моим озарениям, то ли по-своему помолился за меня. То ли просто привлекал к
себе внимание.
- Есть Илья Евгеньевич, и очень многое, чего вы не знаете. И я искренне
хочу, в ваших же интересах, чтобы вы не узнали этого никогда. Однако, у нас
нынче чрезвычайно мало времени. Человек, которым вы станете в этот раз, вам
знаком. Очень хорошо знаком. Жизнь, знаете ли, подбрасывает иногда
удивительные совпадения. Ваша новая задача - спасти агента ЦРУ, владеющего
информацией об ускорителе. Если он останется жив, есть надежда, что
информация успеет попасть в нужные руки. До катастрофы еще шесть лет, и
Запад очень силен, он успеет сориентироваться. Россия же ослаблена
внутренними репрессиями и голодом, поэтому пока не способна быстро
изготовить число боеголовок, достаточное для безусловной победы в будущей
войне. Главное сейчас - предупредить Запад. Пусть разворачивает космическую
систему обороны. Вся необходимая технология разработана еще в эпоху СОИ.
Вам все понятно, Илья Евгеньевич?
- Нет, - сказал я.
- Хорошо, - ответил Бог...
Заверещал телефон. Если я сплю, я сплю сном камня, неподвижным и тихим.
Если я просыпаюсь, я просыпаюсь брызгами прохладной воды, поглотившей
камень. Если я бодрствую, я бодрствую волной на этой воде, вездесущей и
вечной. Сон - моя защита. Пробуждение - моя защита. Бодрствование - моя
защита. Я защищен всегда.
Но потолке - полосатые сполохи уличного неона, просочившиеся сквозь
жалюзи. Два часа ночи. Тишина, особенно плотная между звонками.
Я успеваю поднять трубку до второго звонка. Я уже проснулся. Теперь я
бодрствую.
"Алло, это сорок шесть - девяносто семь - ноль тридцать один - семьсот
девяносто семь?"
"Нет, вы ошиблись."
"Ах, извините."
Кладу трубку. Хельга приподнимает голову со своей подушки: "Что там,
Саша?"
"Ошиблись номером, родная. Спи," - отвечаю по-шведски, - "я пойду
прогуляюсь. Перебили сон, черти."
Накинув халат, спускаюсь этажом ниже, к детским. Заглядываю к
близнецам. Потом к дочери. Все спят, как кутята. Спускаюсь еще на этаж.
Одеваю заношенные джинсы, старые кроссовки и неопределенного цвета куртку.
В ванной брызгаю в лицо холодной водой. Рассматриваю себя в зеркало. Не то,
чтобы постарел, а так, вроде посолиднел. Ну еще бы, богатый человек,
владелец серьезного дела, транспортной компании, со штаб-квартирой в
Париже. Два десятка трейлеров колесят по всей Европе, развозят мясо и
героин. Очень удобно: через запах мяса ни одна псина наркоту не чует.
Впрочем, можно бы обойтись и без героина: доходы от мяса вполне приличные.
Но есть люди, которым нужно, чтобы компания возила героин, и тут уж ничего
не поделаешь.
А ведь всего пять лет назад служил простым охранником в мелкой
московской лавочке. Саньком звали, на побегушках подрабатывал. А теперь -
"месье Александер, чего изволите?" Вот так-то, капитан запаса Александр
Мельник.
Нет, конечно, простым охранником я никогда не был. И в запасе тоже не
был. Такие, как я, служат Родине всю жизнь, обычно довольно короткую. Это
мне еще повезло, что дотянул до тридцати шести. Наверное, не дурак
оказался. И если работал охранником - значит, так приказали. И если убирал
с дороги разную сволочь - значит, так нужно Родине. И если сейчас живу в
Париже, и имею чудесную семью, и целый подъезд четырехэтажного дома в
старом центре - моя квартира, значит, Родина хочет, чтобы я был готов
выполнить любой ее приказ. Кстати, о приказах. Давненько она обо мне не
вспоминала. Занималась, видно, чисткой от внутренних врагов. Так и форму
можно потерять. Даже обрадовался условному звонку, чего никогда раньше за
собой не замечал.
Я тщательно закрыл на замок дверь и спустился в скверик. В двух шагах,
за обрезом переулка, шумел ночной Париж. Зима в этом году выдалась теплой,
бесснежной, и некоторые ресторанчики так и не убирали открытые столики даже
на ночь. И когда они спят, эти французы? Или это туристы? Черт их знает. Да
нет, вроде, не сезон. Нет, все-таки туристы. Вон компания бюргеров горланит
что-то по-немецки. А-а, да это болельщики. Большой футбол. Ну-ну.
Я повернулся спиной к гулякам и пошел вглубь переулка. Чем дальше я
удалялся от пьяного шума, тем больше ночной Париж напоминал ночную Москву,
какую я знал много лет назад. Сейчас-то она другая. Стада личных машин
больше не оглашают спящие дворы воем сигналок. Только шаги патрулей
отзываются эхом между темных слепых стен. Населения поубавилось. А оно и
правильно. Дай свободу французу - он займется любовью. Дай американцу -
будет делать карьеру. А нашему дали свободу, так он пошел воровать, и
наворованное пропивать. Хорошо, нашлись умные люди, привели страну к
порядку. Почистили от шелухи, добрались до ядра нации. Россия только так и
может быть великой - через кровь и жертвы. И всегда так, во все века. Чуть
правитель слабел, чуть легчал зажим, - и народ сразу распускался, и страна
скатывалась в безвременье. А при великих правителях и Россия велика.
- Эй, папаша, ты не заблудился? Наркоту, что ли, ищешь?
Темный переулок. Четверо. Все белые, крепыши, бритоголовые. Кожаные
куртки. Сейчас это модно, с легкой руки наших. Добровольные патрули, ходят
по ночным улицам, чистят от всякой местной швали. Чего у нас не отнять, так
это способности пускать в Европу моду на подобные штучки. Начинали с
казачка, сапог и шинелей, а теперь вот до любви к общественному порядку
доросли. Ну-ну, давайте поиграем, милиция сопливая.
- Да нет, парни, просто прогуливаюсь. Не спится что-то.
Луч фонаря уперся мне в лицо. Сразу стало неуютно: слепит, сложно
контролировать поведение противника. Не люблю неясности.
- Погаси фонарь, парень. Я просто гуляю.
- Нормальные люди по ночам спят, папаша, а не гуляют. Документы есть?
Пока тип с фонарем заговаривает зубы, остальные потихоньку обходят с
двух сторон.
- Какие документы? Что вы, ребята, я законопослушный гражданин. Я
никому не мешаю. Я пойду лучше. Денег у меня тоже нет.
- Засунь свои вонючие деньги себе в задницу. Не нравишься ты мне. И
акцент у тебя непонятный. Ты что, американец? Альберт, пощупай его,
наверняка травка в карманах.
Так, пора действовать. Парни настроены порезвиться. Скучают, наверное,
сейчас мало кто решается в эту пору отходить от центральных улиц.
Пока кольцо не сомкнулось, быстро делаю два шага назад. Альберт,
здоровенный детина, суется справа в мою сторону, но реакция у него
слабовата - меня в том месте уже нет. На долю секунды он загораживает меня
от света фонаря, и этого достаточно, чтобы я нырнул в темноту.
- Я не американец! - кричу я себе за спину на бегу.
Мой побег действует на парней, как команда "фас" на гончих. Им сразу
становится наплевать на мое происхождение, социальный статус, убеждения и
наличие документов. Волки, одно слово. Почуяли добычу. Сейчас я им буду
объяснять разницу между интеллектом и рефлексами.
Бегу, не особо торопясь, по знакомым улочкам. Сзади приближается топот
четырех пар тяжелых "красноармейских" ботинок. Я мог бы уже раз десять
юркнуть во дворы, затаиться, раствориться в ночи. Ночь - это мое время,
а не их. Ниндзюцу было моим любимым предметом в Школе. Но я тоже охотник,
и у меня тоже есть азарт. Только не слепой, как у этих подонков, а холодный
и острый, как сталь древнего самурайского катаны.
"Вот он!" - слышу сзади, и топот ног учащается. Ближе всех
носорогоподобный Альберт. Он у них, похоже, забойщик. Остальные отстали
шагов на десять. Главарь бежит третьим, так и не выключив фонарь. Дурачок.
Когда пятерня Алберта уже готова вцепиться в мою куртку, я немного
отклоняюсь вправо, немного приседаю и немного притормаживаю. Здоровяк,
ничего не успевая сообразить, пролетает вперед, и оказывается слева-вверху,
рядом со мной. Очень удобно из этой позиции вежливо прихватить двумя руками
его скрипучий кожаный прикид и чуть-чуть подправить направление его
безмозглого полета. Что я и делаю, дополнительно вытягивая грузное тело на
себя, во исполнение закона сохранения момента. Наверное, дальше он так бы и
крутился вокруг меня, как Солнце вокруг Земли в докоперникову эпоху, но на
пути кирпичная стенка. Твердая. Кажется, слышу хруст его бритого черепа. А
вот носил бы густую шевелюру, глядишь, и не такая бы тяжелая травма
получилась. Но щупать пульс некогда: сзади еще трое.
Игра продолжается. Я расправился с Альбертиком так, чтобы у его друзей
осталось впечатление несчастного случая. Оно и не трудно: кто может
подумать, особенно в запале погони, что невысокий пожилой дяденька способен
одним движением завалить такого кабана?
Очень кстати рядом темная подворотня. Прыгаю туда. С улицы слышен
искаженный французским акцентом русский мат и грохот мусорных баков. Мимо
подворотни, кувыркаясь по мостовой, пролетает разбитый фонарь. Кажется,
главарь нарвался на тело Альбертика. Судя по воплям, погоня
приостановилась, и прихлебатели пытаются достать драгоценного шефа из кучи
бытовых отходов.
Возможно, у них есть оружие. Надо быть осторожным.
Нет, они все-таки полные кретины. Так врываться в подворотню с улицы,
без разведки, без оценки ситуации, даже не осмотрев пострадавшего товарища!
Придется наказывать.
Двое бегущих впереди пролетают мимо, а на пути у третьего вырастаю я.
Все очень просто. Правая рука плотно зажимает нечто мягкое и болезненное в
его паху, и без особого усилия дергает вперед и вверх. В это же время левая
рука ложится ему на подбородок и задирает голову назад. Этого достаточно,
чтобы тело сначала выровнялось в полете, а потом грянулось об асфальт
спиной и затылком. На всякий случай добавляю ребром ладони по кадыку и
выскакиваю на улицу.
Оставшиеся два болвана вырываются вслед, в надежде увидеть мою
удаляющуюся спину. Вместо этого первый оказывается со мной лицом к лицу. В
его руке нож, но не это главное. За ним маячит главарь, и у того
короткоствольный револьвер. Скверно. Единственное мое оружие против двоих
вооруженных головорезов - внезапность. Так не будем же расходовать ее зря.
Я подныриваю под нож и, продолжая движение, в полупадении, боком и
присев, чтобы уменьшить площадь мишени, пропускаю мимо себя обоих
противников. Напрасно я волновался - они полные валенки. Когда тот, что с
ножом, останавливается и оборачивается, все уже готово к развязке. Я стою
за спиной обмякшего главаря, левая рука держит его хрипящую гортань, а
правая зажимает его правую руку вместе с револьвером. Мой указательный
палец лежит на его указательном пальце, а тот на спусковом крючке.
Хлопает выстрел, и парень с ножом получает свой кусок свинца между
глаз. Потом я веду главаря назад. Несчастный ничего не соображает.
Наверное, это первая насильственная смерть, которую он видит в своей жизни.
Альберт, лежа среди просыпанного мусора, жалобно стонет. Пуля прерывает
его мучения, разбрызгивая по асфальту мозги. Дальше мы направляемся в
подворотню. Там я расходую третью пулю.
Наконец, мы остаемся вдвоем. Сочащееся кислым дымком дуло замерло на
уровне моих глаз у чисто выбритого виска парализованного ужасом человека.
Если бы ты, дружок, не шатался по ночам по темным улицам, не светил добрым
людям в глаза фонарем, не устраивал ночных гонок, да не таскал бы с собой
пушку, был бы жив. А так - прости. У меня слишком много дел, и общаться с
