только мысли о турке с саблей.
Страх в нем еще больше укрепил один предсказатель. Он жил в огромной
растрескавшейся цистерне для хранения воды, мыл ноги, не снимая носков, и
его одиночество портилось так же быстро, как творог на жаре. Леандру сказали
о нем:
-- Дашь ему медяк -- побреет, дашь два -- во время бритья предскажет
твою судьбу. Но имей в виду, предсказывает он лучше, чем бреет.
Леандр сел на камень перед входом в цистерну и дал два медяка.
Прорицатель рассмеялся, и стало видно то единственное, что в нем не старело,
-- его улыбка. Он велел Леандру раскрыть рот, неожиданно плюнул туда, потом
разинул рот сам. Когда Леандр ответил пророку плевком, тот поплевал ему на
каждую щеку, размазал плевки и начал бритье.
-- Как ты думаешь, турки ударят завтра или послезавтра? -- спросил его
Леандр полушутя.
-- Понятия не имею. -- Голос прорицателя повис в воздухе, как большая
плита.
-- Что же ты тогда за пророк?
-- Знаешь, прорицатели бывают двух сортов -- дорогие и дешевые. Только
не думай, что одни из них хорошие, а другие плохие. Дело не в этом. Одни
занимаются быстрыми, а другие медленными тайнами, вот и вся разница. Я,
например, дешевый прорицатель, потому что и завтрашний день и следующий год
скрыты от меня даже больше, чем от тебя. Я вижу очень далекое будущее, на
два или три столетия вперед, -- я могу предсказать, как будут звать тогда
волка и какое царство погибнет. Но кого интересует, что будет через два или
три столетия? Никого, даже меня. Мне на это плевать. Но есть и другие
прорицатели -- дорогие, например в Дубровнике. Они предсказывают, что
случится завтра или через год, а это нужно каждому, как лысому шляпа, и у
таких не спрашивают, сколько его пророчество стоит, а платят не жалея,
пригоршнями, как за перо жар-птицы. Но не следует думать, что два таких
пророка и их пророчества никак не связаны друг с другом или что они друг
другу противоречат. В сущности, это одно и то же пророчество, и его можно
сравнить с ветром, у которого есть внешняя и внутренняя сторона, причем
внутренняя -- это та, которая остается сухой, когда ветер дует сквозь дождь.
Таким образом, один прорицатель видит только внешнюю сторону ветра, а другой
-- внутреннюю. Ни один из них не видит обе. Поэтому приходится идти по
меньшей мере к двум, для того чтобы сложить целую картину, сшить лицо и
подкладку своего ветра...
А сейчас ты узнаешь все, что можно узнать от меня. Человек похож на
судовой компас:
вертится вокруг своей оси и видит все четыре стороны света, однако то,
что происходит снизу и сверху, остается скрытым, оно ему недоступно. Но как
раз это-то и хочется узнать, это-то и интересует: любовь снизу и смерть
сверху.
Любовь бывает разных видов. Одну можно подцепить только вилкой, другую
едят руками, как устриц, иную следует резать ножом, чтобы не удушила тебя, а
бывает и такая жидкая, что без ложки не обойтись. Но есть и такая, как
яблоко, которое съел Адам.
Что же касается смерти, то это единственное, что под сводом небесным
может, как змея, передвигаться и вверх и вниз по древу нашего происхождения.
Смерть может веками ждать твоего рождения еще до того, как ты родился, а
может вернуться за тобой, выйти тебе навстречу из далекого будущего. Кто-то,
кого ты не знаешь и никогда не увидишь, может натравить на тебя свою смерть,
как охотничью собаку на дичь, или послать ее вдогонку за тобой с такого
расстояния, которое невозможно себе и представить...
Однако оставим это. У тебя очень красивая шея. Такая шея влечет к себе
и женские руки, и солдатскую саблю. А я вижу солдата в сапогах, он бреется
саблей с золотой кистью на рукоятке, и тебя этой саблей он зарубит. Потому
что, вот, мне ясно видна и твоя голова. На блюде, как голова святого Иоанна
Крестителя. А причина в женщине... Но ты не бойся, это будет не скоро. До
этого пройдет еще много времени, много скотины народится. А ты пока береги
шею, лебедь мой, и от женщин, и от сабли. И умойся...
Так и бритье, и пророчество были закончены. Леандр шел домой, а за ним
падал первый снег этого года и звенел мощный голос пророка.
"Таким голосом, -- подумал Леандр, -- снег можно примять, как ковром".
И содрогнулся от холода, стоявшего вокруг, и от ужаса внутри себя.
Предсказание сразило Леандра. Страх встретить человека с саблей
показался ему еще более обоснованным, чем всегда. Его сердце трепетало в
груди, а сны стали заразными от страха, и если Леандру снилось, что ворона
клюнула его в зуб, потому что он улыбнулся ей во сне, то все, к кому он в
течение следующего дня прикасался, видели во сне ворону, клюющую их в зуб.
Однако в те дни, когда Леандр боялся человека с саблей больше всего, он
его не встретил. Встретил он девушку. Пока Леандр и его товарищи пережидали
на берегу Охридского озера зиму, ему стало казаться, что в своем страхе он
хватил через край и потерял свой естественный ритм, что, вместо того чтобы
развивать свое тайное преимущество, он его утрачивает. А началось все с того
вечера, когда он, как ему показалось, услышал звуки цимбалы. И вдруг поймал
себя на том, что прислушался к музыке, а не остался равнодушным, как прежде.
Это показалось ему шагом назад. Играл не мужчина, а женщина, и эта разница,
о которой Леандр знать не мог, не ускользнула от него. Прислушавшись, он
заметил еще кое-что. В тех местах, где музыка требовала от исполнителя
скрестить на струнах пальцы, звук цимбалы замирал и продолжал звучать спустя
еще несколько мгновений, как будто они были нужны для того, чтобы вдохнуть
воздух. Леандр понял, в чем дело, и на следующий день, увидев девушку,
которая играла, сказал ей прежде всего:
-- Я слышал, как ты играешь. У тебя не хватает одного пальца на левой
руке, безымянного. Но играть ты научилась еще до того, как его потеряла. Так
было дело?
-- Так, -- ответила девушка, -- три года назад мне подложили
металлическую цимбалу с раскаленными струнами. С тех пор я играю просто так,
чтобы не забыть, а тебя никто слушать не заставляет...
Леандр тут же подумал, что то, как научился жить он сам, может помочь
девушке забыть о своем несчастье. Он попытался объяснить ей, что нужно жить
быстро, не оглядываясь назад. И, гуляя из вечера в вечер вдоль берега озера,
старался объяснить девушке свое необыкновенное и тщательно скрываемое
свойство. Вскоре стало ясно, что Деспина, так звали девушку, была отличной
ученицей, а дни, когда произошло несчастье с цимбалой и раскаленными
струнами, оказались быстро забытыми. Она навсегда оставила инструмент, так
же как Леандр в эти же дни расстался с купцами, сытый по горло их работой,
переполненный страхом, с карманами, набитыми заработанными дукатами. Деспина
постепенно перенимала его ритм еды, с успехом подражала его походке и речи,
училась пользоваться глазами с такой же головокружительной быстротой, с
которой делал это он; и бывали такие моменты, когда ей казалось, что за день
она проживает два дня. Однако во время этих уроков, гуляя вдоль берега и
стараясь скрыть от других людей свою общую быстроту как общую тайну, они
постепенно сблизились. Ее кольцо иногда бросало отблеск прямо ему в глаза, а
он, глядя на нее, размышлял, нет ли у нее на груди вместо сосков закрученных
свиных хвостиков, как у некоторых изображенных на фресках грешниц. К этому
времени Леандр о женщинах знал немного, как, впрочем, и о себе. Он знал, что
с винами следует обращаться так же, как с женщинами: по-разному летом и
зимой; знал также и то, что сильные вина переливают летом, а слабые --
зимой. Это было все, что по разговорам в семье было известно Леандру о
женщинах, однако девушка без пальца, на котором носят обручальное кольцо,
привлекала его. В те дни где-то ждала Леандра его fabula rasa, его "пустая
история", и умоляла о том, чтобы он наконец в нее вселился.
Через Охридское озеро, разделяя его на две части, протекает река Дрим.
Однажды вечером Деспина и Леандр положили в лодку рыбачью сеть и поплыли
через озеро по реке, которая на заре доставила их на другой берег. В ту ночь
в лодке, скользящей по двухслойной воде, покрытые сетью, они впервые легли
вместе.
Но Леандр, который за несколько часов предвидел все, что должно
произойти, в тот момент, когда его ожидания начали сбываться наяву, был
более быстрым, чем его спутница, так что им не удалось даже прикоснуться
друг к другу. Его ритм оказался совсем иным, чем ее, и так он впервые
столкнулся со страшным роком, лежащим на дне его тайного преимущества перед
другими. Они и потом никогда не могли достичь гармонии друг с другом, и
Леандр, казалось, метал икру в озеро и реку, протекавшие под ним, наполняя
не женское лоно, а лежавшую под ним сеть.
В последний вечер Деспина купила в монастыре Святого Наума две свечи,
одну из них она дала Леандру, а другую оставила у себя в узелке. Как и
обычно, они поплыли вниз по реке через озеро, и Леандр попытался еще раз.
Последний раз. Когда у него опять ничего не получилось и он изверг семя,
даже еще не прикоснувшись к девушке, Деспина дала ему свечу, чтобы он,
орудуя ею, сделал ее женщиной. Потом, уже ближе к рассвету, взяла весло и
подогнала лодку к песчаной косе перед построенным сербскими деспотами
монастырем Богородицы Захумской, до которого можно было добраться только по
воде. Вторую свечу, свою, она зажгла, протянув Леандру, поцеловала его и
оставила в монастыре, а сама погребла вниз по течению Дрима.
Обезумевшие и измученные, они расстались навсегда, убежденные, что
никогда не смогут соединиться. Когда Леандр со свечой в руке подошел к
монастырю, заутреня подходила к концу. Еще до того, как войти в церковь,
Леандр заметил, что в этот день в монастыре происходили похороны иконы.
Икона из Пелагонии была очень старой, но, прежде чем ее положили в могилу и
полили вином, Леандр успел разглядеть ее. На ней были представлены
Богородица, кормящая Младенца, и мужчина с топором -- это был Иоанн
Креститель, -- стоявший рядом с ними. С детской ножки почти свалилась
сандалия, и стоящий рядом с матерью человек подхватил ремешок, чтобы
натянуть его ребенку на пятку; ребенок, почувствовав внезапное
прикосновение, прикусил материнскую грудь, она же, поняв, что случилось,
посмотрела на мужчину, поправлявшего сандалию.
Так замкнулся круг, непрерывная линия, соединявшая человека, его руку,
пятку ребенка, грудь женщины и ее взгляд, обращенный к человеку. Эта линия,
которую Леандр охватил взглядом за несколько мгновений до того, как икону
засыпала земля, напомнила Леандру ту единственную букву, которую он выучил,
-- тета, и он подумал: "Значит, все-таки соединение возможно!"
После этого он направился в монастырь, чтобы постричься в монахи.
Однако сразу это Леандру позволено не было. Во-первых, из-за того, что
у него еще не росла борода. А когда он рассказал, откуда родом, и сообщил,
что семья его не относится ни к западному, ни к восточному христианству, а
сохраняет "веру дедов", то есть богомилов, или патаренов, пришлось ему на
несколько лет сделаться послушником и каяться в своих грехах, ожидая приема
в братство. Все это время он жил в деревянной колокольне, набитой книгами.
Спал на сложенных веревках от колоколов, которые будили его, вырываясь
из-под тела по ночам, когда ветер раскачивал колокола и было слышно, как
разбушевавшееся озеро с ужасающей силой швыряло прибрежную гальку в
монастырские ворота. Но страх уже покинул Леандра. После того, что произошло
у него с Деспиной, истории о людях с саблями и ночные кошмары казались ему
