женщина.
Надо было что-то делать, куда-то идти, но где находится дорога, Марта
не знала, а хоть бы и знала - далеко ли уйдешь по таким кручам, да еще с
подвернутой ногой и серым "эскортом" наверху?
Но стоять на месте и ждать, как говаривал батька Самуил, "от Бога
дулю", тоже было глупо. Марта с трудом сделала несколько шагов и подобрала
валявшуюся на земле рогульчатую палку. Теперь, опираясь на
импровизированный костыль, двигаться стало не так больно; да и от волков,
в случае чего... Марта не строила иллюзий насчет своих способностей "в
случае чего", но вес палки в руках сразу придал ей толику уверенности.
"Если до сих пор не загрызли, может, и дальше обойдется", - подумалось ей.
И женщина заковыляла по дну оврага, вниз по течению ручья - наугад,
просто потому что идти под уклон было легче.
Она не успела дойти даже до ближайшего поворота.
Неотступно следовавшие за ней по краю оврага серые силуэты вдруг
разом исчезли, словно их сдуло порывом сырого промозглого ветра, на
мгновенье в лесу повисла напряженная тишина - и тут же ее располосовал
надвое яростный рык, шум борьбы, треск ломающихся веток... ревущий темный
клубок кубарем скатился в овраг в нескольких шагах от Марты и заметался,
вспенивая воду, брызжа пригоршнями грязи, сплетая в смертельном объятии
гибкие поджарые тела. Марте даже сгоряча показалось, что один из двух
дерущихся волков и не серый вовсе, а почти белый...
Седой - пришло на ум.
"Они что, меня не поделили?" - оторопело подумала женщина, поудобнее
перехватывая свою палку и перенося вес тела на здоровую ногу. Один удар у
нее будет - остальные волки, похоже, дали деру, когда их вожак и этот
седой пришелец стали выяснять свои отношения, сцепившись не на жизнь, а на
смерть; значит, если успеть добить того, что выживет...
Рычание неожиданно перешло в булькающий хрип, клубок тел в последний
раз дернулся и распался. Седой волк поднялся, брезгливо отряхнулся и
бросил торжествующий взгляд на своего мертвого противника.
Марта занесла над головой палку.
И в этот самый момент в овраг свалился еще кто-то, тут же вскочив на
все четыре лапы и бросившись на чуть замешкавшегося седого волка.
Единственное ухо нежданного защитника напряженно стояло торчком,
словно понимая, что скоро его обладатель может остаться и вовсе без ушей.
- Джош! - выдохнула Марта и сразу поняла, что ее дубина сейчас
бесполезна. Перед ней снова катался бешено рычащий ком, и оставалось
только с замиранием сердца ждать исхода, кусая губы от бессилия.
Этот поединок закончился гораздо быстрее, чем первый. Не прошло и
минуты, как Марта увидела прижатого к земле Джоша и седого волка, в
буквальном смысле взявшего за горло ее неудачливого возлюбленного. Волк
медлил сжимать страшные клыки, ворча и испытующе косясь на Марту, на
занесенную над головой женщины палку; потом зверь осторожно отпустил горло
Джоша и неспешно отошел назад.
Волк не должен, просто не может вести себя так! - это Марта понимала,
но не верить своим глазам она тоже не могла. Седой волк, только что без
сожаления загрызший вожака напавшей на них стаи, пощадил собаку! И, судя
по его поведению, отнюдь не собирался нападать на нее, Марту.
Джошу удалось подняться только с третьей попытки. Пошатываясь, он
доковылял до Марты и без сил повалился в грязь рядом с ней, опасливо глядя
на рассматривавшего их седого волка.
- Он нас не тронет, - выдавила Марта. - Он... защищал меня... как и
ты.
Марте показалось, что седой волк едва заметно кивнул и усмешливо
оскалился, но, скорее всего, это ей только померещилось.
В следующее мгновение зверь повернулся и одним длинным прыжком исчез
в сумерках.
Джош проводил его недоуменным взглядом и протяжно заскулил.
- Дорога далеко? - спросила женщина.
Пес утвердительно кивнул и неуклюже махнул лапой в сторону склона, с
которого недавно скатились седой волк и он. Видимо, в том направлении и
находилась оставленная ими дорога.
- Не дойду, - пожаловалась Марта лохматому Молчальнику. - Нога у
меня... Поищи-ка лучше место, где бы нам ночь пересидеть - по светлому,
авось, выберемся!..
Джош снова кивнул и неуверенной трусцой побежал вдоль журчащего ручья
по дну оврага. Опираясь на палку, Марта медленно побрела следом.
Они шли около получаса. Под ногами хлюпало, чавкало, Марта
оскальзывалась на размокшей глине, а потом овраг резко свернул вправо - и,
выйдя из-за поворота, женщина и собака сразу увидели огонь.
В этом месте из оврага имелся довольно пологий выход, - правда,
поперек него валялся полусгнивший трухлявый ствол - и в тридцати шагах за
ним, совсем недалеко, горел чей-то костер.
...пламя настойчиво облизывало редкие сырые ветки, и те трещали от
удовольствия, истекая густым сизым дымом. Смолистый аромат пропитывал все
вокруг, на одинокой поляне света и тепла, невесть как образовавшейся в
ночном лесу, царил тихий уют - и Марте, что стояла, привалившись к
шершавой коре бука-великана на самой границе высвеченного круга, все это
показалось ужасно смешным. Она даже чуть было не расхохоталась, и упавший
рядом Джош перестал зализывать раны и озабоченно глянул на женщину.
Посудите сами - после всего, что произошло, после задранных лошадей и
убитого гайдука, после хрипа, рычания и сумасшедшей погони по дну оврага,
после руки Костлявой на самом плече и оскаленной пасти Седого на горле
Джоша... после всего этого стоять, стараясь не наступать на распухшую
ногу, и думать: опасен человек у костра или нет?
И жалеть, что надорвавшись в схватке с Великим Здрайцей, ты не можешь
забраться в карманы чужой души без прикосновения к телу хозяина.
Хотя и раньше-то знала: крепко не тронешь - много не вынесешь...
- Иди сюда, - не оборачиваясь, бросил человек.
Еще стоя у бука, Марте показался знакомым его силуэт: широченные
плечи, плотное, крепко сбитое туловище, косматая нечесаная голова; а когда
она послушно подошла сбоку и увидела зеленые огоньки, на миг вспыхнувшие в
глубоко посаженных глазках при виде ковыляющего Молчальника - сомнениям не
осталось места.
- Доброй ночи, сын мельника, - тихо сказала Марта, неуклюже садясь у
костра и протягивая к огню руки; и, помолчав, добавила:
- Доброй ночи, Седой...
Низкорослый сын мельника взлохматил пятерней копну своих русых волос,
и в отблесках костра сразу стало заметно то, что днем прятал слишком яркий
солнечный свет: серебряные нити, пронизывающие гущу прядей.
- Дай сюда... ногу, говорю, дай! Не трясись, не укушу...
Ознобно вздрогнув от последних слов, Марта вытянула вперед ногу - и
сильные корявые пальцы плотно обхватили щиколотку. Женщина охнула,
валявшийся неподалеку Молчальник встревоженно поднял голову, но боль почти
сразу отпустила, быстрые прикосновения разгоняли опухоль в разные стороны,
расслабившейся Марте внезапно захотелось спать... но в эту самую минуту
сын мельника прекратил разминать пострадавшую ногу, и заметно ослабевшая
боль все-таки вернулась.
- Денька три прохромаешь, - успокаивающе буркнул Седой, с хрустом
разминая пальцы и несколько раз встряхивая своими лапищами, словно
сбрасывая капли воды. - Цело все...
- Зачем ты это делаешь? - слова вырвались сами, непроизвольно.
- Что?
"А действительно, что? - подумала Марта. - Зачем спас от волков?
Зачем отпустил Джоша? Зачем разжег костер?"
- Дура ты, баба, - Седой подкинул охапку дров в огонь и задумчиво
уставился перед собой. - Ох и дура... Тебе радоваться надо, плакать от
счастья, а ты с вопросами лезешь! Не один тебе, что ли, хрен, почему жива
осталась?! Доживешь до утра - удача, до корчмы Габершляговой доберешься -
радость, вовсе из наших краев исчезнешь - до конца дней праздника
хватит... У ночного костра правды не ищут, у него спят или сказки до утра
сказывают! Поняла?
Марта ничего не поняла. Меньше всего ей хотелось сейчас рассказывать
или слушать сказки. А сын мельника, похоже, не шутил: он прижмурил свои
зеленые глаза, откашлялся, словно пробуя голос...
- Жил-был в здешних местах мельник, - глухо сказал Седой.
Жил-был в здешних местах мельник, из потомственных мукомолов. Стахом
звался, Стахом Топором. Присловье в их семье гуляло: "У нас что ни Топор,
то топор!" Мельница у них была старая, еще прадедовская, но работящая -
народ отовсюду валом валил. Кто зерно вез, кто за мучицей, а кто и так, -
с Гаркловскими Топорами нужным словом перекинуться. Знали люди: дождя
второй месяц нет, корова отелиться не может, муж или там не муж любить не
хочет, на сторону косится, дите неразумное гнилым грибом объелось - иди на
мельницу. Да не так просто иди, а с поклоном, с горшком топленого маслица,
с козлячьей спинкой копченой, с монеткой серебряной... хмыкнет старший
Топор в бороду, почешет в затылке и уйдет молча в клеть. Тогда жди: кивнет
Топор вернувшись - твое счастье, начнет лоб морщить да отмалчиваться - иди
домой, жди от судьбы кукиша!
Однажды мужики в Сухих Садах ведьму палили да сгоряча и на мельницу
заявились. Гори, колдовское гнездо! Так Топоры в топоры, подмастерья в
жерди, а там сухосадцы смотрят: из трех окрестных сел толпа валом валит.
Кто с чем, и все по голове норовят. Своих, мол, палите, сколько влезет, а
наших не трожь! Сухосадцы уж и бродячего монаха вперед выдвинули, тот
крестным знамением на мельницу, а старший Топор шире монашьего крестится и
ржет как мерин: благослови, отче, ибо грешен я! Пожал монах плечами - а
кто не грешен, сын мой?! - и дал деру от греха подальше.
Тем дело и кончилось.
Шло время, ложились Топоры в землю родного погоста, что неподалеку от
их мельницы был, и остался мельник Стах старшим. Все как у людей: жена,
трое девок-помощниц, хлопец тринадцати лет подрастает, наследник, значит,
опять же хозяйство!.. вдобавок то масла принесут, то меду, то еще чего, а
Стах Топор уйдет в клеть, посидит там, потом вернется - кивать или
отмалчиваться...
Ну, да об этом уже говорено!
Охотился как-то в местных лесах князь Лентовский, старший брат
нынешнего старого князя. Давно это случилось, три с лишним десятка лет
минуло, в те поры князюшка лихой был, ядреный, слова поперек не скажи...
Подняли егеря медведя, зверь на князя, князь на зверя, всадил в мохнатую
грудь рогатину, налег - а древко возьми да и сломайся! Как хворостиночка.
Подмял матерый мишка Лентовского, и быть уже беде, так тут мельникова жена
неподалеку грибы собирала. Видит: живая душа без покаяния погибает;
схватила горсть земли, подолом крест-накрест обмахнула, рыкнула
по-медвежьи и зверю в глаза кинула. Скатился косолапый с князя и в лес!
Ровно черти за ним гнались. Встал князь с земли, утерся - а Стахова женка
отроду смешливая была, не удержалась и прыснула, на мятую княжескую рожу
глядя! Стерпел Лентовский - егеря аж бровями повели - и говорит:
- Во сколько жизнь мою ценишь, хлопка? [хлопка - холопка, крепостная
(польск.)] Говори, не стесняйся - мы, Лентовские, караем страшно, но и
награждаем щедро!
- Пусть хлопы жизнь человеческую в грошах оценивают, - отвечает жена
мельника Стаха. - А мне, вольной, и того достаточно, что все живы: и я, и
ты, и хозяин лесной, под которым ты, ровно баба под мужиком, стонал да
бока пролеживал...
Что взять с глупой... язык помелом!
Во второй раз смолчал князь, лишь усы встопорщил и спросил:
- Так может, ляжешь под меня, вольная? Я под медведя, ты под князя, и
все живы: и князь, и ты, и княжеский байстрюк в твоем чреве! Что скажешь?
И за грудь мельникову жену ухватил пятерней.
