Пуск прошел успешно.
На стартовой площадке сиротливо торчал обугленный стаканчик пускового
контейнера. Над его верхним концом, лишенным привычной полукруглой крышки,
курился легкий дымок. Как тогда, возле двери моей квартиры, с обреза
глушителя пистолета, лежащего на ковролине.
Аудитория взорвалась аплодисментами. Все обнимались и целовались. Потом
отправились на банкет. Потом еще раз обнимались и целовались у трапа
"Каравеллы". Потом мы втроем - Соболев, Алексей Васильевич и я - наблюдали,
как "Каравелла" отрывается от полосы и круто уходит в вечереющее небо,
унося счастливого Коллмэна и нагруженную впечатлениями репортерскую команду
в дождливую Британию. Потом Соболев сказал коротко:
- П...ц.
Это было первое матерное слово, которое я услышала от него за все годы
знакомства.
- Михаил Александрович, - засуетился Алексей Васильевич. - Они еще раз
пересчитывают. Думают, может, ошиблись. Через пару часов сообщат
окончательный результат.
- Какой, к черту, результат! П...ц, я вам сказал! Все коту под хвост!
Не тянет разгонный блок! Двенадцать спутников - не тянет! Десять тянет, а
двенадцать - нет! И бабок на переделку - тоже нет! И времени - нет! Ничего
нет! И через пару дней все об этом будут знать! Шила не утаишь! Американцы
орбиты наших макетов отследят, будьте-нате!
- Но у нас же решение совета директоров, Михаил Александрович!
- Задницу вытрем этим решением! "Локхид" уже на той неделе свои пукалки
клепать будет! Чтоб я еще раз на ваши авантюры клюнул! Да и не придется!
Конец фирме! Понятно вам?
И Соболев, резко развернувшись, пошел к машине. Алексей Васильевич
засеменил за ним, забегая то справа, то слева и бормоча какие-то
оправдания. Я, пораженная этой сценой, постояла-постояла, да и побежала
вслед. Похоже, о моем существовании вообще забыли, уедут еще без меня, куда
я денусь в незнакомом городе?
Ночью в коттеджике с точностью до мелочей повторилась сцена предыдущей
ночи, только вторым ее участником оказался не Коллмэн, а Соболев. Кажется,
я потихоньку становлюсь матерью-утешительницей для всей всемирной
ракетно-космической элиты. Снова звучали пьяные откровения, слезы, жалобы,
скрип гостиничных пружин и, наконец, детское сопение в мою сиську.
Лежа в мокрой от пота постели в душной байконурской ночи в обнимку с
Соболевым, я размышлял о том, что же все-таки имел в виду Саваоф, засылая
меня в эту странную компанию. Маша спала. Бедная девочка! Вымоталась она с
этими козлами. Добрая, умная русская женщина, каких в России - полстраны.
Возятся, нянчатся с нами, терпят наши выходки, растят наших детей, стирают
наши вонючие носки, экономят гроши от нашей воробьиной зарплаты. Любят нас,
наконец, совершенно искренне! А за что любить-то? Ведь козлы же,
действительно! Позорище. Вот еще раз обосрались. И дальше будем так же
обсираться. Недееспособные. А потом, обосравшись, ползем к своим женщинам,
и они принимают нас такими, и любят, и прощают, и утешают. Все беды в
России - от женщин. Будь на их месте какие-нибудь американские эмансипэ,
давно бы уже засунули нам одно место в электромясорубку, и с нашими-то
мозгами и душами, да с Божьей помощью, из страны конфетку бы сделали. А
так... Недостойна эта страна своих женщин.
Маше снится сон. Снится ей ее муж Макс. Будто летят они втроем по небу
в розовом кабриолете какой-то неизвестной марки, но очень красивом. Втроем,
потому что вместе с ними маленький мальчик, их ребенок. Тот самый, который
мог родиться, если бы не нелепый студенческий аборт, первый и, как потом
выяснилось, последний в машиной жизни. Они счастливы и смеются, а внизу под
ними расстилается чудесная солнечная страна Россия, тоже полная счастья и
гордости за себя и своих детей, какой она никогда не была, и никогда,
наверное, не будет. Мчатся навстречу сверкающие солнечными дорожками реки и
озера, светло-зеленые чистые березовые перелески, колоколенки с золочеными
куполами, разноцветные домики - игрушечки. Красивые, празднично одетые люди
смотрят на них снизу и приветственно машут руками. "Это я!" - кричит им
Максим, чуть креня автомобиль, чтобы люди их лучше видели. - "Это я все так
здорово придумал!" И Маша понимает, что он не хвастается, что это и в самом
деле его заслуга - и этот розовый летящий кабриолет, и их счастье, и эта
небывалая чудесная страна там, внизу.
Я смотрю машин сон, и жалею, что не умею плакать. Маша счастлива в этом
сне. Только во сне. А все мы - Соболев, Макс, Саваоф и я - сволочи.
Я проснулась, как от толчка, от странного ощущения догадки. По-моему,
мне снился какой-то сон, и кажется, очень красивый, и в этом сне ко мне
пришла догадка. Соболев храпел рядом. За окном коттеджика занимался серый
пасмурный рассвет. Оказывается, в пустыне тоже бывают пасмурные дни.
- Соболев! Мишенька! Проснись! Есть идея.
- Какая еще идея, Машка. Дай выспаться. Я вчера как свинья надрался,
башка гудит.
- Нет, проснись. Тебе надо поговорить с Максом.
Соболев приоткрыл один глаз.
- С Максом? Зачем?
- Ты не знаешь... У него есть разработки. Он же раньше в лаборатории
неракетных средств доставки работал, была такая еще до тебя, в советские
времена. Там чудаки одни собирались, НЛО изучали и прочее, ну ты Макса
знаешь. Так вот, он набрел на одну штуку, я не знаю, как она действует, но
она, как я понимаю, поможет вытолкнуть столько спутников, сколько надо.
Ускоритель какой-то. Он, как только ее сделал, сразу уволился, и все
материалы с собой забрал. Сказал, что этим дуракам про нее знать не надо.
- Каким дуракам? - Соболев открыл второй глаз.
- Не знаю каким. Начальникам. Военным. Партии - правительству родному.
Ты же его знаешь. Пацифист. Он думал, что они на нее сразу боеголовки
навесят.
- Ну, тут-то он прав. Так что за штука такая? Ты что-нибудь в этом
понимаешь?
- Сейчас, может, чуть побольше понимаю, а тогда не понимала ничего. Он
мне ее всего один раз показал, действующую модель. Маленькое колечко, висит
в воздухе, и все. Такое невзрачное, что я про него тут же забыла. Лет пять
или шесть с тех пор прошло, точно не скажу. Вспомнила, представляешь, только
сейчас, когда твою расстроенную физиономию увидела. Кажется, оно мне во
сне приснилось.
- Ладно, Маш, давай спать. Чудес не бывает. А даже если и бывают, все
равно время мы уже упустили. Никто твое летающее колечко, даже если бы оно
и вправду летало, до рабочего образца за месяц не доведет. Спи, рано еще.
- Ты все-таки переговори с Максом, Миша. Я в него всегда верила. Он на
самом деле гений, только непутевый.
- Ладно, Машка, спи. Скажу Алексею, пусть позвонит ребятам, они с
Максом свяжутся. Сегодня. - Последние слова Соболев договаривал уже сквозь
сон.
Ну вот теперь все ясно. Именно ради этого Саваоф меня сюда и заслал.
Тонко, ничего не скажешь. Макс изобрел какую-то летающую тарелку, но скрыл
от благодарного человечества, справедливо опасаясь за правильность ее
использования разной милитаристской сволочью. Соболев - ракетный магнат,
оказавшийся в навозе, и поэтому временно восприимчивый ко всяким
нетрадиционным идеям. А Маша - единственно возможное связующее звено между
ними. И если эта связка сработает, то есть если максова тарелка
действительно чего-нибудь стоит, и если Маша, то есть я, будем достаточно
настойчивы, и если Соболев еще не потерял нюх, - то у человечества
появится-таки средство для быстрого выхода в космос. И, судя по тому, что
Вселенная до сих пор жива, связка должна сработать. Но Саваоф - мастер!
Учиться, учиться и учиться у таких! Практически все произошло само собой!
Минимальная нагрузка на информационный континуум! Гениально!
Потом мне оставалось только наблюдать, как события сами собой катятся в
нужном направлении. За завтраком Соболев, нимало не веря в необходимость
своего поручения, только чтобы отвертеться от меня, между двумя стаканами
белого вина попросил Алексея Васильевича связаться с конторой и поручить
кому-нибудь переговорить с Максом. Что Алексей Васильевич и сделал
незамедлительно с помощью сотового телефона. По этому же телефону я тут же
пообщалась с мужем, вкратце описала ему проблему, и он на удивление легко
согласился встретиться с институтскими ребятами. Видимо, ему уже прилично
надоело сидеть на шее у жены, так что выбор между дурацкими убеждениями и
возможностью подзаработать немного упростился.
День я провела в праздности. Облака на небе рассеялись, и пустыня снова
задышала сорокаградусной жарой. Соболев и Алексей укатили на какое-то
совещание и не появились даже на обед. Я раза три искупалась в озерце, пару
раз выспалась, изучила местную библиотечку, поболтала с обалдевшими от
счастья солдатиками из охраны объекта, а после ужина, часов в восемь, когда
жара спала, пошла побродить по окрестностям.
Я шла по твердой спекшейся поверхности песка навстречу солнцу,
раскаленным кирпичом лежащему на далеких пустынных холмах, и думала о
странной своей судьбе. Такой же странной, как то, что я иду сейчас в
дорогом вечернем платье, в туфельках, предназначенных для хорошего паркета,
и в бриллиантах по дикой выжженной пустыне, где до меня бывали лишь
верблюды, казахи-кочевники да солдатики из охраны, которым и в самоволку
сбежать-то здесь некуда. Кто я? Потаскушка, повидавшая всю грязь, какая
только бывает на этой планете, и чудом залетевшая в чистый круг? Лучшая
ученица и студентка, надежда учителей и преподавателей, падшая до уровня
обыкновенной потаскушки? Неверная жена? Верная любовница? Что будет со мной
дальше? Может быть, бросить все, сбежать от них всех куда-нибудь в
захолустный городишко, купить там маленький домик с палисадником, усыновить
какого-нибудь детдомовского малыша, пусть даже совсем больного, и жить,
постепенно старясь и дурнея, но только чтобы вдалеке от всех этих грязных и
чистых? Ничего я не знаю. Но что-нибудь сделаю обязательно. Только бы не
остаться навсегда такой, как сейчас.
Стемнело удивительно быстро, почти мгновенно, как только верхний край
потерявшего всякую форму солнца канул за гряду холмов. Я испугалась, что
заблужусь в темноте, но, повернувшись назад, обнаружила, что отошла от
домиков совсем недалеко. Во тьме южной ночи они звали в свой уют теплыми
огоньками, и суетливые дорожки от этих огоньков тянулись ко мне через
зеркало озерца.
Соболев, похоже, был уже у себя: из его комнаты сквозь закрытые жалюзи
пробивался свет. На крыльце я сбросила туфли, смахнула ладонью песок со
ступней и без стука открыла дверь.
Что-то сильное и безжалостное вдернуло меня внутрь, и дверь
захлопнулась за спиной. Я, видно, стала помаленьку забывать, как обращаются
с проститутками. Даже почувствовала какой-то мгновенный приступ гнева,
словно нарушили мое священное право на неприкосновенность. Даже попыталась
закричать, но тут потная рука накрепко запечатала мне рот, и чье-то вонючее
дыхание просвистело над ухом, что-де, спокойно, малышка, без нервов, а то
будет хуже. И я в самом деле сразу успокоилась. Сработал профессионализм. В
конце концов, изнасилование - это тоже часть моей работы.
Настольная лампа накрывала световым кругом прикроватную тумбочку,
коврик и часть кровати. На тумбочке - небольшой металлический медицинский
бокс. Рядом с ним - несколько взломанных стеклянных ампул. В перевернутой
крышке - кусочек ватки и шприц, холодный, вызывающий волнующую дрожь шприц,
с вытянутым то отказа поршнем. На кровати - что-то большое и жутко
