лагерной мистерии, заполненное смертью и пытками,--
"ненастоящее". Анатоль говорит о его течении: "Это
для нас -- завтра, и послезавтра, и неделя, и месяц. А для них,
там, за чертой хроноклазма,-- одно бесконечное
сегодня" [1].
Бессюжетность не зря скрывается от читателей, прячется за
нагромождением событий. Мы не должны сразу увидеть, что попали в
Реальность остановленного времени. Даже не остановленного --
разъятого, в котором отсутствует "течение", непрерывный
переход от прошлого к будущему.
Дискретность времени -- характерная черта мифологического
сознания.
Само по себе семиотическое родство фантастики, поэтики и мифа
давно известно и не вызывает удивления. Для этих видов
творчества харктерно использование слова прежде всего как знака,
символа, повышенное внимание к форме, то есть, к лингвистической
структуре произведения, к эмоциональному воздействию логики
несущественных связей. (Используя терминологию, предложенную
А.Столяровым в повести "Третий Вавилон", можно сказать,
что миф, фантастику и поэзию объединяет наличие скрытой
семантики, смысловых слоев, лежащих за пределами чисто
логического восприятия текста.)
Интересно, однако, отметить два факта. Во-первых, в
мифологическом времени развертывается не действие рассказа (что
было естественным) -- в нем, в этом времени, живут его герои,
вполне современные люди, ученые. Во-вторых, нас, читателей, это
не удивляет. Настолько не удивляет, что даже проходит
неосознанным.
Здесь узел Лабиринта.
В "Телефоне для глухих" первый (буквальный) уровень
восприятия соприкасается со вторым. Оракул, очевидно, символ
Неизвестности. Попытки восстановить Контакт должны,
следовательно, восприниматься, как аллегория познания. Так что
изучение Оракула в рассказе Андрея Столярова -- это одновременно
и решение конкретной задачи, и символ нучного исследования
вообще.
Подавлющее большинство действующих лиц произведения -- ученые.
Обратите внимание: все они почти безлики.
Борхварт, Нидемейер, Саррот, Лазарев и Герц, Лховский, Килиан,
Бьерсон, Брюс, Сефешвари, Венцель, Бахтин, Ламарк,-- чем
запоминаются они, кроме своих гипотез, экстравагантных опытов и
обстоятельств смерти? Ладно, большая часть этих имен и
упоминается только лишь в связи с очередной гипотезой. Но Брюс,
например,-- наблюдатель, герой, субъект Апокалипсиса. Что мы
узнали о нем? Ничего, гораздо меньше, чем о Битюге или хотя бы
об Осборне, другом свидетеле Осени Земных Безумств. Сравните:
"Мое имя -- Осборн, Гекл Осборн, преподаватель колледжа
Гринъярд... сумерки, будто на солнце накинули плед... едва
просвечивают ворсяные полосы... Луна, как кровь... Красный
фонарь... Падают звезды... беззвучно... Страшное, пустое небо...
Конец света -- неужели правда?.. Боже мой... Края неба
загибаются, чем-то озаренные... оно сворачивается, как бумажный
лист, скатывается за горизонт... Невыносимо трясутся стены...
Это последние минуты... Мое имя -- Осборн... Сегодня тринадцатый
день Конца Света..." И:
Брюс определяет размеры саранчи -- до метра в длину. Удалось бы
загнать и убить одно насекомое. При этом, получив укус, погиб
Эдвардс. Брюс сделал подробное описание. Перепончатые крылья,
золотой венец, почти человеческое лицо -- мягкая теплая кожа,
шесть зазубренных ног, хитин, который не берет ножовка. (...)
Брюс умер за рабочим столом -- еще успев описать рождение
Младенца и появление на небе Красного Дракона с семью головами,
готового пожрать его" [1].
Не стану отрицать, поведение Брюса симпатично мне. Но, в отличие
от Осборна, он не человек. Ученый, способный заниматься наукой и
только ей, даже тогда, когда это совершенно бессмысленно.
Настаиваю: деятельность лаборатории Брюса была полностью лишена
смысла. Информация, которую там собрали, не имела отношения к
знаковому уровню, на котором оперировал Оракул. Сущность
Апокалипсиса -- не в химическом составе градин и не в виличине
их теплоемкости. "...полный мрак, опустошенное небо. Седьмая
печать... Безмолвие... (...) Горе, Горе, горе живущим на
Земле..." [1].
Бессмысленность научных исследований, проводимых героями
"Телефона для глухих" угнетает, но не бросается в глаза.
Иными словами, она воспринимается нами скорее на
подсознательном, нежели на сознательном уровне -- второй узел.
Попытаемся все же понять, почему Оракул выбрал Апокалипсис и
Лагерь? В рамках рассказа ответить невозможно -- на то Оракул и
символ Неизвестного, чтобы действия его были непредсказуемы и
необъяснимы.
"Не знаем и никогда не узнаем",-- говорит Роберт Кон,
организатор и первый председатель Научного Комитета. Оставим
Оракула за скобками. Сформулируем вопрос по-иному: почему именно
эти реалии выбрал автор? Ведь в современной фантастике высокого
уровня, с которой мы, несомненно, имеем дело, символика не
бывает случайной.
Внешняя сторона дела ясна. Апокалипсис показал банкротство не
только науки, но и религии. ("Если не Он, то кто?" --
вопросил с кафедры епископ Пьяченцы. За что и был лишен епархии.
Князья церкви медлили и колебались. Поговаривали о созыве
Вселенского Собора) [1]. Вторжение, война,
лагерь продемонстрировали полный крах блестяще организованной
Международным Научным Комитетом системы безопасности,
бесполезность армии.
" -- Сволочи, добивают раненых,-- Водак заскрипел зубами. Из
порезанной щеки вяло текла кровь. Расстегнул кобуру.-- Мое место
там.
-- Не дури, майор,-- нервно сказал я.-- Куда ты -- с
пистолетом...
-- Знаю,-- очень спокойно ответил Водак и застегнул кобуру.-- Но
ты все-таки запомни, что я -- хотел. (...)
...Было людно. Все бежали. Причем, бежали на месте -- не
продвигаясь. Как муравьи, если палкой разворотить муравейник.
Стремительно и бестолково. Не понимая, где опасность.
-- Эвакуация гражданского населения,-- опомнившись
прокомментировал Клейст.-- Которое в первую
очередь" [1].
Критика злая, но, в сущности, не новая. Следующий уровень
восприятия начинается со слов: "Порядок был наведен".
Здесь мы вступаем в область домыслов, что неизбежно при
странствии по воображаемым мирам. Помните "Солярис"? Как
и Оракул, Океан оперироал крупными структурами, воспринимая
сознание и подсознние единым целым. Страшные гости, убившие
Гибаряна, поставившие на грань безумия Кельвина, Снаута и
Сарториуса, были, возможно, благодеянием, выполнением лишь
частично осознаваемых желаний.
Почему бы не предположить нечто подобное, тем более, что среди
прочих высказывалась и гипотеза чисто психического харктера
Апокалипсиса?
"Оракул передал информацию, предназначаемую коллективному
сознанию. Содержание ее не имеет аналогий в культуре Земли --
информация была воспринята искаженно" [1].
Почему "искаженно"? И почему именно
"информация"? Если Оракул восринимает человека целиком,
его деятельность вполне может быть направлена на удовлетворение
желаний коллективного бессознательного. ("У нас такая
азбука",-- говорил Кэртройт. Но азбука лежит именно на
подсознательном уровне, выше -- лингвы, морфемы, семиотические
структуры.)
Тогда Апокалипсис -- жажда чуда, точнее -- жажда зрелища,
которое есть чудо.
А лагерь -- тоже исполнение желаний коллективного "It"?
Да, к сожалению. Иначе на Земле не было бы организованного
насилия. Войны, смерти, лагеря -- это же просто оборотная
сторона триады "порядок, дисциплина, армия".
Оракул удовлетворил жажду иметь вождя.
Подведем итоги. Не только текстовое время "Телефона для
глухих" может быть охарактеризовано, как время, адекватное
мифологическому восприятию мира, столь характерному для
Средневековья, но и другие реалии коллективного
бессознательного, беспощадно вскрытые Оракулом, указывают на эту
же эпоху, на этот же тип социальной психологии. "Телефон для
глухих" оказывается изнанкой "Изгнания беса". Мы
глядим на тот же мир.
Только роль религии выполняет наука, роль священников -- ученые.
Они чудовищно далеки от "простецов" -- мы уже обращали
внимание на замкнутую касту семиотиков -- но, в общем-то, чем
остальные лучше? Они безжалостны. Равным образом к себе и
другим. Фанатизм -- крайняя степень веры.
"-- Если ты выживешь... Если ты спасешься, обещай мне...
Понимаешь, надо продолжать. Иначе все будет напрасно -- все
жертвы. (...) Передай мое мнение: надо продолжать. Во что бы то
ни стало" [1].
Веры? Да, конечно. Причем, во всю ту же Единственную истину.
Процесс заключается лишь в том, что теперь эту истину считают не
заданной априори, а познаваемой.
Как и любые верующие, они жаждут чуда: "Еше одно усилие,
один шаг, одна -- самая последняя -- жертва, и рухнет стена
молчания, пелена упадет с глаз, мы все поймем, откроются
звездные глубины..." Как и любые люди со средневековым
мышлением, они стремятся к иерархическому порядку, создавая
комиссии и комитеты. Как всякая каста, они настаивают на
сохранении тайны и добиваются этого: "Я читал об
Апокалипсисе в Бронингеме. Разумеется, закрытые материалы. Нас
ознакомили под расписку -- с уведомлением об уголовной
ответственности за разглашение. Грозил пожизненный срок. И, как
я слышал, он был применен сразу и беспощадно -- поэтому не
болтали" [1].
Жрецы, вершители, они, не желая того, не могут не быть жестоки и
предельно безответственны.
Игорь Краузе:
" -- Кто такие -- фамилия, специальность. В машину взять не
могу. (...) На язык и разжевать.-- Тонким пальцем коснулся
Хермлина.-- Вы можете идти домой. А вы и вы,-- палец мелькнул,--
к десяти ноль ноль явиться в распоряжение штаба. (...)
--Захватите Хермлина,-- сказал я.-- Он же старик.
--Да-да,-- ответил Игорь Краузе, продолговатыми глазами
высматривая что-то в серой дали.-- Старик... Вы можете идти
домой. (...) Да! Ламарк только что обнаружил пульсацию
магнитного поля. (...) Здорово, правда? -- обвел нас сияющими
глазами" [1].
"Вот здесь, у горелой опоры, погиб Йоазас. Его назначили в
лазарет, и он бросился на проволоку. Предпочел сам. А до этого
бросились Манус, и еще Лилли, и Гринбург. А Фархад ударил
скотину Бака, а Матулович прыгнул с обрыва в каменеломне, а
Пальк вдруг ни с того ни с сего пошел через плац ночью -- во
весь рост, не прячась" [1].
Здорово, правда?
" -- Ну как вы додумались до такого, чтобы всякое дерьмо
делало с людьми, что хотело? -- Клейст что-то начал о задачах
Контакта, о прыжке во Вселенную, о постижении чужого разума, он
тогда еще не пал духом. Бурдюк все это выслушал и спросил: -- И
из-за этой дерьмовой Вселенной убивать
людей?" [1].
Это не конец лабиринта, не выход. Это тупик.
9. ПОРАЖЕНИЕ
В Зеркале, замыкающем рассказ "Телефон для глухих", люди
не отражаются. Вновь характерный для автора двойной смысл. Одна
сторона нами уже исследована: Контакт есть зеркало, в котором
человечество видит себя. Контакта нет, Оракул не способен понять
нестерпимую аналогичную "азбуку" человеческого
существования, и Зеркало остается пустым. Отсюда слова Анатоля:
"...начинать Контакт нужно не отсюда. Начинать надо с людей.
С нас самих".
Но есть, как мне кажется, еще одна сторона. Оракул, оперируя
крупными структурами, изучает то, что изучает его -- земную
науку. Понимание приходит на символьном уровне. "Зеркало,
зеркало, зеркало..." -- повторяет Катарина. Зеркало с
дорогой бронзовой оправой, в котором люди не отражаются.
"Ученый беспристрастен к объекту исследования", то есть,
становясь ученым, он перестает быть человеком (беспристрастность
свойственна лишь мертвецам). Исследуя мир, он работает
внечеловеческими методами, и мир, отраженный в его Зеркале,
оказывается внечеловеческим. Совсем не обязательно --
бесчеловечным. Но вполне вероятно.
(Исследование Оракула подарило людям "вечный хлеб" и
"росу Вельзевула". Последняя лишь по воле автора не
обернулась очередным оружием.)
"Наука -- это удовлетворение собственного любопытства за
государственный счет". Но ведь, "кто платит, тот и
заказывает музыку".
"Мне очень жаль, Милн, но в вашу группу не записалось ни
