Уходя, он все же взглянул на стоявших в растерянности барышень,
пожалел их. Барышни сейчас были миленькие. "Ладно, - пообещал Данилов, -
так уж и быть. Я прослежу... Однако пусть пока попостятся". На всякий
случай он выяснил, какая невинность была им возвращена барышням - вечная
или временная? Выходило, что временная, сроком не более чем на три года.
Но сразу же Данилов получил дополнительную информацию. Временная-то
временная, однако ни один мужчина, кроме него, не смог бы и по истечении
срока отменить его постановление. "Ну идиот! - выругался Данилов. - Попал
в историю!"
Он и дальше шел, ругая себя. Какое он имел право навязывать
незнакомым юнцам и девушкам чужую судьбу! Да и при чем тут знакомым или
незнакомым! Но что ему оставалось делать? Данилов и ответить себе на это
не мог. Положил, что потом во всем разберется. Однако опять пожалел
барышень. Вздохнул. Придется ему постараться, чтобы они век в девках не
задержались. Ладно хоть на вид они были не слишком противными. Наоборот...
Подойдя к дому, он вспомнил статью критика Зыбалова. Хорошо еще, что
вчера он не погорячился, как нынче с юношами, и не ответил Зыбалову в
газете этак же, сдвинув пластинку браслета. Да и в чем виноват Зыбалов?
Проявил себя верным движению хлопобудов. И все. А может, он и искренне
писал заметку, может, и впрямь плохим музыкантам была предоставлена сцена
и зал Клуба медицинских работников? Впрочем, так оно или не так, но сами
хлопобуды раздражали Данилова. Хлеще прежнего раздражали... Однако
следовало пока терпеть...
33
В театре трубач Тартаковер сообщил Данилову, что его ждет приятный
сюрприз - галстук из Канады. При этом Тартаковер рассмеялся. Данилов
уловил в его смехе ожидание некоего удовольствия.
Года два назад театр был на гастролях в Монреале. Оркестранты из
местной оперы подружились с москвичами, а теперь трое из них приехали в
Москву туристами, захотели встретиться со старыми знакомцами, привезли
сувениры. Альтисты Монреаля передали с ними каждому из членов альтовой
группы театра по галстуку. Стало быть, и Данилову приехал из Канады
галстук. "А где он?" - спросил Данилов. Тут не только Тартаковер
рассмеялся, но рассмеялись и другие музыканты, подошедшие к Данилову. Было
видно, что в разговоре с ним они лишь продолжают забаву. А может быть,
ждут от него каких-либо действий.
Вышло так. Монреальские музыканты пожелали с московскими коллегами
тихо посидеть в дружеской беседе. Деятельный виолончелист Туруканов взялся
устроить сидение за столом, пригласил монреальцев в свои дом, пообещал
большой сбор, дружбу, музыку, закуску и прочее. Канадские друзья пришли,
увидели дома у Туруканова двух скромных виолончелистов и его жену,
скрипачку, были удивлены, отчасти раздосадованы. Посидев, ушли, сгрузив у
Туруканова все сувениры. В том числе и галстуки для альтовой группы. "Так
что же, - спросил Данилов, - к Туруканову идти?"
Тут все вокруг Данилова зашумели с возмущением. Оказывается,
Туруканов и не собирался раздавать никаких галстуков. Туруканову из слов
гостей якобы показалось, что все сувениры привезены именно ему и его жене,
скрипачке. Кое-какие сувениры, в их числе - альбомы с видами провинции
Квебек и баночки с канифолью, он отдал двум своим друзьям, виолончелистам,
представлявшим на встрече с канадцами оркестр. Те рассчитывали на большее,
обиделись на Туруканова, а еще серьезнее на его жадную жену, и рассказали
обо всем в оркестре.
Минутами раньше Данилов не хотел идти к Туруканову, а теперь
почувствовал, что пойдет.
Туруканов сидел сейчас в маленькой комнате, принимал профсоюзные
взносы.
"Я к вам, Григорий Евгеньевич", - сказал Данилов. "Володенька, -
сказал Туруканов, - у вас же за этот месяц заплачено..." "Разве? -
удивился Данилов. - Но я к вам, Григорий Евгеньевич, по иной причине...
Говорят, вы галстуки раздаете..." "Какие галстуки, помилуйте, Володенька?"
- строго сказал Туруканов. "Канадские". "Какие канадские? - пожал плечами
Туруканов. - Что за шутники послали вас ко мне?" - Но было видно, что он
смущен. "Мне неудобно говорить вам об этом, выходит, что я вымогаю у вас
какой-то галстук, - сказал Данилов, - но и мне неловко, я встретил вчера
альтиста Вернье из Монреаля, он между прочим спросил, как мне понравился
переданный вами галстук..." - Насчет встречи с альтистом Вернье Данилов от
волнения приврал, но у Туруканова слова об этой встрече не вызвали
сомнений. "Но, Володенька, - сказал Туруканов тихо, пряча глаза, - зачем
вам галстук, вы ведь носите бабочки?" "Да, бабочки, - подтвердил Данилов.
- Но я и костюмы надеваю. Однако разве тут в галстуке дело?" Туруканов
молчал, бумаги оставил. "Нам надо спешить, - сказал Данилов, - давайте я
возьму галстук и пойду..." "Нет здесь никаких галстуков! - чуть ли не
плача произнес Туруканов. - Я не захватил... Может быть, ваш, Володенька,
дома найдется..." "А это что у вас из пакета торчит?" - спросил Данилов,
ощущая в себе бестактную напористость. "Где? Из какого пакета? Ах, из
этого?" Из пакета, устроенного на стуле, ничего не торчало, но на красивой
бумаге с цветочками имелись английские слова, возможно, сообщавшие
название галстучной фирмы. Туруканов стал объяснять Данилову, что это так,
мелочи, их лично ему подарили канадские друзья, а он, от себя, намерен
сделать приятное хорошим людям. "Кому?" - решительно сказал Данилов, будто
пистолет в руке держал. Туруканов ответил. Имелись в виду один из
дирижеров, концертмейстер, влиятельный общественник, словом, все полезные
люди. Данилов сказал: "Не только ведь я галстук жду, но и вся альтовая
группа". "Да что вы, Володя, - рассердился Туруканов. - Я, конечно,
посмотрю дома, не оставили ли вам канадцы галстук, но уж от этих бредней
об альтовой группе вы меня увольте... Да и что это за артисты, которые
только о тряпках и думают... Вам я и вправду посмотрю..." Туруканов,
видно, решил отделаться от бестактного альтиста, к тому же редактора
стенной газеты "Камертон". Он открыл пакет и, покопавшись в нем, со
вздохом потянул синий в белый горошек галстук, но галстук сразу не
кончился, а оказался длинным, таким, будто бы имел продолжение в квартире
Турукановых на Сивцевом Бражке. Он как бы разросся, стал шириной в
полметра и пошел пятнами, словно был сшит из цветных лоскутов. Отчетливо
проглядывались на полотне галстука как бы вдавленные в него носовые
платки, фотографии с видами провинции Квебек и реки Святого Лаврентия,
пластинки и магнитофонные ленты, лезвия бритв, носки, дважды дамские
колготы, одни в листочках, другие в черных сердцах. Туруканов потел,
говорил в отчаянии: "Что же это? Откуда это?", пыхтел, однако вытягивал и
вытягивал галстук, остановиться не мог. Лишь когда галстук занял чуть ли
не полкомнаты, из пакета объявился его конец.
"Фу-ты! - расстроился Данилов. - Опять я сгоряча перестарался..."
Туруканов же в испуге и растерянности ходил вдоль возникшего из пакета
галстука, все желал дотронуться до странной и, возможно, бесполезной вещи,
но и руку то и дело отдергивал от галстука, боясь обжечься. "Как же это?
Откуда это?" - повторял он и с неким опасением взглядывал на Данилова.
Позвонил телефон. Туруканов не сразу поднял трубку, будто и из трубки
могло что-то выползти или выстрелить. Данилов тут же, хотя и стоял от
телефона метрах в трех, услышал крик жены Туруканова. "Все улетело! -
кричала она. - Улетело все!" "Что улетело?" - спрашивал Туруканов. "Все!
Все! Все! Галстуки, пластинки, колготы, все!" "Куда улетело?" "Откуда я
знаю, куда улетело! Куда-то! Сквозь стены! От нас!" "Успокойся, - говорил
Туруканов, - вызови врача!" "Ты думаешь, врач все вернет?!" Повесив
трубку, Туруканов опять в испуге посмотрел на Данилова и пробормотал: "Как
же это? Ведь этого не может быть! А? Как же это?" Данилов пожал плечами и
вышел из комнаты. "Неужели взносы у меня действительно уплачены?" - опять
удивился Данилов. Коллеги обступили его. "Есть у Туруканова один большой
галстук, - сказал Данилов, - а обычных, выходит, что и нет..."
После репетиции альтист Чехонин спросил Данилова, отчего он не едет
домой.
- Мне "Свадьбу" играть, - сказал Данилов.
- Да ты что? - удивился Чехонин. - Ты сегодня свободный. Я играю.
Данилов побежал к инспектору оркестра, выяснил, что две недели назад
плохо изучил расписание. С ним и прежде случалось такое. Однажды за неявку
на утренний "Золотой петушок" он получил выговор и не смог поехать на
гастроли в Монголию. Теперь бы Данилову пуститься в Останкино, насладиться
домашним уютом, поспать, но он после некоторых колебаний решил послушать
"Свадьбу Фигаро" из зала. И когда стал слушать, понял, что он не знал как
следует этой музыки! Был же случай у них в театре. Контрабасист, игравший
в оркестре лет сорок и отправившийся на пенсию, достал по знакомству
билеты на "Кармен", привел в театр внука. В первом же перерыве он прибежал
в яму, чуть ли не закричал: "Музыка-то какая! Увертюра-то какая! Опера-то
какая! Я-то всю жизнь думал, что в ней только пум-пум, а в ней,
оказывается, и та-ра-ра-ра..." - и пропел тему тореадора. В яме Данилов
играл "Свадьбу Фигаро" десятки раз, а из зала слушал ее впервые. Поначалу
он сидел открыв рот, потом стал петь. Текст оперы он знал наизусть. Но
Данилов не только пел, а и несколько раз, забывшись, обращался со словами:
"Музыка-то какая! Ансамбль-то какой!" - к старичку, сидевшему прямо перед
ним, при этом чуть ли не за плечо старичка хватался в восторге. Старичок
поначалу смотрел на Данилова удивленно, потом стал сердиться, попросил
Данилова помолчать, сказав, что люди на сцене поют лучше. Да и другие
зрители из ложи с шиканьем оборачивались в сторону Данилова. Данилов
смутился, пел он теперь про себя и оркестр поддерживал про себя, однако
нет-нет, а срывался и чуть слышно звучал в ложе бенуара.
Оркестр моцартовским составом играл хорошо и без него, Данилова, да и
можно ли было плохо играть эту музыку! В антрактах Данилов не ходил ни в
яму, ни в буфеты, он не хотел спускаться в быт. Тихо сидел в ложе бенуара
на гостевом стуле, устроенном ему капельдинером Риммой Васильевной. Весь
был в Моцарте.
После третьего антракта он сконфузился. Он заснул и проспал минут
пять. Лишь при звуках дивного голоса Керубино, не явившегося на военную
службу, Данилов проснулся. Как он ругал себя! Но тут же себя и простил.
Ну, заснул, ну что же делать-то? Ведь устает... Хоть бы отдохнуть недельки
две. Покупаться бы в морских волнах.
- Молодой человек, - сказал старичок, сосед по ложе бенуара, вы своим
стоном мешаете слушать...
- Извините, - сказал Данилов, - музыка больно за душу берет...
И по дороге домой Данилов пел про себя Моцарта. "Кабы я мог написать
такую музыку! - думал Данилов. - Какой же идиот я был десять дней назад,
когда сыграл Переслегина и решил, что все. Кончилось! Ведь было! Было! И
отвращение к музыке было! Как дурной сон! Вот тебе и Моцарт. Пусть по
нынешним понятиям у Шенберга высшая математика, а у Моцарта, скажем,
алгебра, так что же? Нет никакой алгебры, и нет никакой высшей математики,
нет никакого восемнадцатого века, а есть вечное и великое, есть музыка".
Шенберга Данилов в душе вовсе не громил, он относился к Шенбергу с
уважением, а Вторую камерную симфонию его и "Пережившего события Варшавы"
почитал и держал у себя на магнитофонной пленке. Уроки двенадцатитоновой
теории Шенберга чувствовал в симфонии Переслегина. И все же теперь он как
бы возвышал Моцарта над Шенбергом, то ли из азарта, то ли пытаясь
