знали! Лишь он один ничего еще толком не знал.
- Вижу, что готов. Когда отлет?
- Через два дня.
- Два дня срок немалый, - сказал священнослужитель, оглаживая бороду,
опустив глаза долу. - За два дня может многое измениться... Не
передумаешь?
Иван выразительно поглядел в его глаза.
- Значит, не передумаешь. Ну что же, отговаривать тебя не стану. Тем
более, удерживать! Иногда удержать человека, обуздать его, приневолить -
все одно, что сломать. Церковь же человека возвышать должна, открывать
перед ним мир необъятный и неизведанный, окрылять, но не путы накладывать.
Поступай, как знаешь. Но помни то, с чего начали не в силе Бог, а в
Правде! А еще это понимай так: не с сильными Бог, а с правыми!
Поначалу Иван внутренне напрягся, что-то в душе сопротивлялось
проповедям и нравоучениям, не желало принть их - с какой это стати его,
взрослого человека, прошедшего сквозь такие передряги, что и не снились
большинству землян, начинают вдруг поучать, наставлять словно мальца
безусого?! Но почти тут же раздражение, порожденное гордыней, угасло. Ведь
слышал он сейчас не поучения ментора, а то, что постоянно звучало в его
мозгу, то, о чем кричала в нем самом Совесть! Только теперь это был не
внутренний голос, а внешний. И потому внемлить ему следовало с удвоенным
вниманием, сопоставляя со своим, отринув гордыню и раздражительность. И
ему стало легко, хорошо. Он склонил голову, как бы соглашаясь с
неизвестным ему священнослужителем, признавая правоту его слов.
- Большинство мирян живет просто, как трава растет, - продолжил
священнослужитель, - они грешат понемногу, каятся, а в общем их души
чисты, не запятнаны большими и смертными грехами, им легко жить на белом
свете. Но иногда в мир приходят люди иного склада - сильные, цельные,
одержимые. И они несут в этот мир с собой или Большое Зло или Большое
Добро. Не сразу становится видно, что именно, лишь со временем
раскрывается их сущность, и тогда люди обычные могут сказать: да, это
поводырь и праведник, очистивший часть мира от скверны, или же - это
обольститель, влекущий за собой в пропасть адскую. Мне, грешному, не дано
быть провидцем, предрекать, кто есть кто на свете. Но я вижу, что путь
твой не прост, что в тебе заключены зародыши и Большого Зла и Большого
Добра. Они еще не вступили меж собой в битву за Душу твою, они пока только
примериваются друг к другу, но когда они сойдутся в безжалостной и лютой
схватке, душа твоя содрогнется. И тебе придется принять решение, с кем ты,
на чьей стороне! Будь готов к этому, сын мой. Тебя ждут страшные
испытания. Я не знаю, кто в тебе одержит верх, может, и тот, кого в Храме
Божием вслух лучше не называть. Но Церковь не отрекается и от падших... ты
же пока не пал и не вознесся. Ты стоишь на перепутье. И перед выбором
твоим прими мое доброе напутствие и благословение. Благословляю тебя, сын
мой.
Священнослужитель замолчал, заглянул в глаза Ивану и перекрестил его.
С минуту они простояли в тишине. Иван не знал, как полагается отвечать в
таких случаях, что делать. Он лишь опустил голову. Но даже теперь он
ощущал на себе испытующие и одновременно напутствующие взгляды, обращенные
на него с Иконостаса. Не только Сам Вседержитель, но и Богородица,
Архангелы, Святые, казалось глядели на него, вопрошая, прожигая насквозь
его душу, но вместе с тем и благославляя, поддерживая, даже ободряя. И
перед ними душа не могла лгать.
- Большую тяжесть в себе несу, - проговорил он с трудом, не поднимая
головы, - не знаю, может, это и есть то самое зло, не знаю, а может,
просто - боль, обида, тоска!
- Вырвавшаяся наружу боль порождает новую боль, обида - обиду, тоска
становится неизбывной. Ты же помнить обязан, что горя жаждой мщения,
выплескивая наружу обиду, принесешь в мир Зло. Тебе будет казаться, что
борешься с этим Злом, что ты истребитель этого Зла, но истребляя и
обарывая его силой, будешь лишь умножать его. И настанет день, час, когда
ты перестанешь понимать, где кончается Доброй начинается Зло, и сам
станешь воплощением Зла! Это будет страшный день для тебя и страшный час,
не дай Бог, чтобы они настали, ибо не помогут тебе тогда ни Животворящая
Сила Креста Господня, ни мои напутствия и добрые слова. Помни, в какой бы
мир ты не вознамерился вступить, не меч в него ты привнести должен, не
злобу и ненависть, вражду и раздоры, а одну любовь только. Добро на острие
меча не преподносят. Ты же, сын мой, собираешься в чужой мир идти с мечом.
Подумай обо всем хорошенько. Благословляю тебя на свершение праведных дел!
Священнослужитель снова осенил Ивана большим крестным знамением.
Потом положил ему руку на плечо, привлек к себе и трижды поцеловал.
- Иди!
Он отстранил Ивана резким движением.
- И знай, что Святая Церковь Православная с тобой и в тебе! Но помни,
о чем я говорил, о чем говорила тебе твоя совесть, ибо если вступишь на
дорогу Зла и отринешь Добро, будешь проклят на веки вечные. Иди! И да будь
благословен!
Иван поклонился священнослужителю. Перекрестился, еще раз воздев
голову и образам. Повернулся. Пошел к выходу.
У самых дверей храма его нагнала пожилая женщина, та самая, что
предлагала Ивану свою помощь. Она молча заглянула в лицо ему, потом быстро
и мелко, трижды перекрестила.
- Вы не знаете, кто это был? Вы, наверное, видели, в таком белом
головном уборе, седой? - спросил Иван.
Женщина укоризненно покачала головой. Произнесла с нежимом, словно
отчитывая нерадивого ученика:
- Это был Патриарх Всея Руси! Ну да Бог простит ваше незнание! -
женщина замялась, но все-таки спросила неуверенно: - Что он вам сказал? Я
все видела - он вас благословил. Он вам сказал доброе слово, да?
Иван вдруг растерялся, он не знал, что ответить. И он отвернулся,
поспешно вышел из Храма. В глаза ударило ослепительное майское солнце.
И именно в эту минуту он отчетливо, до боли в груди, понял, что пути
назад нет, что он должен лететь туда, что не будет ему места на Земле,
пока не исполнит он своего долга, что не будет покоя даже в самой покойной
и уютной норе, что избегнуть того часа, когда сойдутся в смертельной
схватке Добро и Зло, ему не удастся, что он должен сделать свои выбор.
Иван обернулся. Поднял голову. Ярче миллионов солнц горели в небесной
выси золотые купола Несокрушимого Храма Христа Спасителя.
Земля - Эрта-387 -
Осевое измерение.
2478-ой год, июнь.
Дубль-Биг-4
- И все-таки ты дурак, Ваня! - сказал Толик Ребров, и его густые
брови нависли над самыми глазами, почти скрывая их. - Ты все себе
поломаешь, о карьере я вообще не говорю, пиши, пропало! Через пять-шесть
лет ты бы сел в удобное и мягкое кресло, а там бы и в Управление попал...
Не-е, расстанься с мечтами об этом, Ваня!
- А я вообще-то ни о чем таком и не мечтал, - сказал Иван, - ты мне
свои грезы не приписывай.
Толик надул щеки, побагровел.
- Ладно, держи бумагу, - сказал он и сунул Ивану в руку белый листок
с какой-то печатью, - на Эрте получишь баки. Но учти, я тебе их даю для
прогулочных целей. Вот, гляди, - он вытащил из стенысейфа другой листок, -
это продление отпуска, как обещал, на полгодика. Но не больше, Ваня!
Отдохнешь, развеешься... А где, меня не касается, понял! Все, Ваня, вали,
куда тебе надо! Но на меня не пеняй!
Шипастая рыбина подплыла к самому стеклу, и уставилась на Ивана
выпученными красными глазищами, тяжело задышала. Потом она разинула
клыкастую черную пасть и долго облизывалась огромным желтым языком с
водянистыми присосками. Ивану всегда становилось не по себе при виде этих
облизывающихся гиргейских рыбин. И он отвернулся.
Толик подошел к аквариуму, залез по боковой лесенке на самый верх, к
маленькому задвижному лючку, и бросил рыбине какую-то гадость в кормушку.
Он всегда сам заботился об обитателях аквариума. Рыбина набросилась на
кусок падали, словно ее целый год не кормили. Про Ивана она тут же забыла.
ничего не выклянчишь! Нету ничего, Ваня, понимаешь, нету!
Иван встал. Ему захотелось вдруг прижать к шее Гугово яйцо и
превратиться в клыкастую рыбину, чтобы сожрать друга - Толика. Но
проситель должен быть смиренным, он это уже давно понял.
- Ты хочешь, чтоб я остался там? - спросил он не своим жалобным
голоском.
- Я вообще ничего не хочу! Поезжай в деревню и отдыхай! А хочешь,
смотайся на Тилону, там сейчас классные развлекатели поставили! С
гипнолокаторами, Ваня, и шикарными психотренажерами! А какие там девочки
собираются, Ваня! - Толик чуть не свалился от чувств с лесенки. Но успел
ухватиться за поручень - выучка космолетчика пригодилась. - Я бы махнул
туда, не раздумывая!
- Мне нужен возвратник!
- Чего нет, того нет.
- Гад, ты, Толик, и все! - сорвался Иван. - Пока!
- Стой, простофиля!
Толик в мгновенье спустился вниз, схватил Ивана за плечи.
- Ну правда, нет! Старье списали, а новые, сам знаешь, на лоханках
стоят. Где я тебе возьму?! - Лоб у Толика покрылся испариной.
Иван неожиданно для себя отметил, что Толик стареет, что его скоро
уже и не назовешь Толиком, и стареет, и матереет, вон какой солидный стал,
прямо туз! А ведь совсем недавно мальчиком прыгал по лугам Сельмы, гонялся
с камерой за фантомамиупырями. Иван тяжело вздохнул. И ткнул кулаком в
большой и мягкий живот Толика.
- Ладно, старик, - пробурчал он, - нет, так нет. Давай лапу, может,
не вернусь, может, последний раз видимся!
Его рука утонула в широченной ладони. По щеке у Толика побежала
слезинка, и он не стал ее смахивать.
Лишь у самых дверей он окликнул Ивана.
- Эй, постой! Есть выход!
Иван встрепенулся. Но оборачиваться не стал.
- Ты по дороге на Дубль загляни, тамошние парни тебе помогут! Ну, да
ты их знаешь... не откажут! Я свяжусь с Дилом. Ежели он тебе не даст
возвратника, пусть на Землю не возвращается, я его и за океаном разыщу да
рожу надраю. Ну ладно, Ваня, давай уже - отваливай, не жми из меня слезу,
я и так уже рыдаю!
- До встречи! - сказал Иван. И вышел.
Проводов ему не устраивали. Удерживать не пытались. Слежки судя по
всему не было. Позабыт, позаброшен! Но оно и к лучшему.
До Эрты Иван тащился на антигравитаторах, приходилось экономить
каждую каплю топлива. Он лежал на полу капсулы лицом вниз и, не отрываясь,
смотрел на удаляющуюся Землю сквозь пластиконовую прозрачную обшивку. Он
ограничил радиус прозрачности двумя метрами. Но все равно-казалось, что
это не капсула, а он сам, раскинув руки и ноги, парит над огромным
затянутым белыми облаками шаром.
Шар уменьшался в размерах постепенно, скорость была невелика. Но Иван
лежал и глядел. Он сам не знал, что именно хотел увидать напоследок. А
может, просто не мог налюбоваться родной планетой. Каждое расставание с
ней отдавалось в груди щемящей болью. Правда, раньше, в предыдущие отлеты,
Иван был полностью, непоколебимо уверен - он обязательно вернется,
обязательно увидит этот голубовато-белый шар, а потом и ступит на его
поверхность... В этот раз такой уверенности почему-то не было.
И все-таки он не напрасно лежал на прозрачном полу и ждал чего-то.
Когда Земля уменьшилась до размеров обычного яблока, подернутого легкой
просвечивающей местами пеленой, когда все на ней уже должно было слиться и
пропасть в зыбком удаленном мареве, вдруг пробился сквозь заслоны пелены
тоненький золотой лучик, сверкнул - чисто, ясно, путеводно - и пропал.
Только тогда Иван понял, чего он ждал, и сразу же почувствовал облегчение.
