совершенно ненужной информацией. И все это-дело нескольких минут, пациента
не надо будет переводить в операционную, ведь поле психоусилителя
действует на всей территории мнемоцентра. Да, пора!
Но аналитик - мнемохирург не мог оторваться от этих спокойных и
невероятно глубоких серых глаз, он не мог оторваться от созерцания этого
самого обычного русского лица, каких встретишь сплошь и рядом тысячами:
небольшой прямой нос, прямые ровные брови, без взлетов и выгибов, прямые
полусжатые губы, сомкнутые, но не стиснутые, не змеящиеся, не стремящиеся
облобызать, а обычные, простые, человеческие, волевой подбородок, явно не
"агрессивный", не выпирающий утюгом вперед и потому не обязывающий хозяина
пыжиться и строить из себя супермена, но и не покатый, характерный для
мягкотелых женственных особ, а тот, который можно была бы назвать именно
"золотой серединой", славянские скулы, не вздымающие щеки к глазам, а
ровные, почти не приметные, высокий лоб, без залысин, уходящих к макушке,
и морщин, ровный, чистый... чистый, если не считать белого шрама, идущего
от переносицы над правой бровью к виску, шрама заметного, бросающегося в
глаза, но не уродующего лица, а лишь придающего ему своеобразность и
мужественность... Да лицо было самым обычным, простым, такие можно
повстречать в любом уголке мира и не заметить, мимо пройти. Но аналитик
совершенно ясно видел, что мимо человека с этим лицом он никогда бы не
прошел, обязательно бы оглянулся, ибо при простоте и даже русской мягкости
черт оно было наполнено чем-то настолько глубоким, внутренним, что
приковывало к себе - в этом лице, особенно в этих чистых глазах жила
память вовсе не тридцати шести лет, и даже не двухсот сорока с лишним, а
память самого народа, сохранившего себя, пронесшего свое естество сквозь
тысячелетия, через века мук, войн, боев, побед и поражений, песен и слез,
через десятилетия беспощадного геноцида, направленного на полное
уничтожение всех и всякого, народа выжившего, вздохнувшего полной грудью и
сказавшего на весь мир: мы все братья! Но было в глазах и свое, личное,
выстраданное, накопленное за непростую жизнь... Теперь ко всему этому
прибавлялось и еще что-то, непонятное, невыразимое и оттого пугающее.
Аналитик вдруг понял, что свершилось то, чего не должно было
свершиться, чего нельзя было допустить: крохотная капелька памяти,
занявшая всего. около часа экранного времени, вытекла из тайников
подсознания, проникла в самое сознание, стала реальностью, живущей в мозгу
этого очнувшегося человека... И аналитик понял еще одно, вернее, он
догадался об этом - невидимая микроскопическая капелька или сожжет, или
разъест это большое и сильное тело, высушит мозг или разорвет его изнутри
мощнейшим зарядом. И он включил психоусилитель. Операция должна быть
сделана, чтобы ни произошло, какие бы он ни испытывал сомнения, какие бы
терзания ни мучили его душу. Он обязан пустить в ход спасательный
психоскальпель, ради торжества самого Добра, ради того, чтобы вычеркнуть
из этого человека, а значит, и из этого мира пускай и небольшую по мировым
меркам, но все же существующую часть Зла.
Он резко усилил напряженность поля, подкатил свое кресло к угловой
стойке, над которой сферой покачивался белый хирургический шлем с
вмонтированным в него телепсихоскальпелем - незримым, проникающим сквозь
любые материальные преграды, будь то кирпичная, бетонная или свинцовая
стена, или же костная ткань черепа, кожа, мышцы, оболочка мозга...
Протиснул седеющую голову в узкое отверстие шлема, сразу почувствовал себя
увереннее, спокойнее, позабыл о страхах, тревогах, сомнениях. Подключил
шлем к блоку нейроанализаторов, отрегулировал видимость, будто разом
уменьшившись в миллионы раз, погрузился в глубины мозга пациента, не
вставая при этом из собственного передвижного кресла. Он знал заранее
направления, по которым ему надо следовать, чтоб не заблудиться в дебрях и
переплетениях, он ориентировался в человеческом мозгу не хуже, чем
ориентируется заправский охотник в родном, пусть и бескрайнем, дремучем
лесу. И он шел, он спешил к тому самому участочку, который надо было
убрать из этого здорового могучего леса, который своей гнилью и
разложением мог погубить весь лес, мог превратить его в дряблое и
булькающее болото, страшное своими трясинами, омутами... этого нельзя было
допустить.
Но почти сразу же он почувствовал, что сам мозг сопротивляется ему,
что он не желает вмешательства в свою сущность, в свое естество, пусть это
вмешательство будет и самым доброжелательным, исцеляющим. И это было новым
в его практике! Аналитик-хирург вдруг ощутил совершенно определенно, что и
его самого и неуловимо-призрачный психоскальпель выталкивает из мозга
какая-то необъясненная и необъяснимая сила. Он насторожился, увеличил
почти вдвое напряженность психополя, ринулся вперед к страшному очагу
будущей болезни... Но не сдвинулся и с места, напротив, его стало вдруг
выталкивать наружу, медленно, но неостановимо и жестко. Это было
непостижимо, это выходило за все существующие грани. Сегодня все выходило
за грани! И он не мог больше позволять себе удивляться. Он лишь
сопротивлялся этой невидимой и непонятной силе, пытался преодолеть ее. Но
не хватало ни его усилий, ни мощности психоусилителя. Он опоздал! Надо
было делать операцию, когда этот человек лежал беспомощным, с отключенным
сознанием!
Впрочем, и сейчас не поздно сделать необходимое, исправить ошибку. Он
послал вызов ассистенту... Но в тот же миг почувствовал, как хирургический
шлем поднимается вверх - сам по себе, без его воли. И он увидел этого
человека, пациента, стоящего перед ним и держащего шлем в руках.
- Не надо ничего делать, - сказал пациент мягко, - не надо. Все будет
нормально, все будет в порядке, я себя чувствую значительно лучше, доктор,
а я себя знаю, поверьте!
Пациент повесил шлем на место. Подошел к клавишному пульту
психоусилителя, отключил питание. Аналитик следил за каждым его движением
и не верил глазам своим.
- Для нас обоих сегодня многое открылось, - сказал пациент, щуря
серые глаза. - Но для меня открылось чуть больше, чем для вас, доктор. И я
не хочу ничего забывать. Я и так прожил тридцать шесть лет, многого не
зная о самом себе. А теперь вот узнал.
Он присел в кресло, на котором до того сидел друг-консультант,
расслабился. Он уже успел натянуть на себя простенький летный
комбинезончик, серый и неприметный, легкие ботиночки, и потому совершенно
не был похож на пациента Мнемоцентра, на больного или страждущего. Только
у виска подергивалась нервически маленькая жилка. Да губы были сжаты
плотнее обычного. Но он вполне владел собой. Аналитик это видел ясно.
- Если бы вчера мне кто-то сказал, что я родился двести сорок два
года назад, я бы не стал даже смеяться над глупой шуткой! Но мне и сейчас
не смешно, поверьте! - Его глаза были и впрямь серьезны, а лицо даже
мрачно. - Ну да ладно, доктор! Вы все равно через час и двадцать минут обо
всем забудете. Так что я вам доскажу конец истории. Того самого малыша
подобрал тридцать шесть лет назад автомат-транспортник за триста парсеков
от ядра нашей Галактики, в такой глухомани, что никто здесь на Земле не
поверит никогда даже в саму возможность существования такой глуши! Но не в
этом дело! Транспортнику пришлось сожрать все собственное топливо и весь
транспортируемый груз, чтоб сигануть сквозь сверхпространственные
структуры к Солнцу. Он чуть не накрылся, но он доставил малыша на Землю. И
вот, видите! - Пациент развел руками. - Никто не скрывал, что мои родители
погибли в Дальнем Космосе, мне так и говорили... Не говорили только, что
было со мной и как они погибли. И вот я узнал! С вашей помощью. И я не
хочу вновь обретать беспамятства, нет! Так что вы, доктор, извините меня.
Аналитик слушал, кивал, поддакивал, но в голове у него вертелось
свое, неприятное и тягостное. Мало того, что этот парень так и останется
непрооперированным, несущим в себе болезненную память, ему самому, старому
и опытному врачу, влепят хорошенько по первое число за допущенные промахи,
обязательно влепят. Ну и пусть! Аналитик отмахнулся от навязчивых мыслей.
Что он, мальчишка, что ли, разве ему привыкать!
- Да вы совсем меня не слушаете, - проговорил пациент и заглянул в
глаза собеседнику. - Что с вами? Вам плохо?
- Не обращайте внимания, продолжайте, - ответил аналитик.
Пациент грустно и натянуто улыбнулся.
- Да, собственно, у меня - все, - сказал он. - Теперь дело за вами.
- За мной?
- Да, именно за вами, - подтвердил пациент. - Мне нужна точная
мнемограмма, доктор. Надеюсь, вы меня понимаете?
Аналитик не понимал ровным счетом ничего. У него начинала болеть
голова от переизбытка впечатлений за сегодняшний день. И он ничего не
делал, чтобы избавиться от этой боли, терпел ее покорно и безропотно. Он
был не в себе.
- Я должен совершенно точно знать координаты того места, доктор.
- Зачем они вам?
Пациент отвел взгляд, положил руки на колени. Его пальцы стали
выбивать легкую ритмичную дробь, в такт которой покачивалась голова и
мысок левого ботинка.
- Зачем они вам; что вы задумали? - переспросил аналитик, подаваясь
вперед.
Пациент посмотрел на него с почти нескрываемой иронической улыбкой.
- Вы же психолог, специалист в области душ человеческих и всякого
такого... неужели вам надо объяснять? - сказал он тихо.
- Я не имею права! - уперся аналитик.
Улыбка пациента стала шире.
- Не надо, доктор, зачем нам толковать о какихто там правах, мы не
правоведы. К тому же, на сей счет пока что юриспруденция не обогатила себя
определенными параграфами, не так ли?
Аналитик и сам сообразил, что по части прав вопрос очень и очень
непростой, что главное - право распоряжаться собственной судьбой -
остается всегда за человеком, и только за ним. Он решился.
- Ложитесь!
- Вот это дело! - оживился пациент.
- Но учтите, мнемограммы могут и не получиться. Я вот, например,
когда делал вам мнемоскопию, не думал о каких-то там координатах,
по-моему, вообще ни черта не было видно на небе, что может видеть
младенец?!
- То же самое, что и взрослый, - доктор, вы это знаете лучше меня, а
все пытаетесь как-то... - пациент прищелкнул пальцами, подбирая слова.
- Да ладно, не утруждайтесь, - разрядил обстановку аналитик, - все и
так ясно. Какой участок брать?
- Только тот, где в открытом пространстве. Но со всех сторон: выход,
повороты, когда держали, когда укладывали в капсулу.
- Все! Начинаем! - голос аналитика прозвучал твердо и резко. Но тут
же осекся, будто на горло говорившему набросили удавку. Последнюю фразу
аналитик не проговорил, а просипел: - Учтите, вам придется все пережить
снова!
Пациент кивнул, не открывая глаз от серого пластикового потолка. Он
лежал в откидном кресле под параболическим зеркалом приемника-мнемографа,
но взгляд его блуждал выше, будто он уже присматривался к незнакомым
звездным россыпям, запоминая их.
- Ничего, доктор, у меня крепкие нервы. Начинайте!
Через полчаса, когда пациент очнулся, аналитик протянул ему пачку
твердых, но очень тонких карточек.
- Здесь только снимки неба, ничего такого... сами понимаете! - сказал
он.
- Спасибо, доктор, - отозвался пациент, - мне и нужно только небо -
небо, которое со всех сторон! А об остальном не беспокойтесь, я и так
помню все до последнего штришка, попробовали бы вы на моем месте забыть
