пером пришлось пройти через дебри иноземной "вальтерскотговщины", где на пер-
вом месте стояла занимательность.
Предстояло пройти Волынскому и через цензуру Николая I.
Наконец, время, в котором писался роман, время, уже разбуженное выстрелами
декабристов, оно тоже фильтровало роман через себя.
Все это надо учитывать при чтении "Ледяного дома".
В романе действуют Анна Иоанновна и... сам Николай I, которому автор иног-
да отпускает верноподданнические комплименты. Двор "царицы престрашного зра-
ку" говорит у Лажечникова языком двора николаевского. Намечая историческую
перспективу, романист пишет: "Самоваров тогда еще не было!" История в романе
отсутствует заодно с теми же самоварами... Даже такое важное событие, как са-
ма казнь патриотов, происшедшая в летнюю жарынь, перенесена Лажечниковым в
зимнюю стужу, ибо автору захотелось продемонстрировать все ужасы первозданных
морозов того времени. Морозы в Петербурге, по словам Лажечникова, при Анне
были гораздо сильнее, нежели при Николае I (опять комплимент: в царствование
Николая Палкина даже климат страны намного улучшился).
Первый, кто разругал Лажечникова за этот роман, был Александр Пушкин, ко-
торый изучал труды Соймонова, знал Тредиаковского, уважал конфидентов Волынс-
кого. Пушкин сразу же по выходе книги честно заявил Лажечникову, что история
в романе искажена до неузнаваемости: "...истина историческая, в нем не соблю-
дена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно,
повредит вашему созданию".
Артемий Петрович представлен в романе идеальным рыцарем добра, что в корне
неверно. Волынского нельзя приукрашивать! Советский академик Юрий Готье ука-
зывал грубо, но справедливо, что в этом человеке "отлично уживаются отъявлен-
ный взяточник, не уступавший лучшим тогдашним образцам этого рода, и искрен-
ний патриот, мечтавший о благе своей родины". Лажечников все изъяны Волынско-
го прикрыл флером уникального благородства. Сильному искажению под пером Ла-
жечникова подвергся и отвратный образ императрицы, которую автор нарядил в
ангельские одежды. По роману выходит, что Анна Иоанновна - добрейшая душа, но
она, бедняжка, постоянно болеет от забот государственных и только потому не
может замечать вандализмов своего фаворита. Но вот нашелся такой герой, как
Волынский, принес к престолу правдуматку, царица от этого еще больше занемог-
ла, а Бирон воспользовался ее хворобой, и, пока она там болела, Волынского с
конфидентами уже казнили. Как говорится, императрица отсутствует в злодействе
"по уважительным причинам".
Имена конфидентов в романе сознательно затемнены анаграммами: Щухров -
Хрущев, Перокин - Еропкин, СуминКупшин - Мусин-Пушкин, Зуда - де ла Суда.
Можно встретить в романе и "пиковую даму", которая явилась к Лажечникову
из... повести Пушкина. А кто желает познакомиться с отцом А. И. Герцена, тот
пусть прочтет страницы, посвященные Хрущеву - Щухрову, - здесь Лажечников
отобразил Ивана Алексеевича Яковлева с его тремя польскими собачками, с хала-
том на мерлушке, с красной шапочкой на темени, помешивающего в камине дровиш-
ки... Все это из александровской эпохи Лажечников опрокинул на сто лет на-
зад-в другую эпоху!
Белинский отметил "Ледяной дом" обширной рецензией. "Самым лучшим лицом в
романе" Белинский признал молдаванскую княжну Мариорипу, любовницу Волынско-
го. Белинский пропел ей восторженный дифирамб: "...дитя пламенного юга, дочь
цыганки, питомица гарема, дивный цветок востока, расцветший для неги, упоения
чувств и перенесенный на хладный север..." Конечно, все это было бы очень хо-
рошо, если бы такая цыганская дочь когда-либо существовала! Но дело в том,
что никакой Мариорицы и в помине не бывало. Она, чтобы читателю не было скуч-
но, поселилась в "Ледяном доме", придя в Россию оттуда же, откуда и многие
иные детали, - из Вальтера Скотта!
Но особенно обидно за образ Тредиаковского... Жаль, если наш советский чи-
татель воспримет поэта таким, каким он изображен в романе. Пушкин ставил Тре-
диаковского в русской поэзии гораздо выше Ломоносова и Сумарокова, он был за-
чинателем всей русской поэзии. Это был замечательный человек своего века,
преданный забвению еще при жизни, осмеянный при дворе и умерший в нищете, до
последнего вздоха трудясь на благо русской словесности...
Вот как Лажечников описывал Тредиаковского:
"О! По самодовольству, глубоко протоптавшему на
лице слово "педант"! - по этой бандероле, развеваю-
щейся на лбу каждого бездарного труженика учености,
по бородавке на щеке вы угадали бы сейчас будущего
профессора элоквенции Василия Кирилловича Тредиа-
ковского. Он нес огромный фолиант под мышкой. И тут
разгадать нетрудно, что он нес, - то, что составляло
с ним: я и он, он и я Монтеня, свое имя, свою славу,
шумящую над вами совиными крылами, как скоро
это имя произносишь, власяницу бездарности, вериги
для терпения, орудие насмешки для всех возрастов,
для глупца и умного. Одним словом, он нес "Тилема-
хиду"..."
Сразу же выбросим отсюда "Тилемахиду", которую поэт никак не мог нести под
мышкой, ибо эта поэма в ту пору еще не была им написана. Под пером Лажечнико-
ва поэт превратился в полуидиота, бездарного педанта, забитого и жалкого, ко-
торый заранее обречен на унижение и тумаки. А между тем, как писал Н. И. Но-
виков, "сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и бесп-
римерного трудолюбия... Полезными своими трудами приобрел себе славу бесс-
мертную!" И первым, кто вступился за честь поэта, был опятьтаки Пушкин: "За
Василия Тредиаковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы, - писал он
автору, - оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и
благодарности нашей. В деле же Волынского играет он лицо мученика..." В тон
Пушкину позже вторил Белинский: "Бедный Тредиаковский! тебя до сих пор едят
писаки и не нарадуются досыта, что в твоем лице нещадно бито было оплеухами и
палками достоинство литератора, ученого и поэта!"
Во время работы над романом я-по долгу своего ремесла - обязан был вчиты-
ваться в стихи Тредиаковского. Не скажу, чтобы это занятие было праздничным.
Иной раз приходилось продираться через столкновение кратких взрывчатых слов,
не всегда понятных. Но порою словно открылось чудесное окно, и тогда я пил
чистый ветер истинной поэзии и гармонии, каким могли бы позавидовать и совре-
менные мне поэты... Тредиаковский был кристально прозрачен для людей века
XVIII, которые не спотыкались на чтении его стихов, которым был понятен язык
поэта - язык их времени, язык "разодрания" кондиций, язык пожаров Бахчисарая
и Хотина, язык курьезных свадеб и потешных маскарадов. Все несчастье Тредиа-
ковского в том, что он был только творцом, но не сумел быть бойцом за права
писателя, какими стали позже Ломоносов, Сумароков, Державин... Тредиаковский
одновременно и прост, и сложен, как Маяковский, от него и тянется заманчивая
тропинка русской поэзии, уводящая нас в трепетные гущи блоковских очарований!
Лажечников же, вольно или невольно развил в своем романе тему презрения к
поэту, начало которому положила императрица Екатерина II. Как доказал Юрий
Тынянов она боялась В "Тилемахиде" не слога поэтического, а политического
смысла поэмы, бьющего прямо в нее, как в мать российского Гамлета. На шутей-
ных куртагах в Эрмитаже Екатерина, издеваясь над поэтом, заставляла провинив-
шихся вельмож или выпить стакан воды или прочесть в наказание строфу из "Ти-
лемахиды". Традиция презрения к Тредиаковскому была утверждена авторитетом
Лажечникова, этим узаконенным презрением русская публика приобрела себе право
не читать его стихов.
Но, как бы то ни было, роман "Ледяной дом" в русской публике встречен был
хорошо. Не одно поколение судило (и продолжает судить) об эпохе Анны Кровавой
именно по Лажечникову. Антиисторический роман, благодаря интересу к нему чи-
тателей, все же имел прогрессивное значение. Кстати, того же добивался и ли-
беральный автор, который строки Рылеева хотел проставить эпиграфом к своему
роману. Но Рылеев в глазах Николая I был преступен так же, как был преступен
Волынский в глазах Анны Кровавой, и цензура этот эпиграф сняла. Зато компли-
менты николаевскому режиму остались...
Очень прощу читателя не подозревать меня в соперничестве с Лажечниковым.
Здесь я не внес ничего нового в критическое отношение к его роману. Все это
сказано задолго до меня! Примерно так же пишут и солидные историки - авторы
предисловий к советским изданиям "Ледяного дома".
ЗАБЫТЫЙ ПАМЯТНИК
Среди множества улиц Петербурга - Петрограда - Ленинграда есть одна - ули-
ца-ветеран, которая в череде бурных изменений, вот уже более 200 лет (!), су-
мела сохранить свое историческое название. Это переулок Волынского.
Дом А- П. Волынского стоял примерно на месте нынешнего ДЛТ, от него же к
Мойке и тянулся переулок. Но памятник Волынскому следует искать в другом мес-
те города...
Не все ленинградцы знают, что в их городе находится памятник Волынскому. И
немудрено - надгробие это совсем затерялось среди величия славных монументов
прошлого... Ищите его на Выборгской стороне! Памятник стоит напротив улицы
Братства, возле стен древнего храма Сампсония, а за ним шумит парк, посажен-
ный нашими отцами, когда они были молоды. На пьедестале еще можно разглядеть
факелы, олицетворяющие неугасимую правду, они обвиты оливковой ветвью - сим-
волом примирения нового с прошлым. Муза истории, божественная и мудрая Клио,
держит в руках развернутый свиток, на котором отчеканены слова декабриста Ры-
леева:
И пусть падет! Но будет жив
В сердцах и памяти народной...
Пройдем же за ограду, читатель, где при вратах храма опочил прах российс-
ких патриотов. Постоим над могилою, отрешаясь от звонков трамваев и шуршания
шин по асфальту. Итак, снова век осьмнадцатый. Опять леса, костры, жуть. Си-
ние вьюги клубятся над несчастной Россией, замело снегом Петербург... Елиза-
вета Петровна вызволила из монастырей и тюрьмы дочерей и сына Волынского.
Петр так и угас, ничем не отличившись, а дочери стали блистать при дворе.
Елизавета выдала их за своих близких родственников: Марию - за графа Ивана
Воронцова, Анну - за графа Андрея Гендрикова. Дочери Волынского и водрузили
первый памятник отцу и его соратникам. Казненные были людьми рослыми, крупны-
ми, мужиковатыми. Их было трое. А плита на могиле столь мала, что едва могла
накрыть место одного захоронения. Тут какая-то некрополическая загадка, кото-
рую я разрешить не берусь.
Екатерина II позднее велела обновить памятник. За счет казны на старой
плите, положенной дочерьми Волынского, был воздвигнут цоколь из желтого плит-
няка. На цоколе - колонна из серого мрамора, которую венчала урна белого мра-
мора. Ходили тотаа слухи, что если сдвинуть верхний цоколь, то под ним можно
обнаружить слова: "Казнены невинно". На самом же деле такой надписи там ни-
когда не было...
Когда вышел роман Лажечникова "Ледяной дом", и начались удивительные де-
монстрации читателей к забытой могиле. "Ограда храма Сампсония-странноприимца
сделалась местом любознательного паломничества. Обоего пола жители столицы
начали посещать до той поры почти никому не ведомую могилу Волынского". Тыся-
чи петербуржцев с детьми шагали на далекую Выборгскую сторону, чтобы покло-
ниться праху патриота, вспоминая строки декабриста Рылеева:
Отец семейства! - приведи
К могиле мученика сына,
Да закипит в его груди
Святая ревность гражданина...
Вражда к тиранству закипит
Неукротимая в потомках -
