"спейснеты", задержка в развертывании сети принесет катастрофические убытки
фирмам - участницам. А другого такого массового носителя, как наши
"Тополя", в мире нет.
Я читала этот пресловутый протокол. Пару недель назад, вечером в
пятницу. Соболев неожиданно сам приехал ко мне домой. Ему требовался
качественный перевод. На улице грохотала гроза и лил дождь. Пока он добежал
от машины до подъезда, вымок до нитки. Но уж видно приспичило - так
приспичило. Макс отпаивал его чаем с малиной, а я быстро переводила два
листочка убористого текста, добытые, как выразился Соболев, "хорошими
людьми". Соболев не хотел, чтобы до поры кто-нибудь, кроме меня, знал о
существовании и содержании этих листочков. Так вот, это самый обычный
рабочий протокол, и речь там действительно идет о простом резервировании.
Да "Локхид" и не смогла бы до января сделать что-нибудь большее.
Соболев блефовал. Ему позарез требовалось выколотить из совета
директоров решение о моратории на альтернативные носители. Для
развертывания массового производства своей ракетки "Локхид" нужен как раз
тот самый год, на который сейчас и подвешивал ее Соболев. А кто ж станет
развертывать производство, если не ясно, понадобится ли эта ракетка вообще?
Таким образом Соболев гениально избавляется от единственного конкурента как
минимум на несколько лет.
Коллмэн понял, что выглядит сейчас узником, стоящим возле кирпичной
стенки против изготовленной к стрельбе расстрельной команды. Особую
пикантность к его личному положению добавлял вчерашний интимный ужин с
четой Соболевых, о котором кто надо - уже знали. Попробуй расскажи, что
речь там шла о рыбалке - кто ж тебе поверит! Он обреченно объявил об
окончании сегодняшнего пленарного заседания и попросил членов совета
директоров остаться, о чем они уже догадались и сами.
Все дальнейшее прошло, как по маслу. Эдльмана, вдоволь наговорившегося
со своим самым большим боссом, в совещательную комнату даже не пригласили.
Голоса в совете разделились почти поровну, но Соболев именно на это и
рассчитывал. Гордая часть великих мира сего возмущалась совершаемым
русскими изнасилованием уважаемой международной организации. Меркантильная
часть совета подсчитывала возможные убытки и заготавливала обтекаемые
формулировки в затребованное Соболевым решение. Спустя полтора часа, когда
над Лондоном уже сгущались сумерки, листочек с решением был отпечатан на
официальном бланке консорциума и подписан Ричардом, каким-то чудом
усидевшем в своем кресле исполнительного директора. Ноги о беднягу не вытер
разве что официант, поддерживавший увядающие силы супербоссов чаем и
кексами. В конце концов говорить стало больше не о чем, и все стали
разъезжаться.
При выходе из конференц-зала на каждого из членов совета директоров,
как пчелы, роем набрасывались репортеры. Информация о скандале собрала их
братию, кажется, со всех концов света, не то что Лондона. Но когда в
дверях, чуть ли не в обнимку, появились счастливые и улыбающиеся Соболев и
Коллмэн, поднялось что-то невообразимое. Полицейские оказались вмиг сметены
вместе с их хилыми загородками. Толпа жаждущих информации совала в
именинников украшенные логотипами микрофоны, полыхала вспышками и в один
голос орала свои вопросы. Соболев утихомирил журналистов спокойным и
властным мановением руководящей длани. Наступила тишина. Люди беззвучно
продолжали пихать друг друга локтями, помятые полицейские, плюнув на все, в
сторонке поправляли шлемы и обтряхивали пыль с мундиров. Соболев ласково
улыбнулся и жестом показал, что будет говорить Коллмэн. Лес микрофонов
разом переметнулся к опешившему Ричарду. Тому ничего не оставалось делать,
как дежурно заверить общественность, что никакого конфликта в консорциуме
нет, все работы идут в намеченные сроки и в полном соответствии с
заключенными соглашениями, и что двадцать первый век Земля встретит, будучи
единым коммуникационным сообществом, как это и предполагалось с самого
начала.
Соболев снова движением руки остановил поднявшийся ор.
- Я хочу заверить международную общественность, - сказал он по-русски,
- что Россия, которую мы имеем честь представлять в консорциуме, предельно
удовлетворена тем уважением, которое оказывалось ей всегда и подтверждено
сегодня на заседании совета директоров. Мы великая страна и великий народ,
и оправдаем надежды, возлагаемые на нас мировым сообществом. Мы особо рады
тому, что именно наши ракеты, когда-то служившие войне и противостоянию,
послужат теперь делу мира и объединения народов.
Я перевела. Пока журналисты утирали умильные слезы и соображали, как их
околпачили, Соболев, словно ледокол, прорубился сквозь толпу к машине, а мы
с Ричардом, кое-как удержавшись в его кильватерной струе, ввалились вслед
за ним и захлопнули двери. "Мотаем!" - сказал Соболев, и разочарованная
толпа осталась позади, в пятне света под козырьком конференц-зала,
чертыхаться и упаковывать аппаратуру.
- Майкл, - сказал Ричард в темноте салона, когда мы отъехали на
приличное расстояние, - ты меня подставил. И не один раз.
- Извини, Ричард, - ответил Соболев по-английски. - Я сделал это
сознательно. Это бизнес. Россия - зона рискованного бизнеса. Если я буду
честным, меня похоронят на Ваганьковском кладбище, а ты не сможешь даже
принести цветочков на мою могилу, потому что тебе нечего будет делать в
России. А так - смотри: съездим на Байконур, проведем летные испытания,
потом заскочим на завод, познакомишься с производством, потом в Москву. Все
будет окей!
- Но ты обещаешь, что с твоим носителем будет все в порядке? Если
что-нибудь случится, моя карьера рассыплется в прах. Да что там моя
карьера, - это будет потрясение глобальных масштабов. Слишком много уже
сделано ставок. Теперь-то я понимаю, что мы с самого начала допустили
ошибку, положившись только на ваш "Тополь".
- А вам некуда деваться. Кто выведет шесть сотен спутников в такой
короткий срок? Китайцы с их "Великим походом"? Европейцы с "Арианом"? Вы
сами со своим шаттлом? Это все единичные экземпляры. "Локхид" со своей сырой
хлопушкой? Пусть сначала хотя бы разок ее запустит. Нет больше в мире таких
дураков, кроме нас, которые сотнями лепят никому не нужные ракеты, просто
так, шобы було, чтоб людей на производстве занять. Так что никуда бы вы от
нас не делись.
- И все-таки, скажи, у тебя нет никаких сомнений?
- Расслабься, Ричард. Все будет в порядке.
Ричард вышел возле дома, в котором снимал квартиру. Нас в гости не
пригласил, да мы и сами не пошли бы. Пробираясь в лимузине по набитым
отдыхающим народом вечерним улицам к нашему отелю, мы с шофером слушали
торжествующие вопли Соболева. При выборе лексики он не стеснялся, и жесты
тоже цензуре не подвергал. Все шло по его плану.
Глава 9. Песок Байконура
Самолет начал снижение еще над Аральским морем. Вернее тем, что от него
осталось. Мертвые пятнистые равнины казахстанской пустыни быстрее и быстрее
набегали навстречу остренькому носу маленькой представительской машины,
горячие волны восходящих воздушных потоков немилосердно швыряли суденышко,
вызывая у пассажиров приступы морской болезни. Я сидела в хвостовой части
салона, вцепившись побелевшими пальцами в ручки кресла, и молила Бога,
чтобы мы не разбились. При каждой очередной просадке в горячую бездну
двигатели жалобно взвывали, чтобы тут же перейти на дрожащий натужный гул и
опять вытащить машину на невидимую плотную горку.
Расставались с Лондоном безрадостно. В отношениях с Катькой в последние
дни почувствовался холодок - похоже, ей не нравилось, что Соболев берет
меня на Байконур без нее. Кого из нас к кому она ревновала, сказать
невозможно, настолько все переплелось в нашей тройке. Впрочем, на еженощных
оргиях это похолодание никак не сказалось - там заводилой выступал Соболев,
а он все эти дни находился на подъеме. И мне, и Катьке доставалось по
полной программе. У него-то дела шли как нельзя лучше. В первый вечер,
сразу после скандала на конференции, он затащил к себе в кабинет пройдоху
Алексея Васильевича, и они, выложив перед собой на стол полученную от
совета директоров вожделенную бумажку, долго о чем-то шептались. На
следующее утро Алексей Васильевич все бросил и мотанул через Москву на
Байконур. Оставшаяся часть конференции прошла без потрясений. Соболев
внешне притих, от интервью отмахивался, снова подружился с Ричардом.
Соблазнить еще кого-нибудь из сильных мира сего лететь в казахстанское
пекло любоваться стартом "Тополя" Соболеву так и не удалось - у всех
оказались уважительные причины. Летные испытания, в конце концов, это же не
приемочные. Это внутреннее дело разработчика. Однако Соболев нимало не
расстроился. Он, я и Ричард заняли три места в салоне специально пригнанной
из Москвы vip-овской "Каравеллы", а остальные тринадцать он забил
репортерами. Те-то, само собой, не отказывались. Ашот титаническими
усилиями в течение суток утряс все формальности с Лондоном, Москвой,
Акмолой и байконурским начальством, и мы вылетели сереньким английским
утром.
И вот, оставив инверсионный след над всей Европой и приличным куском
Азии, мы заходили на посадку на аэродром Байконура, прозаично называемый
"Крайним". Летчик, сопротивляясь нежеланию пустыни подпустить самолет к
своей жаркой груди, маниакально давил штурвал от себя. Я завороженно
смотрела в окно на несущиеся навстречу пески, испещренные черными точками
пустынной растительности. Казалось, что конец этого изматывающего душу и
желудок снижения может быть только один - безжалостный удар о твердую корку,
покрывающую пустыню, фонтан песка, огня и ошметков человеческих тел, и
вечное небытие. Более всего приводила в ужас мысль о невозможности
отказаться от посадки, резко уйти вверх, в доброе и спокойное белесое небо,
где нет болтанки и далеко до опасной земли. Однако, "добро" на посадку у
летчика имеется, самолет держит глиссаду - значит, надо садиться.
Толчки воздушных потоков неожиданно сменились жесткими ударами по
крыльям и фюзеляжу. Смотреть и ждать появления хотя бы каких-то признаков
приближения к спасительной посадочной полосе стало невыносимо. Я закрыла
глаза и вжалась в кресло. В голове не осталось ничего - даже молитвы.
Просто сидела и ждала, чем все закончится.
Я переживал тот же ужас, что и Маша. За неделю, прожитую вместе с ней,
я во многом стал ею. Наверное, репликация подселила в машин мозг
рассудочную часть моей личности, но такие тонкости, как эмоции, поскольку
они во многом поддерживаются деятельностью желез внутренней секреции,
пришлось заимствовать у нее. Строго говоря, поэтому я был уже не совсем я. Я
чувствовал, что даже в мыслях перестаю быть мужчиной. Тем более, что
хозяйка вела чересчур уж женский образ жизни. Иметь каждую ночь по два-три
бисексуальных акта, выступая в них в женской роли, и при этом оставаться
мужиком - посмотрел бы я, как это получится у вас.
За эту неделю я ни разу не перехватил управление нашим общим телом.
Честно говоря подмывало позвонить в Москву, на Крышу, попросить к телефону
Илью Евгеньевича, чтобы услышать что-то вроде "извините, он больше не
работает" или "как, вы разве не знаете, он же умер". А то еще брякнуть
прямо Виталию, и томным машиным голосом сказать: "Милый Виталий Витальевич,
у нас есть сведения, что это именно вы заказали несчастного Илью
