Традиция. Соболев показывает мне волосатый необъятных размеров кулак и
открытым текстом заявляет Ричарду по-английски, что "йор спиннинг из гуд
онли фор анал факинг". Ричард смеется. "Ты с бредешком у нас походи! Вот
это рыбалка!" - кипятится Соболев. - "Маш, как будет по-английски бредень?"
Я не знаю. Приходится громоздить что-то про специальную рыболовецкую сеть
на двух деревянных шестах, с которой двое мужчин идут в воде вдоль берега,
а другие мужчины в это время посредством шума заставляют рыбу в нее
заплывать. А потом все эти мужчины варят из пойманной рыбы уху и пьют
водку. При упоминании водки Соболев оживляется и формулирует сложный тост,
в процессе которого берет с Ричарда твердое обещание сразу после
конференции отправиться на Байконур на летные испытания нового носителя, но
это не главное, а главное - они поедут на рыбалку, и Соболев научит Ричарда
ловить рыбу "брьедьньем". "Машка, ты тоже едешь, будешь посредством шума
рыбу загонять," - говорит Соболев и заставляет выпить меня вместе с ними на
троих. На другой стороне стола Катька, подперев щечку кулачком, слушает
романтический рассказ Энн о том, как та, будучи еще студенткой колледжа,
познакомилась с Ричардом, свежеиспеченным доктором философии, во время
трехдневной экскурсии по Йеллоустоунскому национальному парку. Рассказ
иллюстрируется фотографиями, добытыми из сумочки Энн. Она их что, всегда с
собой таскает, что ли? Обе - и Энн, и Катька, уже слегка тепленькие.
Катька вряд ли понимает хотя бы четверть из того, что говорит Энн. Однако,
завидев среди фотографий детские, она тыкает в них коготком, и Энн с
готовностью переключается на рассказ о детях. Трезвый Ашот Сергеевич, пряча
мудрую улыбку, аристократически поглощает содержимое тарелок, помалкивает,
и слышит одновременно всех - и Соболева, и Энн, и толстячка на эстраде.
Еще через полтора часа я с по-прежнему трезвым Ашотом топчусь среди
других таких же пар на танцполе возле эстрады под тягучие звуки оркестра.
На эстраде в это время четверо почти нагих разноцветных девушек исполняют
какой-то в высшей степени эротический танец. Ашот ведет прекрасно. Картина
за нашим столом радикально изменилась. Соболев сидит рядышком с хохочущей
Энн и, не обидно облапив ее, что-то бесконечно долго нашептывает ей на
ушко. С другой стороны стола так же близко сидящие Катька и Ричард ведут
между собой оживленный разговор на совершенно не понятной обоим смеси
языков. Вся группа, кроме, естественно, Соболева, прилично пьяна.
К одиннадцати вечер завершается. В Москве уже два часа. Число трезвых
участников вечеринки сократилось до двух - Соболев и Ашот. Соболев вдруг
сообщает, что завтра трудный день и надо быть в форме. Ричард с трудом с
ним соглашается. Ашот незаметно для всей компании расплачивается за ужин
корпоративной пластиковой карточкой. Ресторанная публика еще гуляет, на
эстраде какой-то местный давидкопперфильд извлекает голых девушек из
парящего над сценой серебристого облачка. Завидев продвижение нашей
компании в полумраке зала, он интересуется у публики, не желает ли та,
чтобы леди, выходящие в данный момент из зала, предстали перед всеми в
обнаженном виде. Публика одобрительно гудит. Фокусник просит навести на нас
свет. Когда голубой луч выхватывает из темноты нас с Катькой, зал
взрывается аплодисментами и смехом. Мы приветственно машем ручками во все
стороны и посылаем воздушные поцелуи. Уже в дверях мы слышим, как артист
смущенно поясняет, что он так и не успел приступить к исполнению фокуса.
Ашот грузит Ричарда и Энн в настоящее лондонское такси - черную
громадину с английским дворецким за рулем, и, немного подумав, садится
вместе с ними - убедиться, что исполнительный директор будет доставлен по
месту жительства, и завтрашняя конференция не осиротеет. Соболев долго
прощается с Энн и трясет руку Ричарду. Такси отбывает. Соболев несет нас с
Катькой в свой номер. Занавес. Конец первого акта. Вернее, начало...
...Утром я проснулся одновременно со своей носительницей. Хилый
лондонский рассвет с трудом пробивался сквозь тяжелые портьеры. Наше общее
тело лежало поперек широченной кровати отведенного ему номера. Вспомнилось,
что вечер имел довольно длительное продолжение в номере Соболева, где
распаленный наличием сразу двух "девушек б/к" президент организовал
развеселую оргию. Энергии этого человека можно только завидовать. Ее
хватило даже на то, чтобы в итоге, когда я от усталости больше не могла
пошевелить ни языком, ни пальцем, вполне пристойно напялить на меня
почему-то катькино платье, дотащить до моего номера, снова раздеть и
уложить в постель. Катька, помнится, на это никак не реагировала - она
храпела, бесстыдно раскинув руки-ноги, на гигантской, даже по меркам
пятизвездочного отеля, кровати президентского номера.
В дверь тактично стучали. За те усилия, которые потребовались мне для
совершения подъема, похода к двери и ее открытия, можно было бы вполне
надеяться на дополнительные премиальные от фирмы. За дверью оказался
английский юноша в гостиничной униформе и с тележкой, уставленной затейливо
сервированным завтраком. Он, похоже, всякого навидался за время службы в
этом постоялом дворе. Не уронив ни капли английского достоинства, он
проследовал к столу, разгрузил свою телегу и с поклоном отбыл, даже не
намекнув на чаевые. Только закрыв за ним дверь и доползши до ванной, мы
обнаружили, что единственной нашей одеждой по-прежнему преданно служит
маленький золотой крестик. Увидев в зеркале сверкающее голое тело, мужчина
похолодел от ужаса. Женщина отреагировала спокойнее, показала то ли себе,
то ли кому-то воображаемому "фак", и полезла в душ.
При голом завтраке, среди кофейников, молочников, булочек и тарелок с
пориджем, обнаружилась записка на украшенной вензелями и водяными знаками
гостиничной бумаге: "Машенька, к десяти будь внизу в холле. Соболев". Ниже
розовыми шариковыми чернилами нарисовано сердечко и приписано небрежным
катькиным почерком: "Обожаю тебя!". Вспомнилось, что ночное приключение в
основном состояло в том, что супружеская чета согласованными действиями
доводила до исступления скромную переводчицу, выпускницу МГИМО, и только
время от времени они отвлекались друг на друга. Живущий во мне мужчина
содрогнулся. Живущая во мне женщина улыбнулась и налила третью чашечку
кофе.
Когда Большой Вениамин оглашал дребезжанием мокрые окрестности, наша
компания уже катилась в арендованном на время конференции лимузине в
утреннем деловом потоке. Смущенно молчали. Я и Соболев сидели сзади, я
смотрела в окно, Соболев копался в своей электронной записной книжке.
Катька намеревалась заняться шопингом, поэтому расположилась впереди,
непривычно слева от водителя, и сосредоточено листала какую-то книжонку,
наверное, с перечнем магазинов.
Конференция как конференция. Первый день - пленарное заседание, дальше
три дня по секциям, круглый стол, прощальный ужин - и бай-бай. Сидя позади
Соболева в президиуме, я изредка шептала ему в волосатое ухо особенности
перевода звучащих с трибуны докладов. Основную часть примитивного
технократического диалекта Соболев понимал сам. Вступительное слово
мужественно сделал похмельный, о чем конференция не догадывалась, Коллмэн.
Когда под аплодисменты зала он тяжко усаживался рядом с нами, я помахала
пальчиками сидящей в первом ряду Энн и получила в ответ лучезарную улыбку.
Потом выступил какой-то свадебный генерал из НАСА, потом, с перерывом на
обед, какие-то производители спутников и наземных станций, компьютерщики и
интернетчики долго вещали про свои замечательные достижения и с помощью
разных презентационных устройств доказывали, какие они молодцы и как близко
мы стоим пред светлым днем всепланетарного триумфа космического Интернета.
Вкусное - доклад большого русского ракетного босса о готовности носителей и
полигонов к быстрому развертыванию спутниковой группировки,- заготовлено на
вечер. Я, в отличие от озабоченной качеством перевода своей хозяйки, слушал
доклады с возрастающим интересом. Оказывается, сидя на своей Крыше и
обделывая каждый свои делишки, мы с Виталием прошлепали самую настоящую
революцию в информационном бизнесе. Мы, конечно, знали, что работы по
спутниковому Интернету идут полным ходом, но пропускали сообщения о них
мимо ушей - когда-де это будет! Так вот, лопухи, это будет завтра!
Малюсенькая штыревая антенночка, масюпусенький копеечный тюнер-трансивер,
дохленькая интерфейсная карточка - и каждый пользователь, будь он якутский
оленевод или московский торговец фальшивой водкой, имеет высокоскоростной
каналище прямо в Великую Сеть. Можешь просто броузер поставить и из
порно-сайтов не вылазить, а можешь торговый сервер подвесить и виртуально
гнать своих ребрастых оленей и ректификатную водку хоть в Новую Зеландию.
Не говоря уже о скорой и неминуемой смерти традиционных проводной и сотовой
телефонии, телевещания, видеопроката, аудио- и видеобизнеса, банковского
дела, таможен, государственных границ, бумажных денег... Единственное, что
слегка охлаждало мой восторг - это мое сокровенное знание о грядущем конце
света. А ведь какой бы мог быть замечательный мир!
Пока я поражался и мысленно рвал на несуществующей голове
несуществующие волосики, настал вечер, а с ним и наш с Соболевым черед
взгромоздиться на трибуну. Коллмэн, наглотавшись за день таблеток, пришел в
себя и представил "друга Майкла" с таким подъемом, что осовевший за долгий
день зал вскинулся чуть ли не овацией. Еще бы им не аплодировать! Все их
дружные дорогостоящие усилия уперлись теперь в одну простую-препростую вещь
- кто и как за три месяца вытащит в космос шесть с лишним сотен маленьких
ушастых спутников. То есть, они, конечно, знали, кто и как должен это
сделать - все давным-давно определено контрактами. Но идущий к трибуне
овеянный надеждами зала грузный человек имел один маленький дефект, о
котором глупые иноземцы за три сотни лет со времен Петра так и не научились
вовремя вспоминать - он был русским.
Когда цивилизованные жители Земли ассоциируют русских с медведями, мы,
по своей великодержавной слепой наивности, даже гордимся этим. Талисманами
олимпиад их выбираем, надуваем произведенным на секретных подземных заводах
гелием и запускаем в прикрытое кольцами противоракетной обороны ночное
московское небо под умильные всхлипывания всего прогрессивного
человечества. И невдомек нам, упоенным собственной великой своеобычностью,
что ассоциация эта зиждется отнюдь не на медвежьей силе или иных каких-то
там благородных качествах этого зверя, якобы свойственных и нам, русским, а
исключительно на его уникальной способности к коварному бунту,
бессмысленному и беспощадному. Вот только что ласковый мишка кушал малинку
с руки своего дрессировщика - и вот он же так же ласково облизывает мертвое
лицо того же самого дрессировщика, лежащего в луже крови с раскроенным
коротким медвежьим ударом черепом.
А может, даже и так. Мы догадываемся, что имеют в виду несчастные немцы
разных национальностей, поневоле разделяющие с медвежьим народом тесную
коммунальную планету, но это нас не оскорбляет. Наоборот, и это вполне в
нашем медвежьем духе,- гордимся своим умением поставить в тупик любого
примата, продемонстрировав собственную дурость, причем чем больший ущерб
себе мы при этом нанесем, тем большую гордость испытаем. Знай, мол, наших!
