немного камыша и тумана, плывущего над Савой и впадавшего в более глубокий и
быстрый туман над Дунаем. На другой стороне виднелись косые солнечные лучи,
пронзавшие лес, и Леандр чувствовал их дымящийся, то холодный, то горячий,
запах. И снова взгляд скользил по городу: он видел, как рабочие заканчивают
строительство дубровницкой церкви -- плотник, взмахнув топором, вонзал его в
дерево, но звук удара слышался лишь после того, как топор снова взмывал
вверх, так что птица могла пролететь между самим звуком и его источником.
Потом Леандр видел, как ветер рассердил птицу, унеся ее далеко в сторону от
нужного ей направления, и как внизу под ней забили в колокол, но звук
донесся немного позже, как будто он был плодом, оторвавшимся от своего
металлического черешка. Видел, как этот звук дрожит, перелетая вместе с
птицей через реку, и как встречается с австрийскими армейскими лошадьми,
которые прядают ушами на лугу по ту сторону Савы. А потом он мог проследить
за тем, как звон, похожий на тень от облака, достиг на пути к Земуну группу
пастухов и как они, услышав его, повернули свои маленькие головы в сторону
Белграда, который уже опять погрузился в тишину на своей стороне реки. А
потом птица своим стремительным полетом пришивала к небу, как подкладку, тот
мир, в котором, словно пойманный сетью, лежал Леандр. Потому что было
достаточно открыть лишь одни городские ворота, и в Белград ворвалась бы
турецкая конница и вооруженные саблями охотники за головами, чтобы в
мгновение ока превратить эту сокровищницу, незыблемо вставшую на границе их
мира, в развалины и дым. Леандр не знал, даже не мог предположить, что он
был последним человеком, рассматривавшим, сидя в Белградской крепости,
город, который спустя всего несколько лет должен был исчезнуть бесследно и
навсегда.
В октябре того же года отец взял Леандра с собой посмотреть на приезд
русских. Леандр ожидал увидеть всадников с копьями, всунутыми в сапог, но
вместо армии увидел сани, запряженные тройкой лошадей, из которых вышел
один-единственный человек в огромной шубе. В ноздри незнакомца были
вставлены два стебля базилика. Он вылез из саней и сразу прошел прямо в
особняк митрополита. За ним последовал его спутник с сундуком и иконой.
Больше никого не было.
-- Он будет твоим учителем, -- сказал отец. -- Он тебя научит писать.
Он потребовал, чтобы к нему прислали всех, кто поет в церкви псалмы. Не
беспокойся, кроме тебя есть и другие безграмотные, которым война спутала всю
жизнь. И они не намного моложе учителя.
Но одно ты должен запомнить: грамотный смотрит в книгу, ученый смотрит
на мудрого, а мудрый смотрит или в небо, или под юбку, что может и
неграмотный...
Так Леандр начал изучать письмо, счет и основы латыни. За время его
учебы на глазах своих учеников Максим Терентьевич Суворов -- так звали
русского учителя -- потерял все волосы. Его лоб от какого-то внутреннего
неподвижного напряжения собрался в складки, как носок, а кожа истончилась
настолько, что голубой цвет глаз просвечивал через опущенные веки. Во время
уроков за щеками виднелся движущийся красный язык, а на переменах можно было
хорошо рассмотреть, как язык дрожал где-то под ушами от украинских ветров,
бушевавших во рту русского.
-- Все мы здесь находимся между молотом и наковальней и месим крутое
тесто, -- говорил он обычно своим ученикам на непонятном полусербском языке,
который, как считалось, был языком его царя. Только на уроках латыни этот
иностранец на некоторое время освобождался от страха и вдохновенно учил их
искусству запоминания, мнемотехнике, разработанной на примерах речей
Демосфена и Цицерона, для чего использовал большую тетрадь, на которой, как
подглядел Леандр, было написано: Ad Herennium. Чтобы запомнить текст,
следовало, как рекомендовал русский учитель, вспомнить, как выглядел фасад
одного из часто попадавшихся на пути зданий, внешний вид которого застревал
в памяти. Затем нужно было представить себе, что по порядку открываешь все
окна и двери этого здания и в каждый проем, включая бойницы или слуховые
окошки, проговариваешь одну из длинных фраз Цицерона. Таким образом,
мысленно обойдя все здание и произнеся перед каждым окном или дверью по
одной фразе, можно было к концу воображаемой прогулки запомнить всю речь и
даже повторить ее без особого напряжения. Так ученики белградской
сербско-латинской школы выучили наизусть всю речь Цицерона "In Catilinam", а
потом русский учитель принес им латинский перевод одной прекрасной греческой
поэмы, который они тоже должны были запомнить. Эти стихи сочинил какой-то
Мусей Грамматик, кажется христианин, живший чуть ли не более тысячи лет
назад, и назывались они "Любовь и смерть Геро и Леандра". Поэма была
написана автором на греческом, а латинский перевод, как объяснил русский,
опубликован в Венеции в 1494 году. Именно благодаря этому Леандру из поэмы
Мусея потомок известных каменотесов, уже безухий и немолодой, Радача
Чихорич, получил свое новое, шестое по счету, имя. Вот как это было.
Русский учитель не помнил имен своих учеников. С особым трудом он
выговаривал имя самого старшего из них -- Радачи Чихорича. Однажды на уроке
он спросил, какое препятствие стояло между двумя любовниками, Геро и
Леандром (который каждую ночь, ориентируясь по свету зажженного факела,
плыл, преодолевая морские волны, к ее башне). И самый старший ученик, имя
которого учитель не умел произносить, предложил неожиданный ответ. Дело в
том, что Радача во время поездок в Константинополь бывал на Геллеспонте,
проезжал через Сеет и там вместе с земляками-цимбалистами выучился петь
греческую песню о Геро и Леандре, а однажды там же кто-то вместо монеты
бросил ему в инструмент крохотную камею с профилем Геро. Он знал, что Европу
от Азии отделяет не только вода, но и ветер, то есть время. Поэтому он
ответил, что Геро и Леандра, возможно, разделяла не просто вода: им
приходилось преодолевать на пути друг к другу что-то иное. При этом он думал
о девушке, с которой не смог соединиться на дне лодки посреди Охридското
озера.
-- А что же это еще могло быть, как не вода, один из четырех элементов,
из которых устроен мир? -- изумился русский учитель, на что самый старший
ученик спокойно ответил:
-- Возможно, то, что разделяло Геро и Ле-андра, было волнами времени, а
не воды. Возможно, Леандр, плавая, преодолевал время, а не воду.
Такой ответ вызвал в классе взрыв смеха, и с тех пор имя "Леандр"
навсегда прилипло к Радаче Чихоричу. Так называл его и русский учитель.
Ученик на это не сердился, он выучил наизусть стихотворную поэму о Геро и
Леандре и, проходя по вечерам мимо окон дворца патриарха, где уже
расставляли для учеников парты с небольшими отверстиями в нижней доске,
декламировал вместо речей Цицерона свои любимые отрывки из этого
произведения. И на греческом, и на латыни.
Дело в том, что ученики в это время начали с большим удовольствием
посещать и рассматривать строившийся в Белграде дворец митрополита, в
котором было более сорока комнат и залов.
Именно этим зданием пользовались Леандр и его школьные товарищи для
упражнений по системе русского учителя, каждое утро по дороге в школу и
каждый вечер перед тем, как заснуть, они мысленно произносили в замочные
скважины, кабинеты, рабочие помещения, трапезные по одной из фраз своих
заданий. Проходя мимо библиотеки, которая имела два отдельных замка для
того, чтобы ее можно было закрывать или только снаружи, или только изнутри,
или мимо спальни митрополита, окнами смотревшей на запад, и спален его
помощников и гостей, обращенных на восток для того, чтобы молодые вставали
раньше старших, ученики декламировали: "Где мы в этом мире? В каком городе
живем? Здесь они, среди нас, собравшиеся отцы, которые размышляют о гибели
всех, о конце этого города..." И так, постепенно и незаметно, речь врезалась
в память. "...Quid enim mali aut sceleri fingi aut cogitari potest, quod non
ille conceperit? -- Наследство свое промотали, имущество свое перезаложили,
деньги у них исчезли давно, а скоро исчезнет и вера, но при всем этом
остается у них та же страсть, какая была в дни богатства..." Здание было еще
не завершено и заселялось постепенно, крыло за крылом. Высокие
куполообразные своды соединенных между собой помещений, как на дне чаши
весов, держали дорогие, роскошные предметы: камины и печи, покрытые
изразцами с изображением цветов, бархатные и парчовые ткани, посуду
карлсбадского, венского и английского фарфора, серебряные ножи и вилки из
Лейпцига, наборы бокалов из чешского хрусталя и цветного полированного
стекла, лампы и зеркала из Венеции, музыкальные часы и комоды, наполненные
шелковыми мужскими носками. "Поэтому иди и освободи меня от этого страха:
если он истинный, пусть меня не мучит, если ложный, пусть я наконец
перестану бояться", -- как просьбы, звучали эти латинские фразы, учение
подходило к концу, и казалось, русский учитель скоро рассыплется на куски,
подобно монастырям под Белградом, развалины которых уже поросли деревьями.
Когда учение закончилось и русский учитель вернулся обратно в Срем, Леандр
поступил учиться в австрийское военно-инженерное училище для унтер-офицеров.
А когда подошла к концу учеба и в этой школе, по городу поползли слухи
о том, что у выходящих на Саву городских ворот собираются строить две новые
башни на месте тех, что были разрушены в 1690 году. Строительство одной из
них, северной, было доверено давно испытанному строителю Сандалю
Красимиричу, и он уже начал закладывать фундамент. Что касается второй,
южной, башни, с ней дело было непросто. Все товарищи Сандаля, которые в то
время строили в Белграде, отказались от этой работы, потому что вторую башню
нужно было возводить на болотистой почве.
-- Ненадежное это дело, -- говорили они. Так что здесь дело стояло на
месте. Когда прошло уже довольно много времени с начала работ над первой
башней, однажды утром стала известна совершенно неожиданная новость,
изумившая всех.
В тот день на заре Леандра разбудил упоительный запах, проникавший в
его дом снаружи. Это мочился отец, и его моча, как всегда, издавала
сильнейший запах мускуса, заросшего лилиями сада или сандалового дерева. И
эти восхитительные запахи будили не только домашних, но и детей из соседних
домов.
-- Опять у Чихорича припадок мудрости, -- говорили тогда. И
действительно, отец Леандра в последние годы своей жизни был мудрым, только
пока мочился.
В то утро отец распространял запах сандалового дерева в жидком
состоянии и поносил сына:
-- Молодой богатырь, а стал старым нищим! Будто тебя третьей ночью не
уберегли, оборони Господь! С кем связался и чего хочешь! Одно бросил,
другого не подобрал...
Так Леандр понял, что отец все знает. А раз знает отец, знает и весь
город. Знает, что именно Леандр собрался начать работу над южной башней. И
это означало, что он стал соперником знаменитого Сандаля Красимирича,
который был таким могучим, что птицы на Саве и Дунае ловили для него рыбу,
загоняя ее в сети, а кони могли проржать его имя на трех языках.
Сандаль Красимирич был значительно старше Леандра, по возрасту он мог
быть ему отцом. А по положению Леандр мог быть его слугой. Красимирич вошел
в Белград с австрийской армией в 1717 году, в кожаном шлеме, завязанном под
подбородком так давно, что ему пришлось остричь бороду, когда настало время
