звонках, в особенности надеялся услышать Переслегина и Чудецкого. "Нет, -
говорил себе Данилов, - все же я молодец! Пусть в мире ничего не
изменилось. Оно и не могло измениться! Но вдруг что-то изменилось во мне?
В музыканте Данилове? Я играл так, как не играл раньше. И на простом
альте. Отчего же мне хоть сегодня не быть довольным собой?"
"А что же Наташа мне даже и записки не оставила?" - подумал Данилов.
Теперь он досадовал на то, что Наташа уехала вместе с гостями. Данилов
понимал, что так оно, наверное, и к лучшему, что Наташа справедливо
полагает жить и сама по себе, а не только при нем, еще Александр Сергеевич
говорил, - правда, французскими словами, - что в женщине нет ничего пошлее
терпения и самоотречения, и Данилов с Александром Сергеевичем поспорил бы
лишь по поводу резкости суждения. Но сейчас Данилов почувствовал себя чуть
ли не обиженным. Отчего же в сию минуту Наташи не было рядом?
Зазвонил телефон:
- Здравствуйте, это Валентин Сергеевич.
- Какой Валентин Сергеевич? - спросил Данилов и тут же понял, что
растерянностью выдает свою слабость.
- Вот вы и сообразили, какой именно.
- Здравствуйте, - сказал Данилов. - Чем обязан?
- Именно мне вы ничем не обязаны... Так, если одной мелочью... Да что
о ней говорить... И сейчас-то я вам звоню вовсе не по Делу... Дело-то у
вас впереди... Ох, и большое!.. Я так... И для собственного успокоения. И
для того, чтобы вас из некоего пагубного заблуждения вывести... Мне бы и
звонить не следовало, настолько это разговор частный, я и нагоняй,
возможно, получу, но вот уж не утерпел...
- Говорите, - сказал Данилов.
- Ведь вы теперь торжествуете...
- С чего бы?
- Торжествуете! Этак сыграли! И потому еще торжествуете, что вам
кажется, будто вы сыграли вчера как обычный житель Земли. Будто вы не
воспользовались никакими нашими возможностями. Действительно, вы пластинку
браслета не сдвигали. Ну и что? Что изменилось-то? Ведь вы сами должны
понять - вы весь были вчера в музыке! Весь Данилов! И тот, что существует
на Земле как бы человеком, и тот, что является демоном на договоре. Вся
ваша натура вчера звучала, и с историей своей, и с опытом житейским. Где
уж тут на равных-то!
- У вас все? - спросил Данилов.
- Конечно, я личность мелкая... - захихикал Валентин Сергеевич, - да
и не мое это дело соваться в вашу музыку... Но вот не утерпел... Слова мои
вы можете посчитать пустыми: мол, он из неприязни или от зависти...
- Вы бы лучше инструмент вернули, - сказал Данилов.
- Какой инструмент?
- Ворованный. Альбани.
- Какой Альбани! Нет у нас никаких Альбани! - взвизгнул Валентин
Сергеевич. - В милицию обращайтесь! В милицию! Какие еще Альбани!
И неожиданный, чуть ли не базарный визг Валентина Сергеевича сменился
короткими гудками с неким присвистом.
Все возвращалось. Стало быть, никуда не исчезал старательный
порученец Валентин Сергеевич, доставивший Данилову лаковую повестку с
багровыми знаками. Стало быть, лишь на короткий срок, неизвестно с какими
целями, оставили его, Данилова, в покое, а теперь напомнили ему о том, кто
он есть и что его ждет. Отчаяние забрало Данилова. Как все некстати,
сокрушался он. Впрочем, а когда было бы это кстати? Но теперь-то Данилову
казалось, что месяца два назад он бы легче перенес назначение ему времени
"Ч". Да что говорить...
Все же вскоре Данилов стал уговаривать себя не хныкать и не
отчаиваться, а жить дальше хоть час, хоть день, вдруг все и обойдется. Ему
теперь казалось, что Валентин Сергеевич не слишком нахально или даже не
слишком уверенно вел себя, раз обратился к нему не особенным и не ярким
способом, а с помощью городской телефонной сети. Конечно, это не имело
никакого значения, но Данилов все же пытался отыскать в самом факте именно
звонка некий смысл. "А может, это и в самом деле, - думал Данилов, -
частный звонок? Не утерпел Валентин Сергеевич, вот и выговорился". Как бы
то ни было, но Валентин Сергеевич, эта тварь мелкая, был приставлен именно
к нему.
"Но что он лезет ко мне с музыкой? - обиделся вдруг на Валентина
Сергеевича Данилов. - Какое его собачье дело!" Мысли о времени "Ч" сразу
рассеялись. Данилова стали мучить сомнения: а вдруг Валентин Сергеевич
прав? Вдруг и верно, вопреки своим упованиям и постановлениям, он,
Данилов, оказался в музыке с людьми не на равных?
Однако, поразмыслив, Данилов склонился к тому, что прежней
договоренности с самим собой он вчера не нарушил. Да, наверное, его
способности, его нынешнее умение и понимание музыки были в явной связи с
его жизнью, его судьбой, с тем, что он перечувствовал, что открыл для себя
и в себе. Но ведь и у любого земного любителя или профессионала существует
подобная связь. К тому же на свете встречались люди с куда более сложной
судьбой. С куда более богатыми возможностями, нежели были у Данилова. Тут
они могли дать ему сто очков вперед. А если разобраться всерьез,
музыкальные способности, какие Данилов получил при рождении, совсем не
сделали его на Земле вундеркиндом. Предки Данилова по отцовской линии к
музыке относились без интереса. Уж если и оказался младенец Данилов при
слухе, то из-за матери. Женщины земной. И позже, на Земле, он сам, без
помощи всяких чужих сил, воспитывал в себе музыканта. Тут Валентин
Сергеевич может и помолчать. С людьми Данилов в музыке не шутил и своей
вчерашней игрой не ввел их в заблуждение. Значит, занятия музыкой ему не
стоит бросать. Вот про Альбани он, наверное, зря вспомнил в разговоре с
Валентином Сергеевичем. Требовать у жулика ворованный инструмент было
делом пустым и жалким. Но, может, и вправду не было у Валентина Сергеевича
Альбани, а следовало напомнить об инструменте милиции? Да что напоминать!
Ведь на днях Данилова вызывали в милицию к старшему лейтенанту Несынову, а
он не пошел. Сегодня же надо было идти!
Однако Данилов не пошел в милицию.
Все ему стало безразлично. От всего хотелось отдохнуть. От музыки - в
первую очередь. Пошла бы она куда подальше! О звуках, об инструменте, о
нотах, о необходимости сидения в яме Данилов думал с остервенением.
Бросить сейчас бы все и удалиться куда-нибудь в охотничью избушку в
Туруханской тайге или в саклю в горах Дагестана, и чтобы вокруг все было
завалено снегом, и бил в крохотное оконце ветер, и выли волки, а он,
Данилов, лежал бы один и пальцами бы не шевелил. Год лежал бы или два, а
что потом бы стал делать, даже об этом и не думал бы. При этом Данилов не
отрицал возможность присутствия рядом с ним в сакле Наташи. Но никаких
особенных видений, связанных с Наташей, у Данилова не возникало. Наташа
могла лишь молча сидеть возле него, и все. Возможно, потом Данилов и не
вернулся бы к музыке, а начал бы новую жизнь, какую - неизвестно. Уж там
бы, в сакле или в охотничьей избе, впал бы он в некие тихие раздумья, а
может быть, даже и в философское состояние, пока ему, Данилову, чуждое, и
многое понял бы. И уж наверное, с белых вершин тишины и покоя, вся его
нынешняя жизнь, и музыка естественно, показались бы такой мелкой суетой,
такой секундной бессмысленностью, что Данилов захотел бы закрыть глаза. Да
что с тех вершин! Данилов и теперь ощущал эту суету и бессмысленность.
Надо же, возрадовался! В свои-то тридцать пять лет - вылез на сцену
солистом, сыграл, пусть и неплохо, ну и что? Дальше-то что? Дальше?
Впрочем, какой смысл было думать о будущем, коли позвонил Валентин
Сергеевич.
Данилов сидел разбитый. Мучением было теперь для него думать-то о
том, что он когда-либо опять возьмет инструмент в руки. Однако взял альт и
отправился в театр. Отыграл и дневной и вечерний спектакли. Когда играл,
уже и не вспомнил об утренних грезах относительно сакли и туруханской
избы.
Коллеги Данилова не говорили о вчерашнем концерте. Да и откуда они
могли знать о событиях культурной жизни медицинских работников! Впрочем,
виолончелист Туруканов в последнем антракте поинтересовался, хорошо ли
платят медики, и был чуть ли не расстроен, узнав, что Данилов, как и
оркестранты, играл задаром.
- Ну, Данилов, - покачал головой Туруканов, - вы же не мальчик...
- Не мальчик, - согласился Данилов.
- Ну вот, - добавил Туруканов, - а эти доктора, особенно зубные,
деньги вилами гребут...
После спектакля Данилов запер инструмент в несгораемом шкафу, дома
Данилову альт не был нужен.
32
А назавтра все пошло, как и в прежние дни. Снова Данилов окунулся в
суету и в хлопоты. Обнаружилась Клавдия Петровна со своими претензиями.
В театре Данилова торопили с выпуском стенной газеты "Камертон".
Данилов уже перепечатал заметки о стажерах, и прежде всего - о меццо
Черепниной, получил от трубача Тартаковера дискуссионную статью об
ансамблях и солистах, сам описал осенние сахалинские гастроли, но вот с
передовой дело у него не шло. Свирели какие-то вились над бумагой, а
литавры так и не звучали. Данилов звонил мне, уговаривал сочинить
передовую, просил не погубить. Но что я мог? Пришлось Данилову обратиться
к помощи отрывного календаря. А за газетой пошли семинары, вновь ожила
вечерняя сеть. Данилов хлопотал и по хозяйству, он не хотел вынуждать
Наташу таскать продукты в останкинскую квартиру. Сам иногда варил перцы с
любительской колбасой.
Естественно, что и спектакли в театре шли один за другим. На основной
сцене и на торжественной. Данилов уже не испытывал острой ненависти к
музыке. Однако порой она ему была скучна. Иногда Данилов ощущал
облегчение. Думал: "Не будет меня теперь тяготить симфония Переслегина, я
ею разрешился..." Дней пять для Данилова вышли хоть и суетные, но легкие.
Он опять забыл о Валентине Сергеевиче. Только однажды вдруг Данилова
тихонечко что-то толкнуло, будто плеча коснулось. И защемило тогда:
"Неужели все? Неужели я больше никогда ничего не сыграю?"... Потом прошло.
Встречался Данилов с Переслегиным и Чудецким. Чудецкий был
по-прежнему деловит, весь в планах. А Переслегин не желал больше писать,
обзывал себя бездарью.
- Ну как же, - возражал Чудецкий, - публика приняла вашу вещь хорошо,
да и Константинов с Вегенером вас хвалили.
- Разве хвалили? - оживился Переслегин. - Но я тут при чем? Это вы с
Даниловым сделали из моей бумаги музыку! Разве у меня альт так звучал?
Для альта Переслегин вообще не намерен был теперь писать, он говорил,
что альт Данилова испугал его. "Это же царь, а не инструмент, куда мне до
его звуков!" Чудецкий посмеивался, уверял, что через месяц Переслегин
отойдет и возьмется писать именно для альта. От Чудецкого и Переслегина
Данилов узнал, что большие музыканты высказались об его игре с похвалой.
Мол, он, Данилов, удивил. Показал, какие у альта возможности. Словно бы
напомнил о чем-то забытом. Или, наоборот, предсказал будущее. Однажды и
Клавдия Петровна явилась к Данилову с претензией - как это он не пригласил
ее в Клуб медиков.
- Да что было приглашать? - удивился Данилов с некоей долей
притворства.
- Нет, - сказала Клавдия, - я на тебя в обиде, о вашем концерте
говорят, а я на нем не была...
Чудецкий говорил, что, наверное, программу удастся повторить. Если не
в Клубе медиков, то во Дворце культуры мукомолов. А может быть, и там, и
там. Тут явился возбужденный Переслегин и стал повторять неистово:
- Музыку надо писать без оглядки! Без оглядки! Вы, Данилов, играли
дерзко, без оглядки! И музыку надо писать без оглядки!
- Что значит без оглядки? - спросил Данилов, хотя и сам как-то
