тана заточил в его тело двух падших ангелов, и в них явилась такая по-
хоть, что они до скончания веков не смогут ее насытить и усмирить. Пер-
вого ангела звали Адам, а второго Ева. У Евы вместо взгляда были сети, а
вместо языка - веревка. Выглядела она как большая застежка или как пу-
ты... Адам сразу начал стареть, потому что его душа была перелет ной
птицей, она разделялась и переселялась в другие времена. Вначале Адам
был создан только из двух времен - мужского и женского, в себе самом.
Потом - из четырех (они принадлежали Еве и ее сыновьям - Каину, Авелю и
Сифу). Но потом число частиц времени, заключенных в человеческий облик,
постоянно множилось, и тело Адама росло, пока не превратилось в огромную
державу, похожую на державу природы, правда другого состава. Последний
из смертных всю жизнь обречен блуждать внутри головы Адама в поисках вы-
хода, но он его не найдет, потому что вход в тело Адама и выход из него
нашел один только Христос. Огромное тело Адама лежит не в пространстве,
а во времени, но нелегко обуться в чудо и из слов смастерить лопату. По-
этому не только душа Адама переселяется во все последующие поколения (и
переселение душ - это всегда лишь переселение одной-единственной души -
души Адама), но и все смерти потомков Адама переселяются и возвращаются
в его смерть, созидая таким образом из отдельных ча ну, огромную смерть,
соразмерную его телу и его жизни. Это выглядит так же, как если бы пере-
летные птицы улетали на юг белыми, а возвращались черными. Со смертью
своего последнего потомка умрет и сам Адам, потому что в нем повторяются
смерти всех его детей. И тогда, как в басне о вороне и чужих перьях, со-
берутся Глина, Камень, Вода, Роса, Ветер, Облако и Ангел и каждый забе-
рет назад свою часть Адама. Так они разъединят его, и он исчезнет. Плохо
тогда придется тем, кто отпал от тела Адама, от тела праотца человека,
потому что они не смогут умереть вместе с ним и как он. Они станут
чем-то другим, но не людьми.
Поэтому-то ищут прачеловека Адама хазарские ловцы снов, поэтому сос-
тавляют они свои словари, глоссарии и алфабетиконы. Правда, следует
иметь в виду, что снами хазары называют совсем не то, что мы. Наши сны
мы помним, лишь покуда не посмотрим в окно: стоит в него выглянуть, и
сны забываются навсегда, разлетаясь в прах. У хазар же по-другому.
Они считали, что в жизни каждого человека есть узловые моменты, от-
резки времени, которые можно уподобить ключам. Поэтому у каждого хазара
был особый посох, на котором в течение всей жизни он вырезал (как будто
делал запись в долговой книге) все, что чувствовал в моменты озарений
или высшей полноты жизни. Каждая из таких отметок получала имя одного из
животных или драгоценных камней. И она называлась сном. Таким образом,
для хазар сон был не просто днем наших ночей, он мог быть и таинственной
звездной ночью наших дней. Ловцами, или толкователями, снов были священ-
нослужители, которые истолковывали знаки на уже упоминавшихся посохах и
создавали из них словари биографий, но не такие, какие подразумевает
древнее значение этого слова, как у Плутарха или Корнелия Непота. Это
были сборники безымянных житий, составленные из мгновений просветления,
когда человек становится частью тела Адама. Ведь каждый человек хотя бы
на одно мгновение своей жизни превращается в частицу Адама. Если все эти
мгновения собрать вместе, получится тело Адама на земле, но не в форме,
а во времени. Потому что лишь одна часть времени освещена, проходима и
доступна. Это часть времени, из которой состоит Адам. Все остальное для
нас тьма, и пользуется этим остальным кто-то другой. Наше будущее - это
рожки улитки: оно прячется от нас, стоит только ему нащупать что-то
твердое, а видно его только тогда, когда оно полностью выходит наружу.
Адам так смотрит всегда, потому что тот, кто знает все смерти всех лю-
дей, причем заранее, до самого конца света, знает и будущее этого света.
Поэтому только тогда, когда мы включаемся в тело Адама, мы и сами стано-
вимся провидцами и отчасти собственниками своего будущего. В этом состо-
ит главная разница между Сатаной и Адамом, потому что дьявол будущего не
видит. Вот почему хазары искали тело Адама, а женские и мужские книги
хазарских ловцов снов представляли собой нечто вроде икон Адама, причем
женские отображали его тело, а мужские его кровь. Разумеется, хазары
знали, что их чародеи не смогут полностью составит ело или представить
его в словарях-иконах. Часто они даже рисовали такие иконы, на которых
не было никаких ликов, а изображались два больших пальца - левый и пра-
вый, женский и мужской пальцы Адама. Потому что любая частичка Адама,
если ее удавалось отыскать и вместить в словарь, могла ожить и прийти в
движение только после того, как соприкасались эти пальцы, мужской и
женский. Поэтому хазары в своих словарях особое старание прилагали к то-
му, чтобы составить именно эти две части тела Адама - большие пальцы.
Считается даже, что это им удалось, а на остальные части тела у них не
хватило времени. Но у Адама время есть, и он ждет. Так же как его души
переселяются в его детей и возвращаются как смерти этих детей в его те-
ло, и часть его огромного тела-державы может в любой момент в каждом из
нас быть убита или ожить. Достаточно пророческого соприкосновения
больших пальцев. Мужского и женского. При условии, что за этими пальцами
стоит хотя бы одна сотворенная нами часть тела Адама. При условии, что
мы стали его частью..."
Эти слова Аврама Бранковича звенели у меня в ушах все время, пока мы
продвигались по суше вдоль Дуная, который казался нам в его устье таким
же, каким он был в Регенсбурге, а в Регенсбурге, как в Шварцвальде, у
его истока. Не перестали они звучать и тогда, когда мы добрались до поля
брани и я увидел, как ветер быстро гонит орудийный дым и медленно - ту-
ман с одного берега Дуная на другой. Тогда, на тринадцатую неделю после
Духова дня 1689 года, кончилась засуха и мы увидели самый сильный дождь
в своей жизни. Дунай опять стал таким же глубоким, как небо над ним, а
дождь стоял как высокая ограда, отделяя наш лагерь от турецкого. И вот
здесь, в лагере, на поле боя, мне показалось, что у каждого из нас была
своя причина стремиться сюда, на берег Дуная, и каждый из нас знал, чего
он здесь ждет, сидя в засаде. Никон стал другим человеком после того,
как сжег словарь Масуди и Бранковича. Ничто его не интересовало, он про-
сил читать ему пятый "Отче наш", что читают за самоубийц, и бросал в во-
ду одно за другим свои писарские перья. Почти все время он проводил с
Масуди над расстеленным пестрым платком, на который они бросали кости,
причем Никон проигрывал огромные суммы, которые может позволить себе
проиграть только тот, кто не собирается жить долго. И я почувствовал,
что он прощается с жизнью и надеется, что смерть скорее найдет его не
где-нибудь, а именно здесь, на войне. Кир Аврам перебрался из Царьграда
на Дунай не для того, чтобы воевать, хотя умел он это давно и на войне
ему всегда, и в этот раз тоже, сопутствовал успех. Было очевидно, что на
берегу Дуная у него с кем-то назначена встреча. Масуди бросал кости и
выжидал, надеясь узнать, с кем же собрался увидеться здесь, у Железных
ворот, кир Аврам, ради кого сносит он тяготы войны, кровь и дожди. Так
было и в тот роковой день Воздвижения Креста, когда канонада турецких
пушек стала особенно сильной. Что касается учителя сабельного боя, того
самого копта по имени Аверкие Скила ?, то он остался на Дунае под турец-
ким огнем ради того, чтобы безнаказанно проверить на ком или нашем воине
(ему было безразлично, на ком именно) новый сабельный удар, который он
придумал и отрепетировал уже давно, но еще не сумел испробовать на живом
мясе. Я же сидел здесь вместе с ними потому, что ждал третьей части "Ха-
зарского словаря". Я уже знал на память первые две - исламскую часть Ма-
суди и греческую кира Аврама. Оставалось посмотреть, не появится ли
кто-нибудь с третьей, еврейской частью этого глоссария, потому что из
первых двух следовало, что существует и третья. Никон сжег их, он уже не
боялся, что третья часть будет присоединена к первой и второй, и теперь
он остался без дела. Однако я, зная первую и вторую части наизусть, хо-
тел увидеть и третью, но, правда, не представлял, как это произойдет.
Надеялся я на кира Аврама, который, как мне казалось, ждал того же, что
и я. Но он не дождался. В происшедшей вскоре стычке турецкие воины убили
Бранковича и Никона, а Масуди взяли в плен. На месте схватки вместе с
турками появился и некий красноглазый юноша, у которого брови сходились
на переносице, как крылья у птицы. Один его ус был седым, другой рыжим.
Он бежал, и брови его были в пыли, а борода грязной от натекшей слюны.
Кто бы мог сказать, подумал я, что и его время заслуживает часов! Но мне
было известно, что это именно тот человек, которого я жду. Вдруг он упал
как подкошенный, и из его рук, из сумы, рассыпались листы мелко исписан-
ной бумаги. После того как бой был закончен и все живые удалились, я
выбрался из укрытия и подобрал бумаги. Перейдя Дунай, уже во Влахии, в
Дельском монастыре, я прочитал и еврейские записи, высыпавшиеся из той
сумы, стараясь ничего в них не понять и не попытаться себе объяснить.
Затем я отправился в Польшу для того, чтобы сделать то, чему всеми сила-
ми старался воспрепятствовать Никон Севаст. Я нашел издателя и продал
ему все три словаря: еврейский - найденный на поле боя, греческий - соб-
ранный на службе у Аврама Бранковича, и арабский, который принес ловец
снов Масуди. Издателя звали Даубманнус ?, он страдал недугом, который
созревает только к пятому поколению и тогда приносит смерть, как в длин-
ной партии в шашки. Он на два месяца вперед оплатил мне квартиру, еду и
пуговицы для рубашки, а я записал все, что выучил на память. Сейчас я
опять впервые за много-много лет, выполнял свою работу рассказчика, а
кроме того, и давно оставленную Никоном Севастом работу писаря. В день
десяти тысяч вифлеемских младенцев 1690 года, в снежный день, когда сто-
ял такой мороз, что от него трескались ногти, я закончил работу. Я сло-
жил что-то вроде "Хазарского словаря" из азбучника Бранковича, глоссария
Масуди и еврейского сборника красноглазого юноши и передал это издателю.
Даубманнус взял все три книги - Красную, Зеленую и Желтую, - и сказал,
что напечатает их.
Сделал он это или нет, я не знаю, так же как не знаю, Ваше Преосвя-
щенство, хорошо ли то, что сделал я. Знаю сейчас только одно, что я
по-прежнему чувствую голод писать и от этого голода у меня исчезла жажда
помнить. Как будто я превращаюсь в протокаллиграфа Никона Севаста...
APPENDIX II
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ЗАСЕДАНИЯ СУДА
С ПОКАЗАНИЯМИ СВИДЕТЕЛЕЙ ПО ДЕЛУ
ОБ УБИЙСТВЕ ДОКТОРА АБУ КАБИРА МУАВИИ
Стамбул, 18 октября 1982
Вирджиния Атех, официантка в ресторане отеля "Кингстон", свидетель по
делу госпожи Дороты Шульц, сделала на суде следующее заявление: "В тот
день, 2 октября 1982 года, погода была солнечной. Я чувствовала сильное
волнение. Струи соленого воздуха тянулись с Босфора, и вместе с ними,
извиваясь как змеи, в медленные мысли проникали быстрые мысли. Сад отеля
"Кингстон", где в хорошую погоду накрывают столы, имеет четырехугольную
форму. Один угол солнечный, в другом - есть немного плодородной земли с
цветами, в третьем - всегда ветрено, а в четвертом углу находится камен-
ный колодец и рядом с ним столб. Я обычно стою за этим столбом, потому
что знаю, что гости не любят, чтобы на них смотрели, когда они едят. Это
и неудивительно. Я, например, стоит мне только посмотреть, как гость
завтракает, знаю сразу, что яйцо всмятку нужно ему для того, чтобы перед
обедом сходить выкупаться, рыба - чтобы вечером прогуляться до Топчиса-
