что наши профессии близки настолько, что достаточно просто участвовать в
научных конференциях, чтобы в конце концов пересеклись и наши пути. В
моей сумке лежит доклад о хазарской миссии Кирилла и Мефодия, а под ним
- S.&W, модель 36, калибр 38. Спасибо тебе за напрасные попытки взять на
себя д-ра Абу Кабира Муавию. Теперь я беру его на свою душу. Люби меня
так же, как ты не любишь Исаака. Сейчас мне это нужнее, чем когда бы то
ни было. Наш общий отец нам поможет...
10 Царьград, отель "Кингстон", 1 октября 1982
Дорогая Доротея, наш общий отец нам поможет, так я написала тебе в
последний раз. Что ты знаешь о нашем общем отце, бедная моя глупышка? В
твоем возрасте и я ничего не знала, так же как ты сейчас. Но моя новая
жизнь дала мне время на раздумья. Знаешь ли ты, кто твой настоящий отец,
детка? Неужели тот самый поляк с бородой, похожей на пук травы, который
дал тебе фамилию Квашневская и отважился жениться на твоей матери, Анне
Шолем? Думаю, что нет. Попытайся вспомнить того, кого мы никак не могли
удержать в памяти. Помнишь некоего Шолема Ашкенази, юношу на фотографи-
ях, с криво сидящими на носу очками и с другой их парой, торчащей из
кармана жилетки. Того, который курит вместо табака чай и у которого кра-
сивые волосы налезают на сфотографированные уши. Того, который, как нам
рассказывали, говорил, что "нас спасет наша мнимая жертва". Помнишь бра-
та и первого мужа нашей матери, Анны Шолем, псевдо-Закевич в девичестве,
Шолем по первому и Квашневскую по второму мужу? И знаешь ли ты, кто был
первым отцом ее дочерей, твоим и моим? Ну, вспомнила наконец через
столько лет? Твой дядя и брат матери прекрасно мог быть и нашим отцом,
не правда ли? А почему, собственно, им не мог быть муж твоей матери? Что
ты думаешь о таком раскладе, дорогая моя? Может быть, госпожа Шолем не
имела мужчин до брака и не могла повторно выйти замуж девушкой? Возмож-
но, поэтому она напоминает о себе таким неожиданным образом, неся с со-
бой ужас. Как бы то ни было, ее старания не пропали даром, и я думаю,
что моя мать, если и сделала так, была права тысячу раз, и если я могу
выбирать, то я выбираю отцом охотнее, чем кого бы то ни было, брата моей
матери. Несчастье, дорогая моя Доротея, несчастье учит нас читать нашу
жизнь в обратном направлении...
Здесь, в Царьграде, я уже кое с кем познакомилась. Мне не хочется ни-
кому показаться странной, и я болтаю со всеми не закрывая рта. Один из
моих коллег, приехавший на эту конференцию, - доктор Исайло Сук ?. Он
археолог, медиевист, прекрасно знает арабский, мы говорим с ним по-анг-
лийски, а шутим по-польски, потому что он знает сербский и считает себя
молью собственного платья. Его семья уже сто лет переселяет из дома в
дом одну и ту же изразцовую печь, а он считает, что XXI век будет отли-
чаться от нашего тем, что люди наконец-то единодушно восстанут против
скуки, которая сейчас затопляет их, как грязная вода. Камень скуки, го-
ворит д-р Сук, мы несем на плечах, подобно Сизифу, на огромный холм. На-
верное, люди будущего соберутся с духом и восстанут против этой чумы,
против скучных школ, скучных книг, против скучной музыки, скучной науки,
скучных встреч, и тогда они исключат тоску из своей жизни, из своего
труда, как этого и требовал наш праотец Адам. Говорит он это не совсем
серьезно, а когда пьет вино, не позволяет доливать в свой бокал, потому
что, считает он, бокал не кадило, чтобы добавлять в него прежде, чем он
иссяк. По его учебникам учатся во всем мире, но он сам преподавать по
ним не может. Он вынужден преподавать в университете что-то другое. Иск-
лючительные знания доктора Сука в его области никак не соответствуют его
крайне незначительному научному авторитету. Когда я ему сказала об этом,
он улыбнулся и объяснил мне это так:
- Дело в том, что вы можете стать великим ученым или великим скрипа-
чом (а знаете ли вы, что все великие скрипачи, кроме Паганини, были ев-
реями?) только в том случае, если вас поддержит и встанет за вашей спи-
ной и за вашими достижениями один из мощных интернационалов современного
мира. Еврейский, исламский или католический. Вы принадлежите к одному из
них. Я же - ни к одному, поэтому я и неизвестен. Между моими пальцами
давно уже проскочили все рыбы.
- О чем это вы говорите? - спросила я его изумленно.
- Это парафраз одного хазарского текста, примерно тысячелетней дав-
ности. А вы, судя по названию доклада, который собираетесь нам прочи-
тать, хорошо осведомлены о хазарах. Чему же вы тогда удивляетесь? Или вы
никогда не встречали издание Даубманнуса? Должна признаться, что он меня
смутил. Особенно когда упомянул "Хазарский словарь" Даубманнуса. Если
даже такой словарь когда-либо и существовал, ни один его экземпляр, нас-
колько мне известно, не сохранился.
Дорогая Доротка, я вижу снег в Польше, вижу, как снежинки превращают-
ся в твоих глазах в слезы. Вижу хлеб, насаженный на шест со связкой лу-
ка, и птиц, которые греются в дыму над домами. Д-р Сук говорит, что вре-
мя приходит с юга и переходит Дунай на месте Траянова моста. Здесь нет
снега, и облака похожи на остановившиеся волны, которые выбрасывают ры-
бу. Д-р Сук обратил мое внимание еще на одно обстоятельство. В нашем
отеле остановилась чудесная бельгийская семья, их фамилия Ван дёр Спак.
Семья, какой никогда не было у нас и не будет у меня. Отец, мать и сын.
Д-р Сук называет их "святое семейство". Каждое утро во время завтрака я
наблюдаю, как они едят; все они довольно упитаны, а господин Спак, как я
случайно слышала, однажды в шутку сказал: на толстой кошке блоха не жи-
вет... Он прекрасно играет на инструменте, сделанном из панциря белой
черепахи, а бельгийка занимается живописью. Рисует она, и при этом очень
хорошо, левой рукой, на всем, что ей попадается: на полотенцах, стака-
нах, ножах, на перчатках своего сына. Их мальчику года четыре. У него
коротко подстриженные волосы, зовут его Мануил, и он только недавно нау-
чился составлять свои первые фразы. Съев булочку, он подходит к моему
столу и застывает, глядя на меня так, как будто влюблен. Глаза его в
пятнышках, напоминающих мелкие камешки на тропинке, и он постоянно спра-
шивает меня: "Ты меня узнала?" Я глажу его по голове, словно глажу пти-
цу, а он целует мне пальцы. Он приносит мне трубку своего отца, похожего
на цадика, и предлагает покурить. Ему нравится все, что красного, голу-
бого и желтого цвета. И он любит всю еду таких же цветов. Я ужаснулась,
когда заметила один его физический недостаток - на каждой руке у него по
два больших пальца. Невозможно разобрать, какая рука правая, а какая ле-
вая. Но он еще не понимает, как выглядит, и не прячет от меня свои руки,
хотя родители все время надевают ему перчатки. Не знаю, поверишь ли ты,
но иногда мне это совсем не мешает и перестает казаться чем-то неестест-
венным.
Да может ли мне вообще что-то мешать, если сегодня утром за завтраком
я услышала, что на конференцию прибыл и др-р Абу Кабир Муавия. "...Мед
источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее
горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый; ноги ее нисходят к
смерти, стопы ее достигают преисподней". Так написано в Библии.
11 Царьград, 8 октября 1982
Мисс Доротее Квашневской - Краков. Я потрясена твоим эгоизмом и без-
жалостностью приговора. Ты уничтожила и мою жизнь, и жизнь Исаака. Я
всегда боялась твоей науки и предчувствовала, что она несет мне зло. На-
деюсь, ты знаешь, что произошло по твоей вине. В то утро я вышла завтра-
кать, твердо решив стрелять в Муавию, как только он появится во внутрен-
нем садике ресторана, где накрывают столики тем, кто живет в этом отеле.
Я ждала, наблюдая, как тени птиц, пролетающих над гостиницей, стреми-
тельно скользят по стене. И тогда случилось то, чего никоим образом
нельзя было предусмотреть. Появился человек, и я сразу поняла, кто это.
Лицо его было темным, как хлеб, волосы с сединой, будто у него в усах
застряли рыбьи кости. Только на виске из шрама рос пучок диких, совер-
шенно черных волос, они у него не седеют. Д-р Муавия подошел прямо к мо-
ему столу и попросил разрешения сесть. Он заметно хромал, и один его
глаз был прищурен, как маленький закрытый рот. Я замерла, потом, сунув
руку в сумку, сняла револьвер с предохранителя и оглянулась. В саду кро-
ме нас был только один четырехлетний Мануил; он играл под соседним сто-
лом. - Разумеется, - сказала я, и человек положил на стол нечто, что
навсегда изменило мою жизнь. Это была стопка бумаг.
- Я знаю тему вашего доклада, - сказал он садясь, - и поэтому хотел
проконсультироваться по одному вопросу, связанному с ней.
Мы говорили по-английски, у него немного стучали зубы, ему было хо-
лоднее, чем мне, губы его тряслись, но он ничего не делал, чтобы унять
дрожь. Он грел пальцы о свою трубку и вдувал дым в рукава. Вопрос его
касался "Хазарских проповедей" Кирилла и Мефодия.
- Я просмотрел, - сказал он, - всю литературу, которая относится к
"Хазарским проповедям", и нигде не нашел никакого упоминания о том, что
эти тексты дошли до наших дней. Однако отрывки из "Хазарских проповедей"
Кирилла сохранились и даже были напечатаны несколько сотен лет назад, и
мне представляется невероятным, что никто об этом не знает.
Я была потрясена. То, что утверждает этот человек, могло бы стать
крупнейшим открытием в моей области - славистике - за все время ее су-
ществования. Если это действительно так.
- Почему вы так думаете? - спросила я его, пораженная, и почему-то не
очень уверенно изложила ему свое мнение по этому вопросу. - "Хазарские
проповеди" Кирилла, - сказала я, - науке не известны, о них лишь упоми-
нается в житии Кирилла, откуда мы и знаем, что они существовали. О ка-
кой-то сохранившейся рукописи или же об опубликованном тексте этих про-
поведей смешно говорить.
- Это-то я и хотел проверить, - проговорил д-р Муавия, - но с настоя-
щего момента не только мне будет известно, что верно совершенно обрат-
ное...
И он протянул мне те самые бумаги - ксерокопии,- которые лежали перед
ним. В этот момент я могла нажать на гашетку. Вряд ли мне представился
бы более удобный случай - в саду был всего один свидетель, да и тот ре-
бенок. Но все получилось иначе. Я протянула руку и взяла эти так взвол-
новавшие меня бумаги, копии которых приложены к этому письму. Когда,
вместо того чтобы стрелять, я брала их, мой взгляд остановился на
пальцах сарацина с ногтями, напоминавшими скорлупу лесных орехов, и я
вспомнила о том дереве, которое Халеви упоминает в книгах о хазарах. Я
подумала, что каждый из нас представляет собой такое дерево: чем выше мы
поднимаемся наверх, к небу - сквозь ветры и дожди - к Богу, тем глубже
должны наши корни уходить в мрак, грязь и подземные воды, вниз, к аду. С
такими мыслями читала я страницы, которые дал мне зеленоглазый сарацин.
Их содержание изумило меня, и я недоверчиво спросила, как они к нему по-
пали.
- Важно вовсе не то, как они ко мне попали. В XII веке они оказались
в руках вашего соплеменника, поэта Иуды Халеви, он внес их в свой трак-
тат о хазарах. Описывая известную полемику, он привел слова ее христи-
анского участника, называя его "философом", то есть так же, как это лицо
называет и автор жития Кирилла в связи с той же полемикой. Таким обра-
зом, имя Кирилла в этом еврейском источнике не названо, как и имя арабс-
кого участника спора, приводится только звание христианина - "философ",
а в этом и состоит причина того, что до сих пор никто не искал текст Ки-
рилла в хазарской хронике Иуды Халеви. Я смотрела на д-ра Муавию, и мне
казалось, что он не имеет никакого отношения к тому раненому человеку с
зелеными глазами, который несколько мгновений назад сел за мой стол. Все
