подстегнуло чувства, как детское новогоднее счастье. Я распахнул дверь, в
надежде ворваться в свое - чужое прошлое и разом найти там ответы на все
свои незаданные вопросы.
Не вышло. Моей квартиры больше нет. Прямо за дверью стеной стояло то
самое ничто, которое присутствовало везде в этом доме, и снаружи, и внутри.
Я в ужасе отшатнулся и захлопнул дверь. Щелкнул замок. Больше она уже не
открывалась.
И я побрел дальше.
Я нашел Саваофа в неизвестной по счету комнате на неизвестном этаже, за
неизвестным поворотом. Это - вторая незапертая дверь во всем доме, если не
считать библиотеки, служившей центром бессмысленного скопища запретных
комнат. Комнатка, где лежал старик, оказалась очень небольшой. Древняя
резная деревянная кровать под пыльным балдахином, вычурный ночной столик,
да пара тяжелых кресел на гнутых ножках составляли ее убранство. Стены
скрывались под темными от времени гобеленами. В неверном свете единственной
свечи читались на них однообразные сцены средневековой охоты, обильные
лошадьми, собаками и богато разодетыми дворянами.
Старик не шевелился. Только подойдя к самой кровати, я с облегчением
убедился, что он жив. Ему тяжело дышалось, иссохшие руки безвольно лежали
вдоль тела поверх вытертого одеяла, вероятно, такого же ветхого, как
гобелены.
- Саваоф Ильич! - позвал я осторожно.
Морщинистые веки дрогнули.
- А-а... Илья Евгеньевич... Наконец-то... вы здесь.
- Саваоф Ильич, чем я могу вам помочь? Вы больны?
- Да что вы... Вот... прилег... отдохнуть... немного.
Он еще и шутить пытается!
- Вы, наверное, знаете, Саваоф Ильич, я не смог спасти самолет. Санек
погиб. Я ему открылся перед самой смертью, когда понял, что он уже никому
ничего не расскажет. И цэрэушник погиб. Все там погибли. Это, наверное,
конец.
- Знаю... конечно. Это... вы... пока... ничего не знаете. Информация...
дошла по назначению. Тот цэрэ...ушник, как вы... говорите, оказался хитрым
... парнем. Он оставил... сообщение... резервное. Так что... на Земле...
опять паритет.
- И что, Запад знает об ускорителе? Значит, конца света не будет? Мы
уже вышли в космос?
- Подойдите... к окну... Илья Евгеньевич... Откройте... шторы.
Старику становилось хуже, голос его слабел и прерывался. Он говорил, не
открывая глаз. Я сначала даже не понял, чего он хочет от меня. Зачем к
окну?
Но переспросить я постеснялся, уж больно много сил тратил Саваоф на
разговор. Я подошел к окну, долго разбирался, как открываются тяжелые
портьеры, но в конце концов распахнул их и зажмурился, ослепленный.
Там, за старинным желтоватым стеклом, лежала залитая солнцем Москва. Я
смотрел на нее с высоты птичьего полета, узнавая и не узнавая одновременно.
Я видел затянутые петлей реки Хамовники, блеклую громаду Университета, чашу
Лужников и гребенку кремлевских башен вдали. Но на этом сходство кончалось.
Знакомые, виденные тысячи раз с самых разных точек, очертания терялись
среди новых, удивительных контуров. Дальний, тающий в многокилометровой
толще воздуха, горизонт закрывали сияющие солнцем стены зданий, размеры
которых я не мог себе представить. На какие фундаменты опирались эти
исполины? На месте каких спальных районов встали они? Или они - за МКАД, за
чертой известного мне города?
Я внимательнее вгляделся в старый центр, и понял, что в нем мало что
осталось от моей Москвы. Его изрезали немыслимой сложности многоуровневые
дорожные развязки, висячие сады испещрили его пятнами зелени, а то, что
всегда было для меня привычной московской архитектурой, оказалось скрыто
под невесомыми прозрачными куполами. И над всем этим опрокинулось голубое,
не замутненное дымами небо, и, как мошкара, суетились в нем, посверкивая
блистерами, тысячи мелких летательных аппаратов.
Похоже на сцену из старых фантастических романов про светлое
коммунистическое завтра. А еще больше, по ощущениям, на полет Любови
Орловой в авто в финале "Светлого пути".
Я стоял, пораженный, забыв о больном старике за моей спиной. Мелькнула
мысль, что Саваоф еще раз воскресил меня, чтобы показать благословенные
плоды моих трудов, страданий и смертей, и вознаградить новой жизнью в
счастливом завтра.
- Нравится? - прошелестел слабый голос.
- Здорово! Это будущее? Какой год?
- Это... будущее... Лет через сто... могло бы... Но... Сейчас... две
тысячи восьмой... Июнь... Ты хороший человек, Илья... И быстро учишься...
Готовься... У тебя... еще... один... урок...
Совсем близко, за стенами, шумел океан. Метровые валы вставали среди
водной глади в густой южной ночи, катились к берегу, обрастая
фосфорицирующими барашками и заворачиваясь в трубы, как огромные листы
оргстекла, а потом обрушивались в полосе прибоя, разлетаясь на мелкие
кусочки.
Запищал будильник. Половина шестого. Я резко сел в кровати. Я, капитан
второго ранга Сил космической обороны США Кристофер О'Рейли. Белый,
тридцать два года, Калифорнийская школа с отличием, шесть лет в море, три
года под землей, командир расчета межсекторной координации Центра
управления СКО, Золотой экипаж. Женат, двое детей.
Ого, это что-то новенькое. В прошлых жизнях я всегда был более-менее
русским.
Джинни в постели, конечно же, не оказалось. Она живет по собственному
оригинальному расписанию, придуманному еще в пору работы над диссертацией
про роль сексуальных отклонений в формировании интеллектуальных элит в
эпоху Возрождения. Спит по часу четыре раза в сутки. Сейчас у нее время
купания голышом и встречи рассвета. Она хорошая жена, чудесная мать и
серьезный ученый, но я не уверен, что продержался бы достаточно долго, не
будь у меня отдушины в виде регулярных дежурств в Центре.
Я совершил все положенные утренние ритуалы, накинул халат и спустился
на кухню. За стеклянной стеной вставал июньский рассвет. Солнце бруском
раскаленной стали в обрамлении подпаленных им далеких облаков лежало в
океане. Наш отрезок пляжа, от ступенек веранды до темной приливной полосы,
уже очищен от ночного плавника и прочесан металлической щеткой. Жена сидит
посередине ровного песчаного пространства спиной ко мне, в позе лотоса,
голая, и вовсю поглощает космическую энергию.
Я согрел кофе и поджарил тосты. Есть в такую рань не хотелось, но до
Центра - полсотни миль, и я терпеть не могу урчания в животе. С подносом в
руках, в халате, я вышел на пляж. Ветерок оказался довольно прохладным.
Служба погоды обещала пару дождливых дней, и облака, в которые вползало
встающее солнце, кажется, не собирались подводить синоптиков.
Загребая песок шлепанцами, я добрел до жены и поставил поднос. Джинни
не шелохнулась. Она сидела, закрыв глаза и положив руки с соединенными в
колечки большими и средними пальцами на свои раздвинутые бедра. Глупенькая,
она думала, что таким образом обеспечивает себя жизненной энергией.
Максимум, чего она могла добиться - это совратить мужа перед дежурством. Я
присел у нее за спиной, пропустил свои руки ей подмышки и положил их на
твердые, пупырчатые от холодного ветра груди, на манер чашечек
бюстгальтера.
Бронзовая статуя Будды засмеялась и ожила. В следующий момент я уже
летел кувырком, набирая песок в волосы и за шиворот халата. Джинни очень
опасная женщина, со спины к ней лучше не подбираться.
Потом мы сидели вдвоем в песке, накрывшись моим халатом, пили
остывающий кофе и хрустели обжаренным хлебом. Хотелось, чтобы солнце
навсегда зависло в той же точке над кромкой горизонта, протянув к нам
искрящуюся дорожку червонного золота, и мы навечно остались здесь, на
пляже, под коротковатым для двоих халатом.
Однако, спустя полчаса, проведав спящих детей и одевшись, я уже гнал
свой "ровер" на север по Океанскому шоссе, вдоль бесконечного ряда пальм.
За пальмами мимо меня летел такой же бесконечный пляж, и серо-зеленая,
очерченная белой прибойной каймой, чаша океана медленно вращалась вокруг
далекой неведомой оси. Шоссе пусто. Это я, ранняя пташка, люблю приезжать
на дежурство за пару часов до смены, а вся остальная команда появится здесь
на своих машинах гораздо позже.
Центр управления Сил космической обороны строился невиданными темпами
последние пять лет. Сейчас он представлял собой сверхзащищенный кокон в
глубине атлантического шельфа, под тысячей футов соленой воды и полутора
тысячами футов пород океанского ложа. Его приемо-передающие комплексы,
оборудованные на подводных лодках, крейсировали в радиусе сотен морских
миль. Вода служила для Центра и ударной защитой, и коммуникационной средой.
Кошмар ядерного противостояния полувековой давности вернулся на
планету, но в гораздо более ужасной форме. Боеголовками теперь, благодаря
коварству русских, оказался набит ближний космос. Подлетное время вместо
стародавних получаса сократилось до трех минут. Классические средства
противоракетной обороны оказались непригодны, и, ценой невероятного
напряжения сил, над страной распахнулся зонтик космической обороны,
собранный из тысяч боевых спутников.
Новое ядерное противостояние драматически отличалось от того, казалось,
на веки вечные преодоленного в короткий период российской демократии.
Малое подлетное время изменило все. Например, в корне поменялась тактика
ведения возможной ядерной войны. Орбитальные цуги боеголовок позволили
организовать каскадные бомбардировки сверхзащищенных командных пунктов, и
отныне единственным местом, сколько-нибудь пригодным для их строительства,
оказался океан. Когда-то объекты такого рода обе враждующие стороны
предпочитали маскировать. В земную кору заглублялись гигантские бетонные
сооружения, внутри них на сложных амортизационных подвесках качались целые
многоэтажные здания, битком набитые аппаратурой и людьми, а поверх всего
этого высаживались милые рощицы, в которых свободные от смен офицеры
собирали грибы и играли в волейбол. Другой вариант командных пунктов -
целые города, выгрызенные проходческими щитами в недрах горных массивов.
Сегодня и то, и другое годилось разве что для создания музеев человеческой
глупости. Бетонные сооружения легко вскрывались, как консервные банки, а
горы просто разваливались, как лесные муравейники, сериями из десятков
ядерных взрывов, следующих один за другим с интервалами в несколько секунд.
Космические средства разведки окончательно лишили маскировку всякого
смысла. Вместо тайны размещения на первое место вышло совсем другое
требование к командному пункту: способность выдержать каскадный удар и
выдать единственную команду на сокрушительный ответ.
Изменилась и стратегия, и цель ядерной войны. Уже давно никто не
говорил о хирургических ударах, высокоточном оружии, обмене ударами, ударах
возмездия и тому подобных анахронизмах. Малое подлетное время привело идею
ядерной войны к состоянию кристаллической завершенности, к так называемой
"триггерной фазе". Стратегии, как таковой, больше не существовало. Задача
каждой из сторон оказалась проста и однозначна: поймать момент,
технологический, временной или тактический, когда противник хотя бы на три
минуты, то есть на подлетное время, окажется не в состоянии ответить на
атаку, и пустить в ход все свои наличные боевые силы, долбя и долбя
ядерными взрывами в точку, только с одной целью: лишить врага единственного
пункта, откуда он мог бы выдать команду на ответный удар по городам.
Почему единственного? Да потому, что произошло еще одно радикальное
