В колокол Сент-Клемент бьет.
И звонит Сент-Мартин:
Отдавай мне фартинг!
И Олд-Вейли ох сердит:
Возвращай должок! - гудит.
Все верну с получки! - хнычет
Колокольный звон Шордитча.
- Вы знаете последний стих! - сказал Уинстон.
- Да, я знаю последний стих. Но боюсь, вам пора уходить. Постойте.
Разрешите и вам дать таблетку.
Уинстон встал, О'Брайен подал руку. Ладонь Уинстона была смята его
пожатием. В дверях Уинстон оглянулся, но О'Брайен уже думал о другом.
Он ждал, положив руку на выключатель телекрана. За спиной у него
Уинстон видел стол с лампой под зеленым абажуром, речепис и
проволочные корзинки, полные документов. Эпизод закончился. Через
полминуты, подумал Уинстон, хозяин вернется к ответственной партийной
работе.
IX
От усталости Уинстон превратился в студень. Студень - подходящее
слово.
Оно пришло ему в голову неожиданно. Он чувствовал себя не только
дряблым, как студень, но и таким же полупрозрачным. Казалось, если
поднять ладонь, она будет просвечивать. Трудовая оргия выпила из него
кровь и лимфу, оставила только хрупкое .сооружение из нервов, костей и
кожи. Все ощущения обострились чрезвычайно. Комбинезон тер плечи,
тротуар щекотал ступни, даже кулак сжать стоило такого труда, что
хрустели суставы,
За пять дней он отработал больше девяноста часов. И так - все в
министерстве. Но теперь аврал кончился, делать было нечего - совсем
никакой партийной работы до завтрашнего утра. Шесть часов он мог
провести в убежище и еще девять - в своей постели. Под мягким вечерним
солнцем, не торопясь, он шел по грязной улочке к лавке мистера
Чаррингтона и, хоть поглядывал настороженно, нет ли патруля, в глубине
души был уверен, что сегодня вечером можно не бояться, никто не
остановит. Тяжелый портфель стукал по колену при каждом шаге, и удары
легким покалыванием отдавались по всей ноге.
В портфеле лежала книга, лежала уже шестой день, но до сих пор он
не то что раскрыть ее - даже взглянуть на нее не успел.
На шестой день Недели ненависти, после шествий, речей, криков,
пения, лозунгов, транспарантов, фильмов, восковых чучел, барабанной
дроби, визга труб, маршевого топота, лязга танковых гусениц, рева
эскадрилий и орудийной пальбы, при заключительных судорогах всеобщего
оргазма, когда ненависть дошла до такого кипения, что попадись толпе
те две тысячи евразийских военных преступников, которых предстояло
публично повесить в последний день мероприятий, их непременно
растерзали бы, - в этот самый день было объявлено, что Океания с
Евразией не воюет. Война идет с Остазией. Евразия - союзник.
Ни о какой перемене, естественно, и речи не было. Просто стало
известно - вдруг и всюду разом, - что враг Остазия, а не Евразия,
Когда это произошло,
Уинстон как раз участвовал в демонстрации на одной из центральных
площадей
Лондона. Был уже вечер, мертвенный свет прожекторов падал на белые
лица и алые знамена. На площади стояло несколько тысяч человек, среди
них - примерно тысяча школьников, одной группой, в форме разведчиков.
С Затянутой кумачом трибуны выступал оратор из внутренней партии -
тощий человечек с необычайно длинными руками и большой лысой головой,
на которой развевались отдельные мягкие прядки волос. Корчась от
ненависти, карлик одной рукой душил за шейку микрофон, а другая,
громадная на костлявом запястье, угрожающе загребала воздух над
головой. Металлический голос из репродукторов гремел о бесконечных
зверствах, бойнях, выселениях целых народов, грабежах, насилиях,
пытках военнопленных, бомбардировках мирного населения,
пропагандистских вымыслах, наглых агрессиях, нарушенных договорах.
Слушая его, через минуту не поверить, а через две не взбеситься было
почти невозможно.
То и дело ярость в толпе перекипала через край, и голос оратора
тонул в зверском реве, вырывавшемся из тысячи глоток. Свирепее всех
кричали школьники.
Речь продолжалась уже минут двадцать, как вдруг на трибуну взбежал
курьер и подсунул оратору бумажку. Тот развернул ее и прочел, не
переставая говорить. Ничто не изменилось ни в голосе его, ни в
повадке, ни в содержании речи, но имена вдруг стали иными. Без всяких
слов по толпе прокатилась волна понимания. Воюем с Остазией! В
следующий миг возникла гигантская суматоха.
Все плакаты и транспаранты на площади были неправильные! На
половине из них совсем не те лица! Вредительство! Работа
голдстейновских агентов!
Была бурная интерлюдия: со стен сдирали плакаты, рвали в клочья и
топтали транспаранты. Разведчики показывали чудеса ловкости,
карабкаясь по крышам и срезая лозунги, трепетавшие между дымоходами.
Через две-три минуты все было кончено. Оратор, еще державший за горло
микрофон, продолжал речь без заминки, сутулясь и загребая воздух. Еще
минута - и толпа вновь разразилась первобытными криками злобы.
Ненависть продолжалась как ни в чем не бывало - только предмет стал
другим.
Задним числом Уинстон .поразился тому, как оратор сменил линию
буквально на полуфразе, не только не запнувшись, но даже не нарушив
синтаксиса.
Но сейчас ему было не до этого. Как раз во время суматохи, когда
срывали плакаты, кто-то тронул его за плечо и произнес: "Прошу
прощения, по-моему, вы обронили портфель". Он рассеянно принял
портфель и ничего не ответил.
Он знал, что в ближайшие дни ему не удастся заглянуть в портфель.
Едва кончилась демонстрация, он пошел в министерство правды, хотя
время было - без чего-то двадцать три. Все сотрудники министерства
поступили так же. Распоряжения явиться на службу, которые уже неслись
из телекранов, были излишни.
Океания воюет с Остазией: Океания всегда воевала с Остазией.
Большая часть всей политической литературы последних пяти лет
устарела. Всякого рода сообщения и документы, книги, газеты, брошюры,
фильмы, фонограммы, фотографии - все это следовало молниеносно
уточнить. Хотя указания на этот счет небыло, стало известно, что
руководители решили уничтожить в течение недели всякое упоминание о
войне с Евразией и союзе с Остазией. Работы было невпроворот, тем
более что процедуры, с ней связанные, нельзя было называть своими
именами, В отделе документации трудились по восемнадцать часов в сутки
с двумя трехчасовыми перерывами для сна. Из подвалов принесли матрасы
и разложили в коридорах; из столовой на тележках возили еду -
бутерброды и кофе "Победа". К каждому перерыву Уинстон старался
очистить стол от работы, и каждый раз, когда он приползал обратно со
слипающимися глазами и ломотой во Всем теле, его ждал новый сугроб
бумажных трубочек, почти заваливший речепис и даже ссыпавшийся на пол:
первым делом, чтобы освободить место, он собирал их в более или менее
аккуратную горку. Хуже всего, что работа была отнюдь не механическая.
Иногда достаточно было заменить одно имя другим; но всякое подробное
сообщение требовало внимательности и фантазии. Чтобы только перенести
войну из одной части света в другую, и то нужны были немалые
географические познания.
На третий день глаза у него болели невыносимо, и каждые несколько
минут приходилось протирать очки. Это напоминало какую-то непосильную
физическую работу: ты как будто и можешь от нее отказаться, но
нервический азарт подхлестывает тебя и подхлестывает. Задумываться ему
было 'некогда, но, кажется, его нисколько не тревожило то, что каждое
слово, сказанное им в речепис, каждый росчерк чернильного карандаша -
преднамеренная ложь. Как и все в отделе, он беспокоился только об
одном - чтобы подделка была безупречна.
Утром шестого дня поток заданий стал иссякать. За полчаса на стол
не выпало ни одной трубочки; потом одна, и опять ничего. Примерно в то
же время работа пошла на спад повсюду. По отделу пронесся глубокий и,
так сказать, затаенный вздох. Великий негласный подвиг совершен. Ни
один человек на свете документально не докажет, что война с Евразией
была. В двенадцать ноль-ноль неожиданно объявили, что до завтрашнего
утра сотрудники министерства свободны.
С книгой в портфеле (во время работы он держал его между ног, а
когда спал-под собой) Уиистон пришел домой, побрился и едва не уснул в
ванне, хотя вода была чуть теплая.
Сладостно хрустя суставами, он поднялся по лестнице в комнатку у
мистера
Чаррингтона. Усталость не прошла, но спать уже не хотелось. Он
распахнул окно, зажег грязную керосинку и поставил воду для кофе.
Джулия скоро придет, а пока -книга. Он сел в засаленное кресло и
расстегнул портфель.
На самодельном черном переплете толстой книги заглавия не было.
Печать тоже оказалась слегка неровной. Страницы, обтрепанные по краям,
раскрывались легко - книга побывала во многих руках. На титульном
листе значилось:
Эммануэль Голдстейн
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА
ОЛИГАРХИЧЕСКОГО КОЛЛЕКТИВИЗМА
Уинстон начал читать:
Глава 1
НЕЗНАНИЕ - СИЛА
На протяжении всей зафиксированной истории и, по-видимому,
с конца неолита в мире были люди трех сортов: высшие, средние
и низшие. Группы подразделялись самыми разными способами,
носили всевозможные наименования, их численные пропорции, а
также взаимные отношения от века к веку менялись; но
неизменной оставалась фундаментальная структура общества. Даже
после колоссальных потрясений и необратимых, казалось бы,
перемен структура эта восстанавливалась, подобно тому как
восстанавливает свое положение гироскоп, куда бы его ни
толкнули.
Цели этих трех групп совершенно несовместимы...
Уинстон прервал чтение - главным образом для того, чтобы еще раз
почувствовать: он читает спокойно и с удобствами. Он был один: ни
телекрана, ни уха у замочной скважины, ни нервного позыва оглянуться и
прикрыть страницу рукой. Издалека тихо доносились крики детей; в самой
же комнате - ни звука, только часы стрекотали, как сверчок. Он уселся
поглубже и положил ноги на каминную решетку. Вдруг, как бывает при
чтении, когда знаешь, что все равно книгу прочтешь и перечтешь от
доски до доски, он раскрыл ее наугад и попал на начало третьей главы.
Он стал читать:
Глава З
ВОИНА ЭТО МИР
Раскол мира на три сверхдержавы явился событием, которое
могло быть предсказано и было предсказано еще до середины
двадцатого века. После того как Россия поглотила Европу, а
Соединенные Штаты - Британскую империю, фактически сложились
две из них. Третья, Остазия, оформилась как единое целое лишь
спустя десятилетие, наполненное беспорядочными войнами.
Границы между сверхдержавами кое-где не установлены, кое-где
сдвигаются в зависимости от военной фортуны, но в целом
совпадают с естественными географическими рубежами. Евразия
занимает всю северную часть европейского и азиатского
континентов, от Португалии до Берингова пролива. В Океанию
входят обе Америки, атлантические острова, включая Британские,
Австралазия и юг Африки. Остазия, наименьшая из трех и с не
вполне установившейся западной границей, включает в себя
Китай, страны к югу от него. Японские острова и большие, но не
постоянные части Маньчжурии, Монголии и Тибета.
