та ему на шею петлю и стали давить принца, как давят худых собак; из петли
принц сумел вывернуться, а более судьбу не испытывал - сразу же покинул Рос-
сию...
Виновных судили! Но за время следствия ни к кому из них не были применены
пытки (исключительный случай). Обвинений же дельных не выбирали. Левенвольде,
например, был осужден за то, что однажды, обходя стол при дворе, поставил ку-
верт Елизаветы Петровны не туда, куда ей хотелось. Вообще весь 1741 год был
посвящен мести за прошлое. Выпущенные из тюрем узники заняли при Елизавете
пышные амвоны прокуроров. Из жестокости вышедшие, они и жестоки были немило-
сердно. Фельдмаршал старый князь Василий Долгорукий, всех сородичей потеряв,
десять лет проведя в застенках, отсечение головы топором считал непроститель-
ной мягкостью.
- Отрубить кочан легко, - говорил он. - Помучить надо!..
Миниха судить было трудно. Если он и виноват в том, что содействовал изб-
ранию Бирона в регенты, то сам же Миних и сверг потом Бирона... В числе судей
находился и князь Никита Трубецкой, а между ним и фельдмаршалом плавала неж-
ная тень княгини Анны Даниловны. Вор, нажившийся на лишениях русских солдат,
князь Трубецкой, став прокурором, настырно спрашивал Миниха:
- Признаешь ли ты себя виновным?
- Да! - отвечал Миних. - Признаю!
- В чем ты видишь вину свою?
- В том, что я тебя еще в Крыму не повесил, как вора...
Это достойный ответ. Миних - человек не мелочный: все качества, и дурные и
положительные, вырастали в нем до размеров гомерических. Другие подсудимые
дерзить судьям не решались. Они вели себя омерзительно. Червяками ползали в
ногах обвинителей. Особенно противен был Рейнгольд Левенвольде; еще вчера не-
жившийся в гаремах, среди блеска и злата, он превратился сейчас в грязную
тряпку. По сравнению с другими его осудили жалостливо: башку долой - и дело в
архив! Елизавета обещала солдатам, что освободит страну от всех иноземных
притеснителей. Но в число судимых иноземцев попало немало и русских сановни-
ков, повинных в тиранстве времени Анны Кровавой; однако такие негодяи, как
Ушаков и князь Алексей Черкасский, от суда благополучно улизнули...
В январе 1742 года на Васильевском острове сколотили эшафот из плохо ост-
руганных досок; 6000 солдат, выражая восторг свой, окружили место лобное, а
за войсковым оцеплением темно и пестро колыхался народ. Никто в столице не
остался в этот день равнодушным: к месту казни приплелись старики, с гамом
набежали дети. Показались сани с Остерманом; на нем была старая лисья шуба,
по которой ползали насекомые. За время отсидки под следствием у Остермана от-
росла длинная борода. Парик, прикрытый сверху бархатной ермолкой, и... боро-
да! - это выглядело смехотворно. Зато приговор не располагал к веселью: Ос-
термана будут сейчас рубить по частям и колесовать. Поднятый палачами на пла-
ху, он потерял сознание...
Не таков был Миних, когда из саней увидел войска.
- Здорово, ребята! - прогорланил он и тронулся через строй, порыкивая: -
Посторонись... Не видишь разве, кто идет?
С утра он побрился. Надел лучший мундир. Поверху накинул шинель красного
цвета - парадного! Бодро взбежал фельдмаршал на эшафот, взором ясным окинул
пространство - нет ли где непорядка? Держался он так, будто сейчас ему дадут
чин генералиссимуса. А за его спиной палач уже извлекал из мешка большой то-
пор; приговор Миниху таков - рубить его четыре раза по членам, после чего -
голову... Фельдмаршал, как хороший актер, давал свое последнее представление
на публику. С эшафота он раздаривал палачам и солдатам кольца и перстни со
своих рук, бросал в толпу табакерки с алмазами.
- Освобождайте меня от жизни с твердостью, - внушал он палачам. - Ухожу я
от вас с величайшим удовольствием...
Остерману уже заломили руки назад, рвали рубашку с шеи, освобождая ее под
топор. Спектакль был поставлен по всем правилам театрального искусства, и,
когда топор взлетел, сверкая на солнце, аудитор объявил о замене казни пожиз-
ненной ссылкой. Но тут случилось такое, чего никак не ожидали режиссеры этой
трагической постановки. Проломив ограждение воинское, зрители рванулись к
эшафоту, из-за леса штыков тянулись к Остерману руки.
- Руби его! - кричали палачам люди. - Уважь нас... руби!
Остерман первым делом попросил палачей вернуть ему парик. Коли жизнь про-
должается, надо беречься от простуды. Совсем иное впечатление произвело поми-
лование на Миниха: нервы сдали - фельдмаршал разрыдался... Развезли их всех
по ссылкам. Левенвольде ожидало захолустье Соликамска; бывший законодатель
мод пристрастился там к ношению валенок и зырянского малахая; он умер в ссыл-
ке в разгар Семилетней войны, когда Россия била немецкую Пруссию, словно
рассчитываясь с германцами за все прошлые свои унижения. Наташка Лопухина,
любовница Левенвольде, за участие в австрийской интриге тоже пострадала: с
отрезанным языком, битая плетьми, она уехала пересчитывать остроги сибирс-
кие...
Остерман был сослан в Березов - туда, куда он отправил немало людей, ему
неугодных. Семейства Меншиковых и Долгоруких надолго остались в памяти бере-
зовцев. Любители отечественной старины иногда заезжали в эту глушь, где соби-
рали о них предания в народе. Но вот от Остермана ничего в памяти березовцев
не сохранилось! Из отчетов полиции видно, что Остерман годами не вылезал из
комнат, зарастая грязью, сочинял для себя духовные гимны, которые и распевал
дребезжащим от злобы голосом. Березовцы запомнили о нем лишь два пустяка: хо-
дил в бархатных сапогах и носил костыль. Куда делся костыль - неизвестно. Но
история с сапогами мне знакома. Стоило Остерману помереть, как сапоги с него
сразу стащили. Березовцы разрезали их на полоски, и местные модницы обрели
немало ленточек для подвязывания причесок. Официально известно, что в Березо-
ве Остерман излечился от подагры, но, по слухам, его окончательно заели неко-
торые насекомые, которые облюбовали этого "оракула" еще в счастливые времена
его жизни...
Миних отправился в Пелым - в тот самый острог, который сам же и спроекти-
ровал для Бирона! Одновременно с отбытием фельдмаршала в ссылку из Пелыма от-
возили в Ярославль и герцога. Два противника встретились в Казани на мосту
через Булак, но летописцы казанские не донесли до нас тех ласковых слов, ко-
торыми они обменялись при роковой встрече... Пелым три месяца в году был на-
полнен мошкарой, летящей с болот, а девять месяцев его сковывала стужа. Мини-
ху на прокорм выдавалось два рубля в день. Большие деньги становились малыми,
ибо провизию в Пелым везли за 700 верст из Тобольска. Однако Миних решил до-
жить до лучших перемен; живая кровь мужицкого внука претила ему сидеть сложа
руки. Миних все 20 лет ссылки трудился как вол и трудом спас себя. Спасся от
хворей, прогнал от себя тоску... Здоровье же свое он укреплял регулярным
употреблением таежного меда! Властность этого человека - даже в заточении -
была столь велика, что воеводы трепетали перед ним. Из Пелыма он гневно рычал
на губернаторов, цыкал на своих охранников, которые входили к нему, предвари-
тельно сняв шапки и низко кланяясь. Миних занимался в Пелыме сочинением гран-
диозных проектов о переустройстве России, которые смело можно печатать, как-
фантастические романы! Летом он вскапывал свой огород, уходил из города ко-
сить на лугах сено, ловил рыбу неводом, а в конце сенокоса пил водку с мужи-
ками на копнах сена. В долгие сибирские зимы фельдмаршал занимался починкою
неводов и мастерил курятники. В тюрьме своей Миних открыл школу, где учил пе-
лымских детей математике, геометрии, инженерным хитростям, истории древности.
А больше рассказывал детям что в голову взбредет. Печальным видели его лишь
однажды, когда умер его верный друг, пастор Мартене, добровольно поехавший за
ним в ссылку. По ночам пелымпы замечали в комнатах Миниха огонь - он работал,
он спасал себя! Конечно, Остерман не стал бы косить сено с мужиками, а Левен-
вольде не рискнул бы собирать помет из-под кур...
Через 20 лет император Петр III вызвал Миниха из ссылки в Петербург. Това-
рищи фельдмаршала по службе давно превратились в дряхлых старцев - без зубов
и надежд на лучшее. Они ожидали увидеть согбенную развалину былого Миниха, а
перед ними вдруг предстал крепкий здоровяк, мужчина с румянцем во всю щеку,
оглушавший всех раскатами смеха. За время ссылки в России подросло множество
юных красавиц, и Миних первым делом начал влюбляться направо и налево. Женщи-
ны были от него без ума. Миних хвастал перед ними своей неукротимостью в де-
лах альковных. Ему было уже 80 лет, когда он писал одной замужней красотке:
"Нет на вашем божественном теле даже пятнышка, которые я не покрыл бы, любу-
ясь ими, самыми горячими вожделенными поцелуями..."
Главным объектом своей любви Миних вскоре избрал новую русскую императри-
цу Екатерину II; уж на что была опытная в любви дама, но даже ее Миних сумел
поразить своими амурными ухищрениями. Его любовные цидулки к Екатерине печа-
тать нельзя, ибо они наполнены словами, которые произносятся лишь пылкими лю-
бовниками в откровении бурной страсти. Екатерина отправила влюбчивого старца
заведовать гаванями на Балтике. Иначе говоря - начальником каторги, обслужи-
вавшей строительство гаваней в Рогервике. Неистощимое веселье не покидало Ми-
ниха и на этом печальном посту. Для встречи Екатерины он наряжал своих катор-
жан арабами, неграми, индусами и персами. Вымазанные с ног до головы смолой и
ваксой, все в пуху и перьях, голые русские Иваны, родства за собой никогда
не. помнящие, впрягались в карету императрицы и везли ее заодно с Минихом для
осмотра произведенных в гавани работ. Среди этих лошадей-Иванов обретался в
то время на рогервикской каторге и Ванька Каин...
Ничем никогда не болея, Миних умер в 1767 году в возрасте 85 лет. Перед
кончиною он велел секретарю читать вслух свои допросные листы перед ссылкой.
И нашел в себе терпения не умереть, прежде чем секретарь не закончил чтения.
- Нет, я не подгадил, - сказал Миних, закрывая глаза...
Потомство Миниха, совершенно обрусевшее, сохранилось в России вплоть до
самой революции, но никаких видных постов никогда не занимало. В моем авторс-
ком представлении Миних не был худшим представителем из числа тех немцев, ко-
торых поставляли для русской службы германские княжества.
БРАУНШВЕЙГСКОЕ СЕМЕЙСТВО
В ночь переворота - по совету Шетарди - были задержаны в пути все гонцы,
чтобы прервать связь России с Европой; шлагбаумы разом опустились и перед
дипкурьерами. Елизавета утром переслала послу Франции записку, в которой
спрашивала, что ей делать с принцем Иоанном Брауншвейгеким (она уже не назва-
ла младенца императором). В ответ Шетарди без колебаний советовал: "Надо
употребить все меры, чтобы уничтожить даже следы царствования Иоанна!" Иначе
говоря, в суматохе событий можно легко придавить младенца в колыбели, чтобы
избавиться от опасного претендента на будущее. Но Елизавета убить ребенка не
решилась, и все Брауншвейгское семейство, под надзором приставов, было выпу-
щено за границу.
Однако, выгадывая время для раздумий, Елизавета указала везти брауншвейщев
как можно медленней, подолгу останавливаясь в придорожных корчмах. К тому
времени как "фамилия" достигла Риги, она приказала задержать ее на границе, и
правильно сделала... Фридрих II уже показал миру свои волчьи зубы. Пруссия
становилась опасной соседкой России, а сверженный Иоанн Антонович, будучи
родственником короля, мог стать козырной картой в политической игре Фридриха
II. Брауншвейгское семейство заточили в крепости Дюнамюнде близ Риги, чтобы
не выпускать его за пределы России.
Через два года капитан-семеновец Максим Вындомский получил от Елизаветы
приказ отвезти их в Раненбург (Ораниенбург). Слабо разбираясь в географии,
