Ему много пришлось пережить после того, как службы Европола
вышвырнули его из своих пределов. Он думал, что на родине забудется,
успокоится, что боль утихнет, а ему самому помогут. Но помощь в таких
случаях не давала результатов. Боль не утихала. И ничего не забывалось.
Наоборот!
Всю зиму провел на родине своих родителей. Сам он появился на белый
свет за миллионы километров от Земли, во мраке Вселенной, сжимавшей со
всех сторон маленькую трехместную капсулу-корабль. Но он не считал себя
гражданином Вселенной, родина его отца и матери была и его родиной. Пусть
он поздно узнал о них, но ведь узнал же!
Большое и богатое село под Вологдой жило своей наполненной жизнью и,
казалось, ничего не хотело знать о Дальнем Поиске, об окраинах
Пространства и всех их обитателей. Своих забот хватало! И были эти заботы
не менее насущными, чем добыча ридориума на рудниках Гадры или освоение
никому в селе не известной и уже совершенно не нужной сельчанам Гиргеи.
Иван долго пытался разыскать родственников. Да только за двести с
лишним лет многое изменилось, перемешались роды и семьи, и концов
отыскивалось так много, что куда ни кинь, всюду были его родичи! Иван
оставил свою затею, теперь он на каждого смотрел как на брата или сестру,
отца или мать, деда или бабку, сына или дочь, хотя и был фактически
намного старше всех живущих.
У них со Светой детей не было, все откладывали на потом, вот и
дооткладывались... Да что ныне горевать, поздно, ее не вернуть, да и
самому не до витья семейного гнездышка!
По ночам его терзала память. Днем иногда удавалось отвлечься,
забыться. Он узнал, что когда-то, давным-давно, не только село это, не
только вологодская, но и вся землюшка Русская была разорена и опустошена
до крайности, народ почти истреблен, а тех, кто уцелел, позагоняли в
дымние и смрадные города. Из них было лишь две дороги - на кладбища,
которые с периодичностью в десять-пятнадцать лет закатывали асфальтом,
дабы память не теребила никого, или же в разбросанный по всей стране
гигантский архипелаг "лечебно-трудовых профилакториев", откуда мало кто
возвращался живым и здоровым. Села обезлюдели, вымирали последние старики
и старушки... казалось, конец пришел земле Русской. Но отвел Господь
напасть, вновь ожили села, стали подниматься, повырубленные леса,
химические производства постепенно позакрывали, и пошла-поехала
возобновляющаяся жизнь на древней российской земле, испытавшей все, что
только можно испытать за свою историю многотысячелетнюю! Личная память
Ивана соединялась с памятью народной, вековечной, и казалось, груз ее
непомерен, неподсилен даже богатырю. Но что оставалось делать? Надо было
терпеть. И Иван терпел.
Он мог бы остановиться в огромной пустующей гостинице, срубленной по
последней моде и стародавнему обычаю из здорового по своей сути и для
людей дуба, сработанной под средневековый княжий терем с просторными
клетями, горницами, привольными гульбищами, бревенчатыми крытыми
башенками. Он мог бы остановиться и в сверхсовременном, торчащем на
одной-единственной длинной ноге отеле. Но его приютил старик-священник -
добрая русская душа, бессребренник и говорун-рассказчик. От него
вообщем-то Иван и узнал о вере предков. В интернате им обо всех этих делах
говорили вскользь, мимоходом, в Школе и вовсе были иные заботы, там только
поспевали за инструкторами! А позже закрутился, завертелся, все шло комом
со снежной высоченной горы? А теперь вот остановился вдруг, огляделся... и
заметил неожиданно для себя, что жизнь-то не так и проста, что в ней есть
множество вещей, о которых он и слыхом не слыхивал, а если и знал что-то,
так было это пустым абстрактным знанием, ничего не давало сердцу и душе.
Старик-священник и окрестил его в одной из православных церквей
поселка. Собственноручно повесил на шею простенький железный крестик на
тоненькой и не менее простой цепочке. Приказал не снимать, хранить веру
отцов. Иван, еще не совсем проникшись, но чувствуя, что за всем этим стоит
нечто большее, чем ему видится поперву, дал слово - не снимать.
Во время разговоров со священником на него сходило умиротворение,
пропадало желание мстить, убивать, наказывать... Но потом, ночами, снова
накатывало-он не мог погасить в груди жгущий его пламень, все представлял,
как он встретится с этими нелюдями, как будет сладострастно, долго, много
и жестоко убивать их, сокрушать их жилища, давить их детенышей... И не мог
охладить его пылающей груди холодный железный крестик. К утру немного
отпускало. Обессиленный и мокрый от холодного пота Иван засыпал
беспробудным тяжелым сном.
Подаренное Гугом яйцо он все время носил с собой. Но ни разу не
пытался даже опробовать его, не до того было. Толик расщедрился,
выделил-таки шесть разгоночных баков. Но всего этого было мало, совсем
мало! Он уже договорился и насчет капсулы - обещали дать старенькую,
подержанную, но с классным почти неизношенным профессиональным
переходником - а это было более чем половинной гарантией успеха
предприятия. Теперь бы еще три-четыре бака, да возвратный блок, да из
снаряжения кое-чего! Много надо! А можно не успеть. Иван ощущал на себе
заботливый, ненавязчивый глаз. Но он знал, что пока ведет себя смирно,
никто его трогать не будет, по крайней мере здесь, в России, где нет ни
глобополов, ни европолов, ни вообще никаких служб слежения за гражданами.
Здесь можно было просидеть всю жизнь! А можно было и вернуться на свою
работу, снова уйти в Дальний Поиск, никто бы и слова поперек не сказал...
А там-угнать бы суперкосмолет последней модели, и рвануть без оглядки!
Нет, Иван сразу отгонял подобные мысли, он не вор. Даже Гуг Хлодрик не
стал бы угонять космолета у своих, для этого нужно быть законченным
подонком... Ладно, обойдется своими средствами! Иван знал, к лету все
будет готово, и если его не перехватят сами космофлотчики из Управления,
только его и видали!
В видеогазетах он читал о Гуте Хлодрике. Совсем короткая была
заметочка. Но суть-то ясна: старинного приятеля под конвоем отправили на
подводные шахты Гиргеи, в бессрочную латоргу. Иван понимал, для Гуга это
крышка, никогда ему не выбраться с этой проклятой планеты! Но что он мог
поделать? Только скрежетать зубами в бессилии? Нет, нервы надо было беречь
для дела. И все же он не тратил времени зря, раздобыл и припрятал
автомат-парализатор, десантный лучемет, кое-какие боеприпасы... Если бы он
в селе показал кому-нибудь эти штуковины, никто бы не понял, для чего вся
эта железная дребедень - уже двести с лишним лет небыло войн, даже
местного характера, охота на животных давным-давно вышла из моды, на
охотника посмотрели бы как на недоумка.
Обзавелся он я спецмедикаментами, запасом стимуляторов,
нейтрализаторов... К нелюдям с голыми руками не попрешься! К ним и
вооруженным до зубов были идти не слишком-то безопасно. И вообще, что он о
них знал? Да ровным счетом ничего! Но Иван утешал себя мыслью, что вот и
узнает! А там видно будет!
Его жгло изнутри, разъедало. И он не мог справиться с той бесовской,
неукротимой силой, что поселилась в его груди. Не помог ему я
старичок-священник. Не помог, но немного облегчил существование, благодаря
ему Иван увидал в конце длинного, нескончаемого темного туннеля проблеск
света.
В Москву он прилетел на два дня. Больше выжидать не стоило, больше
выжидать ему не позволяла гнетущая, безжалостна память.
Он стоял в Храме, отрешенный и завороженный, он был готов простоять
так всю жизнь. Это был целый мир в мире. Вселенная во Вселенной! Этому
Храму было без малого шестьсот лет. Он был воздвигнут народом и для
народа. На белом свете не существозало ничего равного ему. Были строения
выше, шире, массивнее и грандиознее. Но гармоничнее и одухотвореннее не
было, ни в прошлом, ни в настоящем. Не предвиделось таковых и в будущем. В
этом Храме воплотился тысячелетний гений народа-страдальца,
народа-защитника. Его невозможно было уничтожить, стереть с лица этой
святой земля. Его можно было лишь временно разрушить, разнести на куски,
что и сделали варвары-изверги двадцатого века, века тотального геноцида и
мракобесия вселенских масштабов. Но власть вандалов и убийц оказалась
недолгой. Храм же был вечен - он возродился в конце этого кровавого, но
выдохшегося на последних десятилетиях века, возродился во всем своем
великолепии и нетленности, по воле народа и вопреки доживающей в роскоши и
страхе кучке плутократовузурпаторов. И его возрождение стало началом
Возрождения полузадушенной многострадальной земли-десятки тысяч храмов
засверкали над городами и селами золотыми куполами, освещая российскую
землю, утверждая в ней своим величием и открытостью мир и покой,
терпимость и доброту. В считанные годы поднялась из праха полуразрушенная
страна, ожила, окрепла, обрела второе дыхание, еще более глубокое, чем
первое, более ровное, животворящее. И стоял в сердце этой великой и
могучей страны, дающей все человеку любой крови и веры, обеспечивающей
всем покой и благоденствие, светлый, возносящийся к небесам Храм-главная
обитель Духа Возрождения России и всего православного христианского мира,
средоточие Добра и Веры в Добро - Храм Христа Спасителя, Неразрушимая
Святыня. Стоял, отражая своими куполами Огонь Небесный, бросая его блики
на людей - в их сердца и души.
Иван сошел со своего места, ничего не видя вокруг, ничего не слыша,
побрел к иконостасу. Он понимал, что пора уходить, что ему нельзя
расслабляться, размякать душой. Но ничего не мог с собой поделать. Он
хотел в последний раз - в первый и последний! - заглянуть в глаза Тому,
кто единственный не бросит его, не оставит в самую трудную и тяжкую
минуту. И он видел уже Этот Взгляд. И он понимал, что и его видят.
- Огради меня. Господи, силою Честного и Животворящего Твоего Креста,
- прошептал он, почти не разжимая губ. - И сохрани меня от всякого зла.
Краем глаза он увидал какого-то священослужителя, приближавшегося к
нему. Но он не мог оторвать взгляда от Лика Того, к кому обращался. Он
ждал Знака.
И ему показалось, что дождался. Лик вдруг утратил суровость и
непреклонность, стал добрым, даже простодушно добрым, словно приоткрывая
завесу, скрывавшую Его подлинное выражение от непосвященных.
Иван вздрогнул. Отвел глаза. С него было достаточно.
- Что ты ищешь, сын мой? - спросил полушепотом священнослужитель.
Он был еще совсем не старый, лет под семьдесят, с длинной темнорусой,
но уже полуседой бородой и близорукими добрыми, почти детскими глазами.
Его голову облегал белый и странный какой-то, на взгляд Ивана, клобук с
маленьким крестиком наверху.
Иван совершенно не разбирался в церковных чинах и званиях, не мог
отличить митрополита от рядового батюшки, дьякона от семинариста, а кто в
каких одеяниях и по какому случаю должен был предстать перед паствою, он и
вообразить не мог. Надо было, конечно, все это разузнать запомнить. Но
Ивана больше влекло внутреннее, глубинное, нежели внешнее, наружное.
- Правду ищу, - сказал он.
- Значит, ты ищешь Бога, - вымолвил священнослужитель, - ибо Бог не в
силе, а в Правде! Ты понял меня?
Иван кивнул головой, не ответил. Но он понимал, куда клонит
священнослужитель.
- Я знаю про тебя, - сказал тот, - почти все знаю. И еще знаю главное
- ты пришел сюда неспроста. Ты уже готов?
Иван вздохнул. Он решал, надо ли отвечать, стоит ли? Все про него
