась удачно. До Миниха уже дошли известия о победе орды
калмыцкой, его достигали и слухи о том, что граф Бирен желает ему сломать шею
на войне с турками.
- О шее же моей, - утверждал фельдмаршал, - заботы графа излишни: она все
выдержит, ибо шея моя не лакейская, как у Бирена, а крестьянская...
Отчасти он был прав: дед Миниха землю пахал. Страсть самоучки к строению
плотин на реках выдвинула его в люди. Грубая живая кровь германского просто-
народья еще не угасла в Минихе (она угасала сейчас в его сыне, утонченном по-
эте и музыканте, который пришел на все готовенькое). И эта кровь давала себя
знать - в повадках, в хитрости, в напористости. Если Миних видел цель, он
перся на нее, словно бык, уже не разбирая дороги. Ломал любые преграды, сши-
бая все препоны на пути, давя при этом множество людей, бодаясь и рыча...
Сейчас для него главное - попасть в Крым, а честолюбие в душе графа было
непомерно. На святой неделе, готовясь к походу, как к смерти, фельдмаршал ис-
поведался перед другом, пастором Мартенсом.
- От малого жажду большего! - признался Миних честно. - Малое - чтобы ца-
рица отдала мне необъятные поместья Вейсбаха, которого я на тот свет спрова-
дил. Большее же - хочу быть великим герцогом украинским, чтобы короноваться
мне в Киеве!
Мартене захохотал:
- Ничего у тебя не выйдет - хохлы короны не имеют.
Миних поразмыслил над этим историческим казусом:
- Но что стоит ее заказать хорошему ювелиру?
Рука пастора, держащая крест, невольно опустилась;
- Ты не пьян ли, друг мой? - спросил он нежно.
- Нет, я не пьян... Заранее знаю, что ты скажешь далее: самые великие вой-
ны - это самые великие бедствия. Но есть ли другой путь для меня? - спросил
Миних проникновенно. - Мое имя должно восхитить мир до берегов Канады, или...
лучше гибель!
Мартене сунул крест за пазуху, хлопнул его по спине:
- Пойдем в избу, Бурхард... выпьем!
Миних шел за интимным другом своим и плакал. Это были жгучие слезы - от
желаний, уязвляющих глубоко и тяжко. Был перед ним порог избы хохлацкой, ко-
торый он переступил, как порог славы.
Тут наблюдательный Манштейн доложил ему:
- А стремена в кавалерии турецкой коротки. Оттого-то турок выше русского
всадника поднимается, коща рубит его со стремян своих... Не укоротить ли и
нам их в кавалерии?
Миних бросил на стол фельдмаршальский жезл, и он сверкнул на трухлявых дос-
ках, среди объедков, бриллиантами. Миних отвечал:
- Того не надо! Мои кирасиры крепки в седлах... Зато следует изъять из ар-
мии все алебарды, яко оружие старое и в бою неловкое. Взамен офицерам выдать
карабины со штыками... Фу! - принюхался фельдмаршал. - Чего это от компанента
моего козлом несет?
- В лагерь прибыли полки ланд-милиций, а штаны всем им новые из козлиной
