вопоставлены доводам анонимных участников со стороны ислама и христи-
анства. Однако в предисловии приводятся слова, якобы принадлежащие Хале-
ви: "Меня часто спрашивают, какие аргументы я мог бы выставить и какие
ответы дать тем философам, чье мнение отличается от нашего, и людям дру-
гих вероисповеданий (кроме христиан), а также еретикам, отступающим от
иудейской веры, которые есть среди нас. И я вспоминаю, что слышал о мне-
нии и доказательствах известного ученого, имевшего полемику с хазарским
королем, тем самым, который принял иудаизм четыреста лет назад". Совер-
шенно ясно, что оговорка, взятая в скобки, "кроме христиан", была встав-
лена позже из-за цензуры, потому что Халеви вопреки ей все же говорит в
своей книге о христианской вере. Точнее, он говорит о трех религиях -
христианстве, исламе и иудаизме, символизируя их изображением дерева. На
этом дереве, говорит он, ветви с листьями и цветами представляют образ
христианства и ислама, корни же символизируют иудаизм. Затем, несмотря
на тот факт, что имя христианского участника полемики отсутствует, сох-
ранился его титул - философ. Этот термин, "философ", которым называют
христианского участника полемики еврейские и христианские (грече сточни-
ки, в сущности, является византийским университетским титулом, и его не
следует принимать в обычном, общепринятом значении этого слова.
Латинское издание текста Халеви осуществленное в Базеле Джоном Букс-
торфом приобрело большую популярность, и издатель в связи с этой книгой
получил много писем. Даубманнус в своем "Хазарском словаре" 1691 года
обращает внимание на то, что комментарии к книге Халеви в то время при-
надлежали, в частности, и одному еврею из Дубровника по имени Самуэль
Коэн ?, а после латинского перевода появились переводы на испанский, не-
мецкий и английский языки. Комментированное издание арабского оригинала
с параллельным еврейским переводом было осуществлено в 1887 году в Лейп-
циге. Хиршфельд обращает внимание на то, что Халеви, рассуждая о природе
души, использует наряду с другими источниками и один из текстов Ибн Сины
(Авиценны).
Популярность Халеви возросла настолько, что о нем начали слагаться
легенды. Считается, что у Халеви не было сыновей и сын его единственной
дочери был назван в честь деда его именем. Русская еврейская энциклопе-
дия расценивает это как доказательство несостоятельности утверждения,
что на дочери Халеви был женат знаменитый ученый Аврахам Ибн Эзра, пото-
му что сына Эзры звали не Иегуда. Это предание, записанное на идише, на-
ходится в книге "Масех ха Шем" Симона Акибы Бен Иосефа и в соответствии
с ним получается, что известный грамматик и поэт из Толедо Аврахам Бен
Эзра (умер в 1167 году) женился в стране хазар на дочери Халеви. Дауб-
маннус приводит следующую легенду об этой женитьбе:
"Абрахам Бен Эзра жил в маленьком доме на берегу моря. Вокруг дома
росли пахучие растения, и ветры не могли развеять дивные ароматы, а лишь
переносили их как ковры с места на место. Однажды Абрахам Бен Эзра заме-
тил, что запахи изменились. Это случилось потому, что он почувствовал
страх. Этот страх внутри него сначала достиг глубины его самой молодой
души, потом спустился в душу среднего возраста, а затем и в третью, са-
мую старую душу Эзры. Наконец страх стал глубже самой глубокой души, и
Бен Эзра больше не мог оставаться в доме. Он хотел выйти, но, открыв
дверь, увидел, что проем ее затянут сеткой паутины, которая образовалась
за ночь. Паутина была такой же, как и все другие паутины, но только ры-
жего цвета. Когда он хотел убрать ее, он заметил, что паутина соткана из
прекрасных волос. Тогда он начал искать, чьи это волосы. Он не нашел ни-
какого следа, но в городе встретил чужестранку, которая шла вместе со
своим отцом. У нее были длинные рыжие волосы, но она не обратила на Бен
Эзру никакого внимания. На следующее утро Бен Эзра снова почувствовал
страх и снова нашел на дверях рыжую сетку паутины. Когда позже в этот же
день он снова встретил рыжеволосую девушку, то протянул ей две ветки
мирта, усыпанные цветами.
Она улыбнулась и спросила:
- Как ты меня нашел?
- Я сразу заметил, - сказал он, - что во мне живут три страха, а не
один.
Важнейшая литература. John Buxtorf, "Praefacio" к базельскому изданию книги Халеви на латинском языке (Uber Cosri, Basilae, 1660); Lexicon Cosri, continens colloquium seu disputationem de religions. Regiemonti Borussiac excudebat typographus Johannes Daubmannus. Anno 1691 (уничтоженное издание); "Еврейская энциклопедия", Петербург, 1906-1913, тт. 1-16, в томе 1 содержится большая статья и литература о Халеви; выборочно библиография дана в издании J. Halevi. The Kuzari (Kitab al Khazari). New York, 1968, pp. 311-313; новейшее двуязычное издание стихов дает Amo Press, New York, 1973; Encyclopedia Judaica, Jerusalem, 1971.
Д-р ШУЛЬЦ ДОРОТА (Краков, род. 1944-...) - славист, профессор универ-
ситета в Иерусалиме; девичья фамилия - Квашневская. Ни в бумагах Кра-
ковского Ягеллонского университета в Польше, который окончила Квашневс-
кая, ни в документации в связи с присвоением Дороте Квашневской ученой
степени доктора Йельского университета США нет сведений о ее происхожде-
нии. Дочь еврейки и поляка, Квашневская родилась в Кракове при странных
обстоятельствах. Мать оставила ей талисман, принадлежавший когда-то отцу
Дороты Квашневской. Текст на нем был таким: "Сердце мое - моя дочь; в то
время как я равняюсь по звездам, оно равняется по луне и по боли, кото-
рая ждет на краю всех скоростей..." Квашневской не удалось узнать, чьи
это слова. Брат ее матери, Ашкенази Шолем, исчез в 1943 году во время
преследований евреев в период немецкой оккупации Польши, однако перед
исчезновением ему удалось спасти сестру. Он, не раздумывая долго, раздо-
был для нее фальшивые документы на имя какой-то польки и женился на ней.
Венчание состоялось в Варшаве, в церкви Святого Фомы, и считалось, что
это брак между крещенным евреем и полькой. Он курил вместо табака чай из
мяты, и когда его забрали, сестра, она же и жена, Анна Шолем, которую
продолжали считать полькой и которая носила девичью фамилию какой-то не-
известной ей Анны Закевич, развелась со своим мужем (и братом, о чем,
правда, знала только она сама) и так спасла свою жизнь. Сразу же после
этого она опять вышла замуж за некоего вдовца по фамилии Квашневский, с
глазами в мелких пятнышках, как птичьи яйца; он был безрогим на язык и
рогатым в мыслях. От него у Анны был один-единственный ребенок - Дорота
Квашневская. Закончив отделение славистики, Дорота переехала в США, поз-
же защитила там докторскую диссертацию по проблемам древних славянских
литератур, но когда Исаак Шульц, которого она знала еще со студенческих
лет, уехал в Израиль, присоединилась к нему. В 1967 году во время изра-
ильско-египетской войны он был ранен, и Дорота в 1968 году вышла за него
замуж, осталась жить в Тель-Авиве и Иерусалиме, чит с истории раннего
христианства у славян, но при этом постоянно посылала письма в Польшу на
свое собственное имя. На конвертах она писала свой старый адрес в Крако-
ве, и эти письма, которые Квашневская, в замужестве Шульц, писала самой
себе, в Польше, в Кракове, сохранила нераспечатанными ее бывшая хозяйка
квартиры, надеясь, что когда-нибудь сможет вручить их Квашневской.
Письма эти короткие, кроме одного или двух, и представляют собой нечто
вроде дневника д-ра Дороты Шульц в период с 1968 по 1982 год. Связь их с
хазарами состоит в том, что последнее письмо, написанное из следственной
тюрьмы в Царьграде, затрагивает вопрос о хазарской полемике ? Письма
приводятся в хронологическом порядке.
1 Тель-Авив, 21 августа 1967
Дорогая Доротка, у меня здесь такое чувство, что я ем скоромное за
чужой счет, а пощусь за свой. Я знаю, что, пока пишу тебе эти строки, ты
уже стала немного моложе меня, там, в своем Кракове, в нашей комнате,
где всегда пятница и где в нас заталкивали корицу, как будто мы печеные
яблоки. Если ты когда-нибудь получишь это письмо, то станешь старше меня
в тот момент, когда его прочтешь.
Исааку лучше, он лежит в прифронтовом госпитале, но быстро поправля-
ется, и это заметно по его почерку. Он пишет, что видит во сне "краковс-
кую трехдневную тишину, дважды разогревавшуюся, немного подгоревшую на
дне". Скоро мы встретимся, и я боюсь этой встречи не только из-за его
раны, о которой еще ничего не знаю, но и потому, что все мы деревья,
вкопанные в собственную тень.
Я счастлива, что ты, которая не любит Исаака, осталась там, далеко от
нас. Теперь нам с тобой легче любить друг друга.
2
Иерусалим, сентябрь 1968
Доротка, всего несколько строк: запомни раз и навсегда - ты работа-
ешь, потому что не умеешь жить. Если бы ты умела жить, то не работала бы
и никакая наука для тебя бы не существовала. Но все учили нас только ра-
ботать, и никто - жить. И вот я не умею. Я шла с собаками по незнакомой
дороге в высоком лесу. Ветки деревьев смыкались у меня над головой. Де-
ревья тянулись к своей пище - свету - и при этом творили красоту. Я,
стремясь к своей пище, умею создавать лишь воспоминания. Мой голод не
сделает меня красивой. Меня с деревьями связывает нечто такое, что они
умеют, а я нет, А деревья связывают со мной только мои собаки, которые
сегодня вечером любят меня больше, чем обычно. Потому что их голод ста-
новится гораздо красивее тогда, когда они голодны по деревьям, а не по
мне. Где ж здесь твоя наука? В науке для того, чтобы двигаться дальше,
достаточно знать последнее слово в своей области. С красотой дело обсто-
ит иначе.
Исаак вернулся. Когда он одет, его шрамы не видны, он так же красив,
как и раньше, и похож на пса, который научился петь краковяк. Он любит
мою правую грудь больше, чем левую, и мы спим совершенно непристойно...
У него те самые ноги, которыми он перескакивал через несколько ступе-
нек на Вавеле, и которые он поочередно обнимает вокруг колен, когда са-
дится. Мое имя он произносит так, как произносили его в начале, до того
как начали употреблять, и оно еще не стерлось, переходя из уст в уста...
Давай договоримся так - поделим роли: ты там, в Кракове, продолжай зани-
маться наукой, а я буду здесь учиться жить.
3
Хайфа, март 1971
Дорогая и не забытая мною Доротея, давно я тебя не видела, и кто зна-
ет, узнала бы. Может, и ты меня больше не узнала бы, может, ты обо мне
больше и не думаешь в нашей квартире, где дверные ручки цепляются за ру-
кава. Я вспоминаю польские леса и представляю себе, как ты бежишь через
вчерашний дождь, капли которого лучше слышны, когда падают не с нижних,
а с верхних веток. Я вспоминаю тебя девочкой и вижу, как ты растешь
быстро, быстрее, чем твои ногти и волосы, а вместе с тобой, но только
еще быстрее, растет в тебе ненависть к нашей матери. Неужели мы должны
были ее так ненавидеть? Здешний песок вызывает во мне страстное желание,
но я уже долгое время чувствую себя с Исааком как-то странно. Это не
связано ни с ним, ни с нашей любовью. Это связано с чем-то третьим. С
его раной. Он читает в постели, я лежу рядом с ним в палатке и гашу
свет, когда чувствую, что хочу его. Несколько мгновений он остается не-
подвижным, продолжает в темноте смотреть в книгу, и я ощущаю, как его
мысли галопом несутся по невидимым строчкам. А потом он поворачивается
ко мне. Но стоит нам прикоснуться друг к другу, как я чувствую страшный
шрам от его раны. Мы занимаемся любовью, а потом лежим, глядя каждый в
свои мрак, и несколько вечеров назад я спросила его:
- Это было ночью?
- Что? - спросил он, хотя знал, о чем я говорю.
- Когда тебя ранили.
- Это было ночью.
- И ты знаешь чем?
- Не знаю, но думаю, это был штык.
Ты, Доротка, молодая и неопытная, может быть, и не сумеешь этого по-
