боеголовки в вертикальное пике.
И Земля погибнет.
Или на сцену выступлю я, русский богатырь Илья, и схвачусь с О'Рейли в
неравной борьбе на его поле, и не дам ему договорить заветную формулу.
Продержаться-то нужно всего две минуты. Потом будет удар, и вечное забытье.
Исчезнет Америка. Замерзнут тропики. Потоп зальет пол-Европы, а мороз скует
ее вечным льдом. Все территории, близкие к водным пространствам, очистят от
гомо сапиенс невиданные ураганы. Но в центре огромного материка,
называемого Евразией, изменения климата не выйдут за пределы допустимых для
жизни человека. Там живем мы, русские, интеллектуальный резерв
человечества.
И Земля выживет.
Пройдут сотни лет. На планете вырастут новые поколения людей,
приспособленные к суровым условиям жизни, обладающие знаниями всей
предыдущей цивилизации, но, в отличие от нее, гораздо более ответственные
за себя и свою планету.
И вместе с Землей выживет Вселенная.
Я спокойно выслушал, как О'Рейли додумал санкционирующую формулу.
Высветилась белая "тройка". Запульсировал красный круг. "О'кей, хорошая
работа, парни!" - сказал Филлип. Люди прекратили суету, молча наблюдая
приход Армагеддона. Только офицеры группы контроля наперебой докладывали
ситуацию. Пульсирующая желтая полоса на коллиматоре стала совсем короткой.
...Я и Крис О'Рейли, един в двух лицах, двое в одном, все еще были живы.
Сидя на высоком стуле в баре на галерее верхнего уровня Главного зала, я
смотрел одной на двоих парой глаз вниз, на круглое озеро черной воды,
недвижно лежащее внизу. Одинокая лампа аварийного освещения тлела красным
волоском в верхней точке сферического купола. За недели ненужной подземной
жизни глаза привыкли к темноте, а иначе как бы я мог видеть эти
искореженные обломки кинематика, нелепо торчащие посреди озера, и
запутавшиеся в них грязные тряпки, бывшие когда-то гордой униформой
Золотого экипажа.
Как я выжил? Не знаю. После серии ударов, когда океан над нашими
головами выкипел до дна, а дно превратилось в пропеченный на десятки метров
стеклянный монолит, в живых осталось всего ничего. Человек тридцать, не
больше. Многие раненные, многие тяжело. Все - обречены. Но еще до их ухода
мы лишились тех, кто не захотел или не смог жить. Кто-то застрелился,
кто-то повесился, а кто-то просто сел на пол, и сидел так, не отвечая на
расспросы, до самой смерти. Пока позволяли аккумуляторы, оставшиеся слушали
эфир и посылали в него аварийные сигналы. Эфир на всех диапазонах отвечал
только треском частых атмосферных разрядов. Кабельная привязка молчала.
Гидроакустика ревела отзвуками ураганов.
Отчаянная экспедиция в туннель унесла жизни еще троих, а вернувшиеся
рассказали, что туннель безнадежно завален, и из-под завала течет ручей
соленой воды. После этого покончили с собой еще трое.
И тогда я познакомился с Крисом. Поначалу он решил, что сошел с ума.
Таких вокруг тоже хватало. Один, например, оказался буйным и застрелил
двоих, пока не пристрелили его самого. В общем, довелось повидать всякого.
Но Крис оказался классным парнем. Наверное, мы живы до сих пор именно
благодаря нашей дружбе.
"Здорово, янки!" - говорю я ему, когда мы просыпаемся.
"Привет, иван!" - отвечает он, и слегка бьет себя кулаком по челюсти.
"За что?" - спрашиваю я возмущенно, почесывая наш общий заросший
подбородок.
"А чтоб знал, что мы, американцы, никогда вам, русским, спуску не
дадим!"
"Ах, так? Тогда гони назад Аляску! Я не могу доверить в управление свою
исконную землю такому обалдую, который даже сам с собой не может жить в
мире и согласии!"
"Аляску ему подавай! Ты сначала выселись с моей территории! Здесь
частная собственность!"
Ну и дальше в том же духе.
Я часто пересказываю ему историю своих жизней. Он знает ее не хуже
меня, но просит рассказать снова и снова. А я и сам не против. Все-таки,
есть что вспомнить. Не то что ему, кадровому офицеру, ничего, кроме своего
авианосца, да вот этого подземелья, в жизни не видавшему.
А он рассказывает мне о Джинни и детишках. По-моему, он до сих пор
втайне считает их живыми. Я слушаю его и жалею, что был женат всего один
день, на незнакомой шведке. Хотя женщин повидал много. Даже как-то раз сам
был женщиной, очень даже ничего, симпатичной.
Он часто плачет. Сначала стеснялся меня, а потом, когда мы окончательно
стали единым целым, перестал. Он знает, что жены и детей у него больше нет.
И вообще никого нет. Как у меня. Кроме, конечно, нас самих.
Еще он часто молится. Я рассказал ему о Саваофе и об устройстве
Вселенной. Он все понял, но все равно молится. Он хорошо знает свои
протестантские молитвы. Стыдно признаться, но я не мог ответить ему ничем
православным. Разве что универсальной "Отче наш", которую запомнил со
времен службы добровольцем. Он научил меня, и теперь мы молимся вместе.
Сутки уходят вслед за сутками. Электронные часы избавляют от
необходимости делать зарубки на столбе, как когда-то приходилось Робинзону
Крузо. Вечный сумрак сбил жизненные ритмы, и мы спим теперь редко и
помногу. Бывает, сон не приходит и двадцать, и тридцать часов подряд, но
зато потом, проснувшись, обнаруживаешь, что проспал пятнадцать часов, и все
тело ломит от долгого нахождения в одной и той же позе.
Давно мертвы все, кто начинал с нами эту безнадежную борьбу. Они
похоронены в отвалах породы шестого горизонта. Сейчас их могилы глубоко под
водой.
Там, наверху, наверное, за эти полгода не осталось в живых никого и
ничего. Ядерная зима сковала льдом океаны, засыпала снегом материки. Вся
планета скрылась под твердым панцирем. Похоже, я последний живой человек на
ней и внутри нее.
У меня полно еды. У меня полно кислорода. У меня комфортная
температура. Я запустил автономный генератор и обеспечил электричеством
небольшую комнатку, в которой теперь и живу. У меня есть книги. У меня есть
друг.
Нет только цели в этой жизни.
Я все чаще нахожу себя бездумно сидящим над круглым озером черной воды.
Прошло время, когда мы с Крисом разговаривали, поддерживая друг друга.
Прошло время, когда мы ссорились, как бы нелепо это ни выглядело. Прошло
время, когда мы чувствовали удивительное единение. Прошли все времена.
Времени больше нет. Никакого.
Ты дурак, Саваоф. Ты, именно ты провалил все дело. Ты единственный, кто
мог и должен был обеспечить выживание Вселенной. Не ждать до последнего, а
с самого начала заботиться о том, чтобы цикл Вечности замкнулся. Кто я
такой, чтобы делать твою работу? Ты, а не я, не справился со своей
ответственностью! Вот за что я наказал тебя!
Я кладу руки крест-накрест на покатое стекло с однонаправленной
прозрачностью, и упираюсь в них лбом. Мое дыхание оставляет на стекле
туманный след. С каждым очередным выдохом след все меньше и меньше. Я вижу
внизу неподвижную поверхность воды. Я не отражаюсь в ней. Я привидение.
Я закрываю глаза.
Эпилог
Я один.
Нет ни света, ни тьмы.
Нет ни Вселенной, ни Земли, ни старинного дома, занесенного неведомым
снегом.
Нет ни пространства, ни времени, ни информации.
Нет ни Саваофа, ни Криса О'Рейли, ни Ильи.
Нет ничего. Нет даже Ничего.
Есть только я.
Я - опять программист. Простой программист.
Я складываю и складываю несуществующую программу, как из кубиков, из
несуществующих команд. Я складываю ее и разрушаю, складываю и разрушаю.
Я хочу, чтобы она получилась совершенной.
В ней будет все. Все, что я люблю, и что потерял. Будет Маша, и она
будет жить со своим Максом долго и счастливо, и они умрут в один день, но
совсем не так, как пришлось в тот раз. Будет Илья, которому никто и никогда
не помешает заниматься его распределенным интеллектом, и он обязательно
получит свою Нобелевскую премию. Будет Виталий, успешный, уверенный в себе
бизнесмен, а потом и известный политик. Будет Санек, благородный и честный
воин, выполняющий достойную себя работу. Будет мальчишка по имени Петр,
никогда не узнающий о том, как легко превращаются человеческие мозги в
цитатник речей любимого вождя. Будут Крис, Джинни, и их дети. Будут вечно.
Будут великие и нищие, сильные и слабые, святые и грешные.
Будут кварки и нейтрино, планеты и звезды, галактики и пустота.
Будет жизнь и смерть, материя и разум.
Будет время.
Главное - правильно составить программу. У меня достаточно для этого
опыта и знаний. Я видел, как гибнут ошибочные программы.
ГЛАВНОЕ - ПРАВИЛЬНО СОСТАВИТЬ ПРОГРАММУ...
