- столовой, к ним присоединился еще один старый знакомый - Серж Синицки,
который, как выяснилось, работал на станции без малого два года. Ивана он
встретил без восторга, спокойно. Сначал даже не узнал. Лишь потом раскинул
руки, широко - широко раскинул... но не обнял однокашника, а тут же
опустил их. Точно так же сошла с узких губ улыбка.
- О-о-! - воскликнул Серж. - Это есть ти, Ванья? Майн готт?! Якой
шорт приносиль тэба сьюда?!
Иван видел, что Серега Синицкий, уроженец Новорыбинска, обасурманился
окончательно, до беспамятства и полуутраты языка. Но корить за это не счел
нужным. К тому же, Серега мог просто придуриваться, он частенько чудачил -
хорошая была пара астрофизиков на Дубль-Биге-Четвертом! Негр Бронкс
говорил на чистейшем русском - недаром в Школе заколачивали в головы
слушателей все существующие языки, заколачивали на уровне перехода к
подсознанию, так что не вытравишь. Но русскому Сереге Синицкому его
родного языка не внедряли в мозг искуственными методами, и потому, что
осталось с детства и юности, то осталось, а чего не осталось - увы!
- Какой погод есть родина? - поинтересовался Серж.
Иван сжал ему предплечье, заглянул в глаза.
- На родине, Серый, всегда хорошая погода. Жаль ты этого так и не
понял!
Серж и сейчас ничего не понял. Но когда Бронкс в двух словах,
рассказал об Иване, Серж сбегал к себе в каюту и приволок целый мешок
всякой всячины.
- Их тэбе есть брать, Ванья, - проговорил он и прослезился.
Иван хотел было заглянуть в мешок. Но Серж его оторвал.
- Ин тэ дорога есть разбираль, Ванья! Сэт момэнт нэ шукай! -
проговорил он. - Пэрэд расставанья - наша есть гудят будымо!
Серж был невысок и плотен. Ранние залысины тянулись аж к самому
затылку - они были еще со школярской поры, когда он говорил вполне
нормально. Потом, после двенадцати лет пребывания в Отряде, Сержа оставила
жена, двое детей почти не узнавали его или же не желали узнавать. И он
решил начать жизнь по-новой, устроился к Бронксу, стал копить на свою
станцию. Рисковые дела Сержа не манили. Но и он после "гульбы", которая
вылилась в двухчасовой плотный обед, сказал, с сожалением глядя на Ивана,
кривя губы и делая лицо скорбным:
- Не сэт па, Ванья! Ихес тьотрэзан ломоть! Их есть отвыкать от ваша
мова! Ту компранэ? Наин? Их предлогаль. Ванья, гуторить по-аглицки, уи?
Кочешь?
- Не хочу, - Ответил Иван. Ему надо было чего-нибудь подарить Сереге
в ответ. Но никаких подарков он с собой не прихватил, только самое
необходимое. И от этого он чувствовал себя неловко.
Серж покачал пальцем у самого носа Ивана. Он был абсолютно трезв. Но
его движения были порывисты, неуравновешенны.
- Найн, Ванья! Экутэ муа! Слышишь?!
- Слышу, слышу! - отозвался Иван. - Чай не через реку перекликаемся.
Серж успокоился, снова скривил губы.
- Окей, Ванья! Экутэ! Ты есть отшень большой и отшень глюпый дурак,
Ванья! Ты не есть туда! - он помахал рукой в неопределенном направлении. -
Ты есть идти нах хауз, Ванья!
- Вот тут я согласен, - пробурчал Дил Бронкс. - Или, хочешь,
оставайся у меня? Я тебе такой оклад положу, что в вашем Космофлоте и
начальникам управлений, не снилось!
- Не хочу.
Серж надулся до предела.
- Иль ньячэго нэ кочэт! Иль есть крэзи!
- Ну ладно, спасибо за добрые слова, - проговорил Иван, - только мне
пора. И не думай ничего такого, Дил, я обязательно вернусь и обязательно
привезу тебе какую-нибудь хреновину оттуда, самую необычайную, - все от
зависти передохнут!
- Ну и договорились!
И Дил и Серж Синицки глядели на Ивана как на живого покойника, будто
стояли у изголобья гроба. Затягивать эту скорбную сцену Ивану как-то не
хотелось.
В коридоре его остановила Таека.
- Вот! - сказала она и протянула черный шарик с присоской. - Забирай,
Ваня. Ты ведь такой беспечный и легкомысленный, что наверняка позабыл
выписать в управлении переговорник! Ведь верно?
- Верно, - согласился Иван. Он только сейчас вспомнил про столь
немаловажную вещицу.
- Нельзя быть таким безалаберным и ленивым! - Таека сузила и без того
узкие глазки и, казалось, еще сильнее пожелтела, но теперь не от природы,
а от негодования. - А вернешься, прямиком к нам, ясно?!
- Так точно! - Иван обнял затворницу, поцеловал в щеку.
Дил Бронкс легонько прихлопнул его по спине. Засверкал своей
знаменитой на все Пространство улыбкой.
- А тебе не пора отчаливать, соблазнитель коварный?! - прошептал он
почти в ухо, сжав в своих ручищах обоих.
- Пора!
- Ну, заодно и возвратник испробуешь, - присоветовал Дил.
Иван вытащил из-за пазухи возвратник, прикрепил ремешком выше локтя,
сдвинул диск под мышку.
- Прощай, Иван! - пропищала Таека.
- Гуд бай, геноссэ Ванья! - сквозь слезы просопел Серж.
- До встречи! И не забывай про обещанное! - сказал Дил. На лице его
не было улыбки.
- Мы еще увидимся.
Иван прижал руку плотнее к телу. Возвратник сработал.
Он стоял посреди своей развалюхи-капсулы, и никого рядом не было. В
полупрозрачную боковую стену было видно, как удаляется от него сказочная,
почти игрушечная обсерватория Дила Бронкса, фантастически прекрасная
станция Дубль-Биг-4.
Но это был обман зрения. На самом деле обсерватория оставалась на
месте. А удалялся от нее Иван вместе со своей капсулой, разгонными баками
и всем прочим хозяйством.
Толик не подвел. И топливо оказалось неплохим. Иван сразу все это
почувствовал, стоило лишь ему выверить направление и врубить разгонку.
Капсула начала набирать скорость. Да еще как набирать! Ивану, человеку
привычному, космолетчику экстракласса, пришлось залезать в гидрокамеру. Но
это и ничего, до выхода в Осевое измерение он как раз собирался
хорошенечко выспаться. А в Осевое не войдешь, пока к световухе не
приблизишься. То есть, время было.
Ни одна попытка выхода в Осевое измерение на досветовых скоростях не
приносила успеха. Это было выверено досконально. Все те бредни, о коих
писали столетия назад романисты, не нашли в жизни даже отблеска
воплощения, несмотря на то, что существовали и подпространства, и
надпространства, и нульпространства, и сверхпространства... Переместиться
можно было в любом из этих пространств, техника даже XXIII-го столетня
позволяла сделать это. Но вот куда? Ориентиров во всех этих пространствах
не было, испытателей-смельчаков выбрасывало невесть где, а чаще всего, и
вообще не выбрасывало - участь их была неизвестна. Сквозь все эти под- и
надпространства можно было лишь вернуться в исходную точку, туда, где ты
был когда-то. Но попасть в место новое, как попасть на лайнере в
определенный космопорт - нет уж! дудки! Пространство не подчинялось воле
сочинителей, оно жило по своим законам! И во всем этом неизмеримо
огромном, бесконечно-конечном Пространстве существовал одинединственный,
известный землянам, путь - Осевое измерение. Оно было столбовой дорогой
многопространственного Пространства. Только идя по этой дороге, можно было
выйти к намеченному пункту. Человечество заплатило страшную цену на
подступах к этой столбовой дороге и на ней самой-неизмеримые материальные,
энергетические ресурсы были затрачены на прокладывание дорожек к этой
Дороге, каждый шаг - и шажок окроплены человеческой кровью: давно не было
на Земле войн, но шла все одна, беспрестанная Война - война с
Пространством. И всегда побеждало Пространство, не принимая ни правил
ведения войны, ни ультиматумов. Всегда человечеству приходилось
подлаживаться, подстраиваться, приспосабливаться под нечтое Высшее, А
потому и войною это в полном смысле слова нельзя было назвать, ибо не
может слон воевать с муравьем, а амеба с океаном. Гордыня человеческая
бросала на убой десятки тысяч самых смелых, умных, способных, и если
нескольким удавалось выжить на путях своих, они вели следом все новых и
новых - не покоряя Пространства, а учась жить в Нем!
Первые странники по Осевому возвращались больными, сумасшедшими ли
полусумасшедшими. Они рассказывали ужасающие вещи.
Они не жили долго - редко кто протягивал больше двух-трех лет после
"прогулки" по столбовой дороге Пространства. Их уважали, пытались любить,
лелеять, но им не верили, их боялись, от них шарахались. Матери заказывали
своим детям стезю космолетчиков. Профессия эта становилась не только не
престижной, но и малопривлекательной, пугающей, грузной. Лишь самые
отчаянные, презрев общественное мнение, отвергнув насмешки, укоры,
обвинения в неприспособленности и неспособности к чему-то иному, шли в
испытатели. А через какое-то время часть их возвращалась-трясущимися,
облезшими, поседевшими, в гнойных, струпьях и язвах, с безумными
стариковскими глазами и парализованными конечностями. Но их места занимали
другие - среди шестнадцати миллиардов жителей Земли всегда находилась
тысяча-две одержимых и неистовых. Невидимую стену пробивали вполне
осязаемыми, реальными людскими головами-на войне как на войне!
Дорогу давно освоили, попривыкли к ее страстям. Матери больше не
пугали детей испытателями. Все налаживалось. Но желающих пройтись этой
дорогой по собственной воле находилось совсем немного. Кому хотелось
копошиться в своей памяти?! Кому хотелось участвовать в жутком мороке?!
Нет, мало таких было, если уж и шли, так по работе или ради очень важного,
неотложного дела. Не было лучшего испытания для космолетчика, для
профессионала, чем пройтись по Осевому. Если человек ломался, не
выдерживал - не могли его спасти ни восемь лет Предполетной Школы, ни стаж
работы в обычном измерении, ни поддержка начальства - один путь ему
оставался, менять профессию и устраиваться где-то на Земле или ближайших
планетах, спутниках.
Иван семьдесят шесть раз ходил по Осевому измерению. И каждый раз он,
проклиная все на свете, ругаясь последними словами, изнемогая в
предсмертном ужасе, давал себе слово, страшную, и ненарушимую клятву, что
никогда и ни за что не сунется больше в Осевое, хоть режь его живьем на
куски, хоть жги каленым железом! И всякий раз он нарушал собственную
клятву, забывая о леденящих кровь кошмарах, о наваждениях, призраках,
голосах, муках, обо всем! Он не мог жить без Дальнего Поиска. А в дальний
Поиск на антигравитаторах не уйдешь!
Вот и сейчас он проглотил шесть доз снотворного, накачался
психотропными, завалился в гидрокамеру, чтобы проспать до самого выхода -
мозг должен был быть свежим, чистым, незамутненным, сновидения должны
очистить его от накопившегося мусора, иначе - гибель! иначе вся эта дрянь
выползет наружу и задушит его! иначе ему не выбраться из Осевого? "Ах,
если бы можно было и в этом проклятом пространстве столбовой дороги спать,
оставаться бесчувственным мешком из плоти! Но нет, по непонятным законам,
существовавшим в непонятном измерении, человек или бодрствовал в нем или
его просто выворачивало наизнанку в самом прямом смысле. Никто не знал,
что испытывали спящие в Осевом - рассказать об этом было некому. Явь же
была чудовищна!
Десятки тысяч раз на протяжении столетий ставили записывающую
аппаратуру: видео, звуковую, мнемографическую и все прочие... Но Осевое не
оставляло после себя ничего! Из мозга человека можно было вытащить и
заснять всю его жизнь, бытие во чреве матери, можно было размотать по
ниточке мнемограммы его предков - вплоть до первобытных Адама и Евы. Это
обходилось в немалую копеечку и делалось в редчайших случаях. Но это было
