неиспользованной.
-- Ты боишься смерти? -- неожиданно спросил мальчик у Геро.
-- Я о смерти не знаю ничего, кроме того, что я умру в двенадцать часов
и пять минут.
-- Как это "в двенадцать часов пять минут"?!
-- Очень просто. Все Букуры в моей семье были минерами. Мины они
устанавливали с таким расчетом, что те взрывались в полдень, и об этом все
знали там, где они работали, -- на рудниках, на строительстве железной
дороги и так далее, поэтому люди всегда прятались, когда начинало бить
полдень. Если мина не взрывалась, кто-то из Букуров в двенадцать часов пять
минут должен был пойти проверить, что не сработало. Так они обычно и
умирали.
-- А как же ты умрешь в двенадцать часов пять минут, если ты не минер?
-- Очень просто. В двенадцать часов химический институт, в котором я
учусь, закрывается. Все опасные опыты, которые нам делать запрещено, я
оставляю на после двенадцати и, когда все уходят, зажигаю первую горелку.
Все говорят, смотри, как бы и тебе не подорваться в двенадцать часов пять
минут... А теперь будь любезен, вернись к своему уроку, в противном случае
ты никогда не станешь самостоятельным человеком: до старости будешь чихать
по-отцовски, а зевать по-матерински...
Говоря все это, Геро смотрела на третью, неиспользованную чашку и
вторую тетрадь, которая лежала на столе напротив третьего стула, и
чувствовала разочарование из-за того, что второй ребенок так и не появился,
потому что и в газете, и в разговоре с родителями о детях говорилось во
множественном числе, чему соответствовало и денежное вознаграждение.
"Что-то они мудрят", -- подумала она, задала на дом следующий урок и
спустилась на улицу под дождь, наступая на "чертовы укусы", которые
разболелись еще сильнее. Ее ступни горели огнем.
Между тем не успели они сгореть, как случилось нечто неожиданное. Месяц
приблизился к концу, наступило время собачьих свадеб, и как-то утром она
обнаружила на столе в доме на Добрачиной улице конверт с деньгами. Вместо
тысячи там лежало в два раза больше. То есть ей заплатили не за одного, а за
двух учеников.
-- Что означает эта вторая тысяча динаров? -- спросила она мальчика.
-- Это за Качуницу.
-- За какую еще Качуницу?
-- У нас есть Качуница.
-- Сейчас как наподдам тебе! Кто такая Качуница?
-- Моя сестра, -- ответил мальчик и рассмеялся так, что уши его убежали
на шею.
-- Так что ж эта твоя Качуница не появляется на уроках?
-- Я бы тоже хотел это узнать.
-- Неужели ты не знаешь?
-- Не знаю. Я Качуницу никогда не видел. "От него толку не добьешься",
-- подумала Геро и добавила вслух:
-- Так она существует или не существует, эта твоя Качуница?
-- Откуда я знаю? Родители говорят, что существует. Мама страшно
сердится, если в этом кто-то усомнится. Знаю только, что каждый день за
столом накрывают на четверых, хотя место Качуницы всегда остается пустым, на
завтрак для Качуницы всегда варят четвертое яйцо и про нашу собаку Колю
говорят, будто это ее собака... Этой зимой меня переселили из нашей детской,
родители сказали, что нехорошо, когда мальчик и девочка в таком возрасте
спят в одной комнате...
Мальчик умолк, и Геро увидела, что он, не отводя взгляда, смотрит на
третий, пустой стул, стоящий за круглым столом.
-- Странно, правда? -- добавил он, и Геро уже заранее знала, что его
левый глаз мигнет, как только язык задрожит от звука "р".
"Они непредсказуемы, как погода!" -- решила она, взяла все деньги и
направилась к выходу.
Однако, когда она пришла на следующее занятие, у застекленной двери
вместо мальчика ее встречала мать. Чтобы уберечься от сырости, она, проходя
через балкон, дышала сквозь волосы и, войдя в комнату, зажурчала на таком
французском языке, до которого Геро со своими четырьмя годами изучения еще
не доросла. Усадив гостью за круглый стол, она попросила ее во время уроков
уделить особое внимание тем вещам, с которыми дети испытывают затруднения. В
разговоре она несколько раз навостряла уши, будто прислушиваясь. О детях
говорила во множественном числе, ее улыбка дрожала еще сильнее, чем в
прошлый раз, а ногтями одной руки она буквально впилась в край стола. Боль
подобно пробору явственно просматривалась на ее голове. Она говорила об
уроках французского языка так, словно речь идет о жизни или смерти.
"Просто уши увядают от жалости!" -- подумала Геро, слушая ее.
-- Разумеется, в целом мы очень довольны теми успехами, которые сделали
дети, -- успокаивала ее женщина, -- однако выяснилось, что у них трудности с
настоящим и прошедшим временем. Будущее же время, хочу подчеркнуть, они
знают хорошо. Так что можно им особенно и не заниматься...
Геро сидела на своей длинной косе и никак не могла взять в толк, почему
женщина, прекрасный французский язык которой она сейчас слушала, не займется
своими детьми сама, а кормит их объедками знаний. В этот момент в сумрак
комнаты, где происходил разговор, вошел с освещенной солнцем стороны дома
мальчик. Мать ретировалась, а Геро сконцентрировалась на виновнике
разговора. Движением подбородка она приказала ему сесть, ногой расплела под
столом его ноги и схватила тетрадь с французскими глаголами, полная
решимости прогнать его по всему материалу в настоящем и прошедшем времени. В
этот миг она снова почувствовала, как стремительно растут ее ногти.
Посмотрев на них, Геро обнаружила, что они действительно растут и что она
забыла все формы из правого столбца тетради, которые собралась спрашивать.
Чтобы их вспомнить, она открыла тетрадь и, сверяясь с ней, начала
экзаменовать мальчика по настоящему и прошедшим временам вспомогательных
французских глаголов. Мальчик отвечал блестяще, и Геро была очень удивлена.
-- Ты все знаешь, а в школе сидишь как язык проглотил. Что с тобой
происходит? Твоя мать жалуется на тебя.
-- Она жалуется не на меня, а на Качуницу.
-- Опять ты за свое?
-- Качуница, говорит мама, прекрасно знает будущее время и никак не
может выучить настоящее и прошедшее. Я не могу понять, как так может быть,
потому что это очень просто, гораздо проще, чем будущее... Но мама говорит,
что вас затем и пригласили, чтобы помочь Качунице разобраться...
Геро внимательно посмотрела на мальчика, опоясалась косой и ушла. На
следующий раз она появилась с волосами, покрашенными по моде в два цвета, и
задала мальчику перевести десять стихов из урока о Геро и Леандре, который
сейчас был у них на очереди в учебнике французского языка. Мальчик медленно
читал французский текст, который на самом деле представлял собой перевод
одной старой греческой поэмы:
-- Tant que Hero tint son regard baisse
vers la terre,
Leandre, de ses yeux d'amour,
ne, se lassa pas
De regarder le cou delicat de la jeune
fille...
На этом месте текст в учебнике прерывался картинкой, поэтому мальчик
замолчал.
-- А по чему это он плывет? -- спросил он.
-- Что за глупый вопрос?! По чему же он может плыть, кроме волн моря?
-- Он к тебе плывет? Ты же Геро!
-- Да, я Геро, и я грызу ногти на руках и ногах, а тебе, молодой
господин, это запрещено.
-- А почему Леандр поплыл к тебе?
-- Потому что он полюбил Геро. Она ему светила, пока он плыл.
-- А ты его не боишься? Что, если он доплывет?
-- Если я отвечу, ты все равно не поймешь, -- ответила Геро, у которой
была пара крепких грудей, пупок, глубокий, как ухо, и перстни на пальцах
ног.
-- И что с ним было в конце? Он доплыл?
-- Читай, увидишь... Не доплыл. Говорят, что брат Геро зажег фонарь на
мачте лодки и этим светом заманил Леандра в открытое море, а потом погасил
фонарь. И вернулся на берег, оставив Леандра тонуть в темноте, далеко-далеко
от Геро.
-- Вот это мне нравится! Твой брат защитил тебя!
-- Ты говоришь одни глупости. Мой брат находится в Праге, он там
изучает музыку, и лучше оставить его в покое. Читай дальше и будь
внимателен, иначе завтра встанешь не с той ноги.
Однако назавтра сама Геро встала не с той ноги. С левой. Она проснулась
с ощущением, что ее язык расщепился надвое, как у змеи, но чувствительность
сохранилась только в левой части. Пользоваться правой было невозможно. Она
встала, обтерлась одеколоном "Дикая вода", смахнула своей косой пыль со
стола и принялась готовиться к выпускному, дипломному экзамену. Сначала
учеба шла у нее хорошо, но потом застопорилась. Тогда Геро решила проверить
тетради своих учеников. И тут она обнаружила, что и сама больше не
ориентируется в настоящем и прошедшем времени. Точнее говоря, все формы на
правой стороне страницы представлялись ей настоящей головоломкой. Левая же
сторона, напротив, стала гораздо понятнее, можно даже сказать, что она
никогда так хорошо не владела будущим временем не только во французском, но
и в родном языке. Ее внимание особенно привлекало так называемое второе
будущее время. Она почувствовала, что некоторые люди начинают подгрызать
время с того конца, где оно ближе всего к настоящему, и отсюда пробираются
дальше, другие же, подобно древесному жучку, принимаются сразу за середину и
оставляют после себя дырки. От всех этих мыслей ей начало казаться, что у
нее на голове два вида волос, и она решила передохнуть...
На полке она нашла платье с пятном от первого посещения Добрачиной
улицы и отнесла его в чистку.
"Застань врасплох человека и увидишь животное! -- думала она по пути.
-- Поэтому, если кто-то застанет врасплох тебя, проследи за тем, что в тебе
раньше и быстрее всего отзовется на опасность и неожиданность: голос, рука,
мысль, взгляд, волосы, слюна, ставшая другой на вкус, или пот, изменивший
запах... И постарайся усмирить это, если еще не поздно. Это авангард,
передовой отряд, первый знак того, что тебе что-то грозит..."
Дело в том, что тогда, когда был пролит напиток за столом у
Симоновичей, в Геро не среагировало ничто или почти ничто, только рука
случайно задела стакан и на ней начали необычно быстро расти ногти. Это был
единственный тревожный сигнал, который она поняла сейчас, полгода спустя.
Теперь, когда, судя по всему, было уже поздно и Геро была застигнута
врасплох, стоя не на той ноге, она с ужасом смотрела на свою обросшую
ногтями руку, к которой она вовремя не прислушалась.
-- Витаешь в облаках? -- злорадно бросила ей одна из коллег по
факультету и спросила, который час. Геро хотела, не отвечая на вопрос,
продолжить путь вдоль двух потоков ветра, которые струились с Калемегдана,
как вдруг у нее вырвался ответ, причем в будущем времени:
-- Скоро будет двенадцать часов пять минут.
-- Смотри, как бы с тобой чего не случилось в двенадцать часов пять
минут: уж больно ты сегодня рассеянная, -- ответила ей коллега и удалилась,
оставив Геро в полнейшем изумлении. Несомненно, болезнь ее французского
языка, выражавшаяся в параличе настоящего времени, перекинулась и на родной
язык.
"Что же должно теперь произойти с моим настоящим временем, раз я его
покидаю? -- в ужасе спрашивала себя Геро. -- Может быть, оно отойдет теперь
кому-то другому? Неужели кто-то другой получит вместе с ним и мои
воспоминания, унаследует мое прошлое?"
И действительно, Геро начала изъясняться теперь на каком-то другом
языке, отличавшемся от языка ее современников, хотя он и был тем же самым.
Она чувствовала себя так, будто находится на корабле, стоящем на месте в
открытом море из-за того, что "трезуб" -- птица из ее снов -- своими
огромными крыльями мешает ветру достигнуть парусов, приводящих корабль в
