сочиться зеленая гнусь, в углах губ надувались кровавые пенящиеся пузыри.
Иван остановился, в сердцах плюнул под ноги.
- Ты сукин сын, Ваня! - раздалось сзади.
Это Гуг прочухался. Но, он не глядел на Ивана. Он встал на
четвереньки и покачивая из стороны в сторону белым, необъятным пузом,
пополз в сторону гадины-вампира. Он полз и ругал Ивана на чем свет стоит.
А когда до твари оставалось два-три шага, он вдруг сам прямо на глазах
обрел очертания точно такой же гадины, но еще более омерзительной, жирной,
покрытой язвами и лишаями.
Псевдо-Гуг дополз-таки до упыря, обнял его, прижал к себе, и они уже
вдвоем затлелись, задергались, вжимаясь в угол и не сводя с Ивана
водянистых глаз.
Иван вернулся к креслу, плюхнулся в него, испытывая отвращение ко
всему на свете. Он дал себе клятву - ненарушимую, смертную клятву, что
если он выберется из этой переделки живым, никогда и никто не сможет его
заставить вновь прогуляться по Осевому. Он заглянул на табло - там все
было перемешано и перепутано, ни один из приборов не работал. Но так
бывало всегда. Иван знал, что когда он достигнет цели, все образуется, он
знал, что на самом деле сейчас никакого мрака и фантомов нет, что все это
жуткие выверты Осевого, что он мчится с уму не постижимой скоростью по
оси, в которой сходятся все до единого пространства Вселенной, что
скорость эта не поддается даже измерению, что на преодоление маленького
отрезочка, который он проходит сейчас за минуту, при движении на
околосветовых скоростях понадобилось бы миллионы лет. Он все это знал,
понимал. Но это совершенно не меняло дела!
С потолка свешивались непонятно откуда взявшиеся лиловые водоросли, а
может, и не водоросли, а какие-то щупальца. Они мешали сосредоточиться,
лезли в глаза, уши, и Ивану все время приходилось отталкивать их. Но
водоросли-щупальца не пугали его, это была ерунда.
Он уже собирался встать, как вдруг кресло словно бы осело под ним. Он
даже не сообразил, что произошло, как оказался в вязкой отвратительной
массе пурпурного цвета. Масса затягивала, не давала поднять ни ноги, ни
руки. Этого еще не хватало! Он закричал так, что тут же сорвал голос,
осип. От крика не стало легче. Его засасывала непонятная кошмарная
трясина. Как он ни рвался наружу, она не отпускала его, затягивая все
глубже, лишая возможности даже шевельнуться. Иван почувствовал вдруг - это
конец! он не выберется на этот раз!
Из угла скрипучим сатанинским смехом засмеялись обнявшиеся и
по-прежнему трясущиеся упырифантомы. Они тянули свои лапы-крючья, скалили
звериные клыкастые пасти, раздували ноздри. Иван все видел. Они даже
привстали, явно намереваясь наброситься на беспомощного... Но Иван
опередил их. Это был единственный выход - он резко, с головой погрузился в
пурпурную пузырящуюся массу. На минуту потерял ориентацию, способность
дышать, слышать, видеть... но понял, он поступил верно. И как сразу не
догадался?! Ведь еще в детстве его учили - если попадешься во время
купания в реке в сильный водоворот, не сопротивляйся ему, не дергайся,
ныряй прямо в него да поглубже, и только тогда выберещься, спасешься. Иван
и нырнул в эту жуткую клоаку, образовавшуюся на месте его собственного
кресла. Наощупь продрался сквозь нагромождение каких-то трубок, трубочек,
через заполненное слизью пространство и выскочил наверх в полутемном
помещении. Попробовал сдвинуться, но у него ничего не вышло - со всех
сторон его сдавливали жесткие металлические ребра. Тогда он с силой ударил
ногой - не глядя, прямо вперед. Что-то с треском вылетело от его удара
наружу, а следом, не удержавшись, вылетел он сам. Упал, перевернулся через
голову. Но еще на лету догадался: он выскочил из ремонтного отсека капсулы
в основное помещение, где и был до того, выскочил, вышибив люк-заглушку.
Это было наваждение! Иван знал, что нельзя ничему этому верить. Но он все
это видел, ощущал - как же ему не верить?! Когда он тонул, то он тонул
самым жутким образом, когда из него сосали кровь, он от бессилия и боли,
не мог по-настоящему сопротивляться... Так что же это - бред,
галлюцинации, реальность?! Иван не мог это объяснитсь. Пускай объясняют те
парни, что занимаются Осевым измерением по секретному проекту, пускай! А
ему лишь бы выбраться по добру, по здорову!
Он вскочил на ноги, бросился к сейфу. И все-таки вытащил лучемет.
Первым делом он сжег пузырящуюся пурпурную трясину вместе с креслом или
тем, что от него осталось. Красноватая пена еще долго шипела на полу. Но
он водил и водил стволом слева направо, вверх и вниз. С одним дело было
покончено.
Не в силах сдержать обуявший его нервной дрожи, дико оскалясь и
дергая головой, он развернулся к упырям. Палец лег на спусковой крюк.
- Ты чего это охренел, старина? - спросил его Гуг Хлодрик
невозмутимо.
Он сидел на полу и, придерживая рыдающую Свету за плечо, утешал ее.
Он был спокоен. Зато она с каждым его утешительным словом начинала рыдать
пуще прежнего.
- Убирайтесь вон! Не то я испепелю вас!!! - почти завизжал Иван. Он
не сомневался, что перед ним распоясавшиеся, обнаглевшие фантомы. Но рука
не поднималась на них. - Во-он!!!
- Ты дурак, Ваня! - сказал Гуги приподнялся.
- Еще шаг, и я прикончу тебя!
- Нет, Ваня, ты не посмеешь стрелять в своего лучшего друга, не
посмеешь!
- Я сожгу тебя, Гуг! Предупреждаю, оставайся на месте, если ты не
желаешь убираться! - голос Ивана опять сорвался до сипа.
- Нет! Ничего ты не сделаешь! Гляди, у меня за спиной твоя жена, она
плачет... Ты не посмеешь жечь ее из лучемета! Ты никогда себе это не
простишь потом, Ваня! И не надейся, ты этого никогда в жизни не забудешь!
Тебя измучает память! Она вгонит тебя в гроб!
- Стой!!!
Гуг приближался. Их разделяло всего четыре метра.
- Не стреляй в него, Иван! - дрожащим голоском попросила из угла
Света. - Ради нашей любви, ради меня, не надо! Ты же любил меня?!
- Я убью его как паршивого крысеныша! - завопил Иван, теряя выдержку.
- Не подходи!!!
- Поздно, Ваня! - процедил Гуг.
И метнулся вперед. Он мгновенно выбил лучемет из рук Ивана. Схватил
за горло, сжал его. Иван почувствовал, что не выдержит и полминуты.
Сопротивляться чудовищной силе он не мог. Но Гуг тут же отпустил горло.
Нагнулся и ухватил Ивана за щиколотки, перевернул, встряхнул и стал без
намека на жалость и сострадание бить его головой об пол.
На этот раз Иван почти не чувствовал боли - все в нем уже омертвело,
отупело. Он лишь сотрясался в такт ударам и не мог оторвать взгляда от
псевдосветы. Это невообразимое существо с головой и волосами его жены,
тянуло сейчас к нему полупрозрачную корявую когтистую лапу и без передышки
хохотало - истерически, взахлеб.
Но лапа не успела дотянуться до Ивана. Один из ударов оказался
последним - Иван почувствовал, что Гуг добился-таки своего и пробил им
днище капсулы. Иван вылетел в рваное отверстие наружу. Его должно было
разорвать в безвоздушном пространстве. Но его почему-то не разорвало. Он
летел в черноте и пустоте. Он видел, как удаляется от него потрепанная,
списанная, но все же вполне пригодная для полетов капсула. Но даже в этом
положении он не пожалел, что затеял всю эту историю.
Когда капсула скрылась из виду, Иван еще раз поклялся, что в Осевом
измерении его ноги больше не будет!
В следующий миг он очнулся в своем кресле. На коленях у него сидел
раздутый до прозрачности Гуг. Он напоминал трехметровый воздушный шар с
руками, ногами и головой. И в его брюхе просвечивалось что-то живое,
подвижное. Приглядевшись, Иван увидал костлявого, ребристого и мерзкого
упыря, того самого. Упырь пытался ему что-то сказать, он приникал пастью к
прозрачной стерке-коже, шевелил тонкими губами, скалился, но слова не
проникали наружу. Гуг тихо и тяжело сипел. Он был сыр и вонюч.
Иван ударил Гуга прямо в живот... и живой шар лопнул, разбрызгивая по
стенам слизь, растекаясь по креслу, по комбинезону... Больше сил терпеть
не было. Иван застонал. На коленях у него сидела жена - покойница. И глаза
у нее были не русалочьи, и не вампирьи. Глаза у нее были ее собственные.
Она с нежностью, любовью и каким-то еле уловимым оттенком жалости глядела
на Ивана, гладила его теплой легкой рукой по щеке.
- Видишь? Ты выдохся за какой-то час. Я здесь постоянно, я здесь
навсегда, я не могу больше оставаться здесь, это свыше моих сил! Ну
неужели ты ничего не понимаешь, Иван? Ведь мы так любили друг друга...
Спаси меня, я тебя умоляю, мне больше некого просить, не оставляй, спаси
меня! Забери с собой! Прижми к себе, сильно-сильно, накрепко прижми... и я
вырвусь отсюда с тобой! Я верю, что вырвусь только бы ты этого хотел!
Иван неожиданно для самого себя прижал ее к груди, сдавил в объятиях
ее хрупкое, теплое тело. И он услышал не ушами, а своим собственным
сердцем, как учащенно и загнанно бьется ее сердце. Волна нежности и
щемящей боли захлестнула его. Он уткнулся лицом в копну пряных душистых
волос.
- Я никому тебя не отдам, никому, - прошептал он, обращаясь не
столько к ней, сколько к себе самому. - Мы выберемся отсюда вместе! Назло
всем выберемся!
Он прижал ее к себе еще сильнее, до боли, до хруста в костях. И она
тоже обхватила его, вжалась в твердое мускулистое тело, замерла.
- Ну! - закричал Иван в пространство, оторвав голову от ее волос. -
Что же вы?! Что вы тянете?! Давайте! Я не боюсь вас!
Ничего не изменилось ни в капсуле, ни в нем, ничто не сдвинулось с
места, не пропало, не появилось... лишь высветились вдруг на табло
светло-зеленые цифры. И исчезла она, исчезла сразу, словно ее и не было -
он смотрел на свои руки, которыми только что обнимал ее, прижимал к груди.
Они застыли в неестественном положении - она исчезла из неразомкнутых
объятий!
Значит, ничего и не было, подумал он. Откинулся на спинку кресла. И
только теперь почувствовал, насколько выдохся: тело отказывалось
подчиняться ему, мысли разбегались, от слабости тряслись колени. Но он
пересилил себя, достал из стойки небольшое квадратное зеркало, посмотрел
на свое лицо. На нем не было ни порезов, ни рваных ран, ни даже шрамов,
кроме того, единственного, что остался над бровью с младенчества.
Комбинезон был чист и цел, на руках - ни царапинки. Он выдохнул из себя
воздух в бессильном, апатичном облегчении... Все! Полный порядок! Он
выскочил из Осевого измерения. Выскочил живьем! А это уже половина дела!
Он решил встать, но ноги не слушались его. Тогда он подкатил на
кресле к центральной стойке, вытащил мнемограммы. Но прежде, чем включить
про-, зрачность, обшарил взглядом стены капсулы. Что-то ему не
понравилось, что-то навевало непонятные и страшные ассоциации. Но он не
мог сообразить, какие именно и почему. На стенах подсыхала какая-то слизь,
подсыхала и пропадала прямо на глазах. Иван силился вспомнить, что-то, но
ничего не вспоминалось. Лишь всплыла в памяти последняя объемная
фотография жены. Всплыла и пропала. Он тряхнул головой - всегда после
этого проклятого Осевого, после этой чертовой Столбовой дороженьки в
голове оставалось что-то тягостное, неприятное! Он смахнул с коленей
несколько длинных, непонятно как оказавшихся здесь волосков. И опять
что-то невнятное промелькнуло в мозгу. Но он отогнал видение. Сейчас было
не до переживаний и копаний в душе. Надо было определяться.
Темные круги плыли перед глазами, тошнило, в висках кололо, на сердце
был тяжелый, плотный обруч. Иван понимал, что единственное спасение это
