отношение к сосредоточенной мыслительной деятельности, а думали, что это
просто ворочанье гаечным ключом: ворочать ключом под радио всяко приятнее.
Их быстрота -- вот еще один ключ. Они ляпали все в спешке, даже не
глядя, где лопухнулись. Так получается больше денег -- если не
останавливаешься подумать (что обычно занимает больше времени или же просто
получается хуже).
Но самое главное, наверное, -- выражения их лиц. Их трудно объяснить.
Добродушные, дружелюбные, свойские -- и невовлеченные. Как зрители. Такое
чувство, что они сами туда только что забрели, а им сунули в руки по
гаечному ключу. Нет идентификации с работой. Нет такого, мол: "Я --
механик". Знаешь, что в 17.00 или когда там у них заканчиваются их восемь
часов, они отключаются, и больше ни единой мысли о работе. Они и так уже
стараются, чтобы ни одной мысли о работе у них не было на самой работе.
По-своему они достигают того же, что и Джон с Сильвией, живя бок о бок с
технологией, но не имея с ней в действительности ничего общего. Или же у
них что-то общее с ней-таки было, но их собственные "я" лежали где-то вне
ее, отстраненно, удаленно. Они вовлекались в работу, но не настолько, чтобы
она их заботила.
Эти механики не только не нашли срезанный штифт; напротив, совершенно
ясно, что именно механик и срезал его в самом начале, неправильно надевая
боковую крышку. Я вспомнил, как бывший владелец говорил, что его механик
жаловался, что крышка плохо садится. Вот и причина. Инструкция в мастерской
предупреждала об этом, но, как и остальные, он наверное слишком торопился
-- или же ему было наплевать.
За работой я думал как раз об этом наплевательстве в инструкциях к
цифровым компьютерам, которые я редактировал. Остальные одиннадцать месяцев
в году я зарабатываю на жизнь тем, что пишу и редактирую технические
инструкции, и знаю, что в них полно ошибок, двусмысленностей, упущений и
информации, настолько исковерканной, что приходится перечитывать по шесть
раз, чтобы хоть что-то в них понять. Но вот что поразило меня в самый
первый раз -- согласованность этих инструкций со зрительским отношением, с
которым я столкнулся в той мастерской. Эти инструкции -- для зрителей. Они
подобраны под их формат. В каждой строчке сквозит идея: мол, "вот вам
машина, изолированная во времени и пространстве от всего остального во
вселенной; она не имеет отношения к тебе, ты не имеешь отношения к ней,
если не считать верчения определенных ручек, поддержания уровней питания,
проверки условий возникновения ошибки..." и так далее. Вот в чем дело.
Механики по своему отношению к машине на самом деле ничем не отличались от
отношения инструкции к машине или от меня, привезшего ее к ним. Мы все были
зрителями. И меня осенило, что не существует инструкции по настоящему уходу
за мотоциклом, то есть по самому важному аспекту. Забота о том, что
делаешь, либо считается несущественной, либо принимается как должное.
Наверное, в нынешнем путешествии нам следует это замечать, чуть-чуть
исследовать: найдутся ли у нас в этом странном разграничении того, что
человек есть, и того, что он делает, какие-то ключи к тому, что же, к
чертям собачьим, пошло не так в нашем двадцатом столетии. Я не хочу
торопить события. Спешка сама по себе -- отрава двадцатого века. Если
хочешь что-то поторопить, значит, тебе больше нет до этого дела, и ты
хочешь перейти к чему-то другому. Мне хочется приступить к этой задаче
медленно, но осторожно и тщательно -- с тем же отношением, которое
появилось у меня перед тем, как я нашел срезанныи штифт. Не я, а то мое
отношение нашло его -- и ничто иное.
Я вдруг замечаю, что земля сплющилась в эвклидову плоскость. Ни
холмика, ни бугорка. Значит, въехали в Долину Ред-Ривер. Скоро окажемся в
Дакотах.
3
К тому времени, как мы выезжаем из Долины Ред-Ривер, грозовые тучи --
повсюду; они чуть ли не накрывают нас.
Мы с Джоном обсудили ситуацию в Брекенридже и решили двигаться дальше,
пока не придется остановиться совсем.
Осталось уже недолго. Солнце скрылось, ветер дует холодом, и нас
окружает призрачная стена различных оттенков серого.
Она громадна и подавляет собой все остальное. Прерия здесь тоже
огромна, но огромность этой серой массы, готовой опуститься сверху, пугает.
Мы полностью в ее власти. Когда и где она обрушится на нас -- не нам
определять. Мы можем только наблюдать, как она придвигается все ближе и
ближе.
Немного раньше -- там, где самая темная часть серого сомкнулась с
землей, -- виднелся городок: какие-то домики, водокачка; теперь они
исчезли. Скоро нас накроет. Я уже не вижу никаких населенных пунктов, и
просто придется мчаться во всю.
Я подтягиваюсь к Джону и выбрасываю вперед руку: полный вперед! Он
кивает и рвет вперед. Я даю ему небольшую фору и приноравливаюсь к его
скорости. Машина реагирует прекрасно -- семьдесят... восемьдесят...
восемьдесят пять... Вот теперь мы по-настоящему чувствуем ветер, и я
опускаю голову, чтобы уменьшить сопротивление... Девяносто. Стрелка
спидометра качается туда-сюда, но на тахе -- постоянные девять тысяч... под
девяносто пять миль в час... а мы держим эту скорость... движемся. Уже не
сосредоточишься на обочинах... Я протягиваю руку и щелкаю выключателем
фары. Все равно нужно. Безопасности ради. Слишком темно.
Мы несемся по открытой плоской равнине: ни единой машины, лишь кое-где
-- деревья, но дорога -- гладкая, чистая, и двигатель звучит плотно, как
при высоком числе оборотов в минуту: с ним все в порядке. Становится все
темнее и темнее.
Вспышка и "бу-буммм" грома: одно сразу за другим. Я вздрагиваю, голова
Криса прижата к моей спине. Несколько предупредительных капель дождя... при
такой скорости они -- как иголки. Вторая вспышка -- БАММ, и все вокруг --
ясно... а потом, в ясности следующей вспышки -- та ферма... та мельница...
о Господи, он был здесь!.. сбросить газ... это его дорога... забор и
деревья... а скорость падает до семидесяти, потом -- шестьдесят, пятьдесят
пять, и я держу ее.
-- Почему мы тормозим? -- кричит Крис.
-- Слишком быстро!
-- Нет!
Я киваю, что да.
Домик и водокачка промелькнули мимо, и теперь появляются небольшая
дренажная канава и перекресток с дорогой, уводящей к горизонту. Да...
думаю, правильно. Так оно и есть.
-- Они уже далеко! -- вопит Крис. -- Догоняй!
Я мотаю головой из стороны в сторону.
-- Почему? -- вопит он.
-- Опасно!
-- Они уехали!
-- Подождут.
-- Быстрее!
-- Нет. -- Я качаю головой. Просто смутное чувство. На мотоцикле таким
чувствам начинаешь доверять, и мы остаемся на пятидесяти пяти.
Начинается дождь, но впереди я замечаю огоньки города... Я знал, что
он здесь будет.
Когда мы подъезкаем, Джон и Сильвия уже ждут нас под первым деревом у
дороги.
-- Что с вами случилось?
-- Сбросили скорость.
-- Это мы поняли. Что-то не так?
-- Нет. Давайте выбираться из-под дождя.
Джон говорит, что на противоположной окраине есть мотель, но я
отвечаю, что есть мотель и получше, если повернуть направо по дороге,
обсаженной тополями, через несколько кварталов отсюда.
Мы сворачиваем к тополям и проезжаем несколько кварталов -- появляется
небольшой мотель. Внутри, в конторе, Джон озирается и произносит:
-- Это действительно хорошее место. Когда ты здесь был до этого?
-- Не помню, -- отвечаю я.
-- Откуда ты тогда про него знаешь?
-- Интуиция.
Он смотрит на Сильвию и качает головой.
Сильвия уже некоторое время наблюдает за мной. Она замечает, как
слегка дрожат мои руки, когда я расписываюсь в книге регистрации.
-- Ты ужасно бледный, -- говорит она. -- Это на тебя молния так
подействовала?
-- Нет.
-- Ты как привидение увидел.
Джон и Крис смотрят на меня, и я отворачиваюсь от них к двери. Дождь
по-прежнему как из ведра, но мы делаем рывок к своим комнатам. Все наши
вещи на мотоциклах укрыты, и мы пережидаем грозу -- потом заберем.
Дождь заканчивается, небо немножко светлеет. Но со двора мотеля я
вижу, как за тополями почти совсем собралась другая тьма -- ночная. Мы идем
в город, ужинаем, а когда возвращаемся, я чувствую, как дневная усталость
по-настоящему наваливается на меня.
Мы почти неподвижно отдыхаем в металлических креслах во дворе мотеля,
медленно допивая пинту виски, которую Джон принес из холодильника мотеля
вместе с какими-то закусками. Виски проходит внутрь медленно и приятно.
Прохладный ночной ветерок постукивает листочками тополей вдоль дороги.
Крис спрашивает, что мы будем делать дальше. Этого пацана ничего не
утомляет. Новизна и странность обстановки возбуждают его, и он хочет, чтобы
мы пели песни, как они это делали в лагере.
-- Мы не очень хорошо поем песни, -- говорит Джон.
-- Тогда давайте рассказытать истории. -- Крис задумывается. -- А вы
знаете что-нибудь интересное о привидениях? Все пацаны в нашем домике
рассказывали по ночам о привидениях.
-- Лучше ты нам расскажи, -- просит Джон.
И он рассказывает. Слушать его истории довольно забавно. Некоторые я
не слышал с тех пор, как сам был в его возрасте. Я говорю ему об этом, и он
хочет послушать мои истории, но я ни одной не помню.
Немного погодя он спрашивает:
-- Ты веришь в привидения?
-- Нет, -- отвечаю я.
-- Почему?
-- Потому что они не-на-уч-ны.
Мой тон заставляет Джона улыбнуться.
-- В них не содержится материи, -- продолжаю я, -- и нет энергии -- а,
следовательно, согласно законам науки, они не существуют нигде, кроме как в
умах людей.
Виски, усталость и ветер в деревьях начинают мешаться у меня в голове.
-- Конечно, -- прибавляю я, -- законы науки тоже не содержат в себе
материи и не имеют энергии, и, следовательно, не существуют нигде, кроме
людских умов. Лучше всего сохранить целиком научный подход ко всему вместе
и отказаться верить и в привидения, и в научные законы. Только так будешь в
безопасности. Для веры во что-то остается очень немного места, но это --
тоже научный подход.
-- Я не понимаю, о чем ты говоришь, -- отвечает Крис.
-- Я просто резвлюсь.
У Криса опускаются руки, когда я так разговариваю, но не думаю, что он
обижается.
-- Один пацан из Христианского союза молодежи говорит, что он верит.
-- Он просто тебя дурачит.
-- Ничего не дурачит. Он сказал, что если людей правильно не
похоронили, их призраки возвращаются, чтобы преследовать других людей. Он
правда в это верит.
-- Он тебя просто дурачит, -- повторяю я.
-- Как его зовут? -- спрашивает Сильвия.
-- Том Белый Медведь.
Мы с Джоном переглядываемся, внезапно вспомнив одно и то же.
-- А-а-а, индеец! -- говорит он.
Я смеюсь.
-- Наверное, придется кое-что пояснить, -- говорю я. -- Я думал о
европейских привидениях.
-- Какая разница?
Джон хохочет:
-- Он тебя поймал.
Я на минуту задумываюсь:
-- Ну, у индейцев иногда другой взгляд на вещи, и я не утверждаю, что
он полностью неправилен. Наука не есть часть индейской традиции.
-- Том Белый Медведь сказал, что папа и мама не велели ему верить во
все это. Но бабушка шепнула ему, что это все равно правда, вот он в это и
верит.
Крис умоляюще смотрит на меня. Ему на самом деле иногда хочется о
чем-то узнать. Резвиться -- еще не значит быть хорошим отцом.
-- Конечно, -- отвечаю я, давая задний ход, -- я тоже верю в
привидения.
Теперь на меня странно смотрят Джон и Сильвия. Я вижу, что на этот раз
мне легко не отделаться, и мысленно готовлю себя к долгому объяснению.
-- Совершенно естественно, -- говорю я, -- считать невеждами
европейцев или индейцев, веривших в привидения. Научная точка зрения
низвела все остальные точки зрения до такого положения, когда все они
кажутся примитивными. Поэтому если человек сегодня говорит о призраках или
