меня не задевай, я нервный!
Дальнейших объяснений Ивану не требовалось. В нем вдруг разыгрался
бешенный аппетит. Он присел к столу и набросился на объедки, выбирая
нетронутые, посвежее. Запивал только шипучкой, которая давным-давно
выдохлась, к спиртному не притрагивался. Гуг поглядывал на жующего Ивана с
ехидцей, перемигивался с Лысым - им, наверное, было что вспомнить.
Едва он немного насытился, как раздался лязг. Какие-то скрытые
верхние люки одновременно распахнулись. И в комнату, будто военный десант
с небес, спрыгнули одновременно человек тридцать в одинаковых зеленоватых
форменках и касках.
Лысого, попытавшегося приподняться над стулом, срезали очередью из
пулемета без предупреждения.
Он упал с удивленно вытаращенными глазами, наверное, так и не
разобравшись перед смертью, что же случилось.
Гуг Хлодрик сидел спокойно, не дергался. Но на него тут же набросили
мелкоячеистую пластиконовую сеть - набросили в три или четыре слоя, Иван
не успел сосчитать. Прямо в дицо ему смотрело черное холодное отверстие
ствола пулемета.
Высокий усатый человек, с золотой посверкивающей фиксой во рту и
темными очками, скрывающими глаза, подошел совсем близко, отвел рукой
ствол пулемета. И произнес официальным напыщенным тоном:
- Вам предлагается в течение полутора часов покинуть территорию
Объединенной Европы. Предупреждаю, неисполнение требования поставит вас
вне закона, а тогда... - он развел руками. - Тогда мы вам ничем не сможем
помочь!
Гуг Хлодрик зашевелися под слоем сетей.
- Иван - сказал он мягко, но убежденно. - Я тоже думаю, тебе надо
проваливать отсюда, не спорь с ними! Уматывай в Россию, пока цел!
- А ты? - спросил Иван.
- С ним особые счеты, - ответил за Гуга усатый, - не волнуйтесь, мы
никого не обидим.
- Это точно, Ваня, они меня не обидят, им на Гадре очень кстати
опытные работнички, что делать, Ваня, надо ведь и кому-то выдавать на гора
руду с ридориумом, верно?
- Не буду спорить, - согласился усатый. - Работники нужны и на Гадре,
и на Сельме, и на Гиргее... Скажи спасибо, Хлодрик, что смертная казнь
отменена, что тебе еще будет позволено таскать твое жирное брюхо на твоих
протезах.
Гуг засопел, заерзал.
- Мы с тобой, легавая гадина, еще обсудим эти вопросы, - процедил он
раздельно и зло, - при первой же встрече тет-а-тет, ты уж не сумлевайся
любезный мой!
- Ладно, хватит болтать! Не позорься при посторонних!
- Это вы для него посторонние, легаш!
Усатый повернулся к Ивану.
- В вашем распоряжении остается один час и двадцать четыре минуты. Я
вам советую долго не раздумывать, до границы лету тридцать одна минута, да
пока доберетесь до стоянки... Поспешите!
Иван виновато поглядел на Гуга Хлодрика, опутанного словно он дикий
зверь, будто он беснующий ся птицекальмар с Гиргеи. Бросать старого друга
в таком положении не хотелось.
- Или ты хочешь со мною, на рудники? - спросил Гуг.
Нет, у Ивана были совсем иные планы. Он не мог распоряжаться собою,
как ему вздумается. Он был обязан выполнить свой долг.
- Давай, Ваня, возвращайся к себе. И прощай, может, не свидимся боле!
- Прощай, Гуг! - еле слышно ответил Иван. Он чувствовал, как яйцо -
превращатель в кармане давит прямо на печень. Он удивлялся, что его не
обыскивают и вообще не трогают. Но он знал, что в чужой монастырь со своим
уставом не ходят. - Прощай!
На выходе он спросил у сопровождавшего его усатого человека в темных
очках:
- Но вы можете объяснить, почему вдруг мне нельзя находиться в
Объединенной Европе?
- Приказ, - безжизненым голосом ответил усатый и сверкнул фиксой.
- Я понимаю, что приказ. Но должна же быть и причина для приказа?
- Там, наверху, ее, наверное, знают. А я маленький человек, я
исполнитель, - усатый заулыбался во весь рот. - Скажу только одно: видно,
вы крепко насолили кому-то из этих, понимаете, о ком я говорю?
- Я ни черта не понимаю! - разозлился Иван.
- У нас такой порядок - со всеми поддерживать дружественные отношения
и ни во что не вмешиваться. А про вас поговаривают, что вы влезли в дела,
где замешаны неземляне, понятно, надеюсь? Ну вот, вижу, что понятно. Сами
подумайте, зачем Объединенной Европе встревать между вами и иной
цивилизацией, если она, конечно, есть?! Что скажете?
Ивану было нечего сказать. Он недоумевал - откуда им стало известно!
Да и мало ли что! Какое они имеют право на таком шатком, полуреальном
основании третировать его! Нет, бред, паранойя, шизофрения, алкогольный
психоз! Причем тут Европа! Причем тут все они?! Его горло перехватило от
ярости и обиды. И он ничего не ответил.
- А кое-кто поговаривает, что эта самая цивилизация тыщ на пять лет
обогнала нас в развитии, чуете, чем пахнет?! Нет, вы уж сами там
разбирайтесь. Только я вам скажу честно, от души, - голос усатого стих,
стал проникновенным, дружеским, - никто вам не поможет - ни здесь в
Европе, ни за океаном, ни у вас, в России. Не найдете безумцев. А моя бы
воля, засадил бы я вас в психушку, где-нибудь подальше от людей, на одном
из спутников Нептуна, всем бы покойнее было. Это ж надо, на такое
замахнуться! Ну да прощайте, не нам вас карать, не нам и миловать;
Надеюсь, с вами разберутся дома, не оставят без внимания, посадят, куда
положено... а мы не причем. Прощайте!
Иван уже не слушал усатого. Тот стал ему неинтересен. Напоследок он
обернулся к Гугу Хлодрику и помахал ему рукой.
- Мы еще увидимся, старина, - сказал он, четко выговаривая каждое
слово, - назло всем им увидится! До встречи, Гуг!
Земля. Россия. Москва.
2478-ой год, май..
Внутри Храма было прохладной тихо. Иван сделал от дверей три шага,
остановился, собираясь с мыслями, настраиваясь на нужный лад, потом
размашисто и неторопливо перекрестился, склонил голову.
Он не знал толком ни одной молитвы, не был знаком с обрядовой
стороной: что и когда надо делать, куда идти в первую очередь, куда потом,
кому и в каких случаях ставить свечу... Но это не смущало его ни в
малейшей степени, последние полгода покой и умиротворение нисходили на
него лишь в полумраке церквей, когда, отрешась от земной суеты и
бестолковой мирской возни, он представал пред ликом Всевышнего, освобождал
сознание от злобы и ненависти, зависти и желаний. В эти короткие мгновения
бытия перед ним открывалось Вечное, и он ощущал в себе полную свободу,
раскованность, он воспарял в выси горний, хотя, казалось, куда ему,
космолетчику, избороздившему пол-Вселенной, воспарять! Но значит, было
куда, он это чувствовал, он это понимал - не все постиг ум человеческий в
Пространстве. И не все ему, видно, дано постичь! Всегда останется Тайна,
пред которой надо найти мужество спокойно и с чувством собственного
достоинства преклонить колени.
Еще каких-то полтысячи лет назад человечество кичливо заносилось,
объявляя себя и свои составляющие венцами творения, заявляя, преисполнясь
гордыней, что нет ничего непознаваемого в мире, и что почти все уже
познано им, осталась, дескать, самая малость... Малость обернулась такими
неизведанными глубинами, что Человечество, отринувшее гордыню и
антропоцентризм, осознало недолговечность свою и преходящесть, задумалось,
стоя над бездной, удержалось на краю - надолго ли? Превознося себя и
глумясь на Извечными Силами Природы, человечество неостановимо падало
вниз, умаляясь с каждым горделивым, кичливым словом. Осознав же свою
малость и ничтожество во Вселенной, ощутив себя младенцем - несмышленышем,
ползающим у подножия Престола Неизьяснимого, Человечество возвысилось и
обрело свбе собственное место в Пространстве. Дух обарывал Материю,
доказывая первородство и неистребимую жизнестойкость, не было на его пути
преград и заторов, ибо все преграды и заторы материальны, Дух же вездесущ
и всепроникающ, границ для него нет, пределов - не положено.
Но не пришел еще, видно, тот час, когда вместилище частицы Духа -
душа человеческая, обретет светоносную сущность и чистоту подлинную. И в
2478-м году душа эта оставалась ристалищем для Сил Добра и Зла, ведущих
извечную борьбу. Не каждому дано понять смысл Борьбы этой, познать долю
Ее, а то и просто догадаться о том, что идет Она. Ивана же Истина
коснулась краешком своего белоснежиого легкого крыла.
Он не понимал этого, не осознавал, он лишь чувствовал легкость и
истинность прикосновения. И с него было достаточно и такой малости.
К Ивану подошла невысокая и худенькая пожилая женщина, заглянула в
глаза, добро и вопрощающе.
- Вы, наверное, впервые здесь?
- Да, - сознался Иван, - половину жизни провела Москве, особенно в
детстве, юности, а вот както не доводилось... все, знаете ли, издали
любовался.
Женщина кивнула.
- Храм Божий - вместилище Духа. Как бы ни был он снаружи хорош, а
внутри всегда лучше, - сказала она мягко, - хотите я вас проведу,
познакомлю... Жаль вот только служба закончилась, ну да ничего, на первый
раз вам, к этого достанет.
Иван поклонится, поблагодарил. Но от помощи отказался.
- Хочется побыть одному, - сказал он, - проникнуться, вы меня
простите.
- Не за что. Бог в помощь!
Женщина отошла, примкнула к молящимся у иконостаса. А Иван как стоял,
так и остался стоять. Он постепенно привыкал, присматривался. Огромное
внутреннее пространство ничуть не подавляло, наоборот, как бы растворяло в
себе, поднимало, приобщало к Вечному и Высокому. Под сводами куполов могла
бы уместиться колокольня, Ивана Великого, но своды эти были естественны
как свод небесный.
В Храме не было привычного для небольших церквей полумрака, ровный и
приятный свет заполнял его. Иван чувствовал, как этот свет проникает в
него самого, озаряет душу. И ему становилось легче.
Сколько раз за свою немалую жизнь он проходил мимо Храма, давая себе
слово, непременно в него заглянуть в следующее посещение. И не держал
этого слова. Возвращаясь из Дальнего Поиска, он любовался сверкающими над
Москвой золотыми куполами, и у него щемило сердце, на глаза набегали
слезы, он радовался, что снова видит эту неизъяснимую красоту... но зайти
внутрь белокаменного чуда не решался, все откладывал. А может, и правильно
делал? Может, еще рано было тогда заходить в сам Храм? Иван не знал
ответов на эти вопросы, да они его не слишком и волновали. Главное, теперь
он здесь, в Храме. Теперь, когда это случилось не по мимолетной прихоти и
не из любопытства праздного, а по велению души и сердца!
Он стоял, и не мог заставить себя сдвинуться с места. Ему казалось,
что он не стоит на мозаичном узорчатом полу, равном размерами доброму
полю, а парит над ним, в высоте, где-то не под самыми сводами, но немного
ниже, на уровне вертикалей стен, то чуть приподнимаясь, то опускаясь. И
парение это было сказочно прекрасным. Он даже утратил на время ощущение
неизбывной муки, преследующей его последние полгода, терзающей его,
растравляющей душу каленым железом. Облегчение пришло незаметно и
внезапно, совместившись в несовместимом.
- Собою оживляющий, оживи мя, умерщвленного грехами... - произнес он
вслух вспомнившуюся строку молитвы, - воскреси души наши!
Если бы Ивана спросили сейчас, верит ли он, навряд ли бы дождались
ответа. Он и сам пока не понимал этого, ему трудно было сразу отказаться
от многого предшествующего, от взглядов, привычек... Но он не ответил бы и
отрицательно. Пусть он не проникся пока исцеляющей верой полностью, пусть,
зато он отринул неверие. А то уже было немалым!
