Астеропею, - пробормотал Креонт, в единый миг растеряв все слова
заготовленной речи.
Алкмена молчала.
- Я... я воздвигну великому Амфитриону такой толос, в каком никогда
не погребали ни одного из басилеев, - сказал Креонт, не зная, что говорить
дальше.
Алкмена молчала.
- Мы воздвигнем в Фивах храм, мама, - сказали близнецы. - Храм Отца.
- Да, правильно, - одобрил Креонт. - Храм Зевса-Победителя, отца
богов и смертных.
- Храм Отца, - словно и не слыша басилея, одним голосом ответили
братья, и Креонт счел за благо промолчать.
Алкмена подошла к пепелищу и взяла горсть углей и золы.
И чудилось: драгоценные камни мечут искры с ладони последней женщины
Громовержца.
- Это заложите в основание, - тихо бросила Алкмена.
И высыпала раскаленный прах в подставленные руки сыновей: по
полгорсти - каждому.
Даже Креонт, муж государственный, понял тогда: плоть бесчувственна,
когда горит сердце.
- Хаа-ай, гроза над морем, - вполголоса запела Алкмена и пошла прочь,
- хаа-ай, Тифон стоглавый...
И братьям, беспокоившимся, не повредилась ли мать рассудком, внезапно
почудился грохот колесницы, несущейся по краю обрыва между морем и небом.
Так ясно, будто они его уже когда-то слышали.
Но живые живут, и время не ухватишь за хвост, как ни старайся.
Упокоился в грандиозном толосе Амфитрион-Изгнанник, за два года вырос
храм, который вслух все называли храмом Зевса, но правый бицепс у статуи
Громовержца был странно надколот, словно плохо сросшись после удара мечом;
неутомимая Мегара, дочь Креонта, родила Алкиду сероглазого Теримаха, потом
крепыша Деикоонта, и наконец - крикливого Креонтиада; Астеропея тоже
принесла Ификлу двух сыновей и дочь, ласково относясь к первенцу мужа,
хрупкому Иолаю...
Впрочем, все - невестки, сыновья, челядь - знали, что Иолай был, есть
и останется бабушкиным любимцем.
Потому что первый.
Потому что слабенький.
Потому что вырос на Алкмениных руках, до четырех лет зовя бабушку
мамой.
Потому что лицом неуловимо похож... только не спрашивайте у Алкмены -
на кого?
Не ответит.
Вот и сейчас, когда шестилетний Иолай пришел в себя после чуть ли не
двухнедельной горячки, Алкмена боялась ответить самой себе: почему так
изменился любимый внук, и что мерещится ей во взгляде маленького ребенка?
Да и не знала она ответа.
Не бывало такого раньше, чтобы Иолайчик избегал обожаемую бабушку,
заменившую ему мать, которой мальчик не знал - а сейчас приласкать себя не
дает, из объятий выворачивается, все норовит стороной обойти, поцелуешь
его чуть ли не насильно, а он мимо глядит и в глазах тоска смертная, будто
и не целуют его, а на части режут. Молоко козье, кипяченое, что всегда
дважды в день пил - наземь вылил. Нянька пробовала сперва уговорить, потом
заставить - так на няньку вызверился, что бедной целую декаду потом
кошмары снились; и велел мяса подать. Жареного, с кровью. Опять же со
сверстниками и до того не больно-то игрался, а теперь и вовсе перестал.
Около взрослых трется. И молчит. Нехорошо молчит, по-стариковски. Телем
Гундосый, караульщик бывший, помер на днях - Иолай как услышал, сразу
велел себя на похороны отвести. Дескать, так и так пойду. Ну кто ему
старый Телем?! Меньше, чем никто. Нет же, стоял у костра, бормотал что-то,
закусив губу, а в глазах...
Боги, за что караете?!
Кому жаловаться? Навсикае? - этой ее дочки столько внуков наплодили,
что не до чужого Иолая ей...
Вот и сейчас - Алкид опять в Трезену уехал, по торговым делам, Ификл
с утра в палестру собрался, к ученикам, а Иолай к отцу и подходит,
вразвалочку.
- Папа, - говорит...
4
- Папа, - это слово далось Амфитриону с немалым трудом, - я с тобой
пойду.
Ификл посмотрел на сына - худенького белобрысого мальчугана,
уставившегося в пол.
- Куда это? - с нарочитой строгостью спросил он.
Мальчишка вдруг поднял голову и твердо посмотрел в лицо Ификлу.
- В палестру, - буркнул Амфитрион и подумал про себя: "Паршивый из
тебя родитель, сынок! Я-то вас с братом гонял да выгонял... оболтусов!
Сам, небось, с шести лет по палестрам!"
Ификл недоверчиво хмыкнул, помассировал затекшую со сна шею, и вдруг
засмеялся, ухватив сына под мышки и подбросив к потолку.
- Что, герой, надоело с женщинами сидеть?! - крикнул он. - Кровь
заиграла? Ну что ж, это правильно, у нас с тобой кровь звонкая, хорошая...
Собирайся, пойдем!
"Тяжелый он какой-то стал, Иолай мой!" - краем мелькнула мысль.
- Если обижать кто станет - отцу жалуйся! - всполошилась Алкмена. - И
не бегай много, тебе нельзя!
- Правильно, мама! - Ификл опустил сына и поцеловал мать в щеку. -
Бегать нельзя, прыгать нельзя, молоко кипятить надо... Не повезло тебе -
хотела девочку, а вышел мальчик! Эй, мальчик Иолайчик, что делать надо,
когда обижать станут?
- Кричать, - угрюмо ответил Амфитрион.
- Что кричать? - удивился Ификл, ожидавший иного ответа. - Что
кричать-то?! Папа, на помощь?
- Тебя, папа, дождешься на помощь, как же! - на мальчишеском
скуластом лице обнаружилась кривая ухмылка. - То у тебя река разлилась, то
стрелы кончились... нет уж, мы, Персеиды, другое кричим!
И, пока Ификл стоял столбом, не веря собственному слуху, маленький
Иолай подпрыгнул, уцепился за шею отца и мигом вскарабкался ему на плечи.
- Маленьких обижают! - прогремел старинный боевой клич, и две тощие
ноги на удивление цепко охватили Ификлову шею, а две узкие ладошки на
удивление хлестко ударили по Ификловым ушам.
Спрыгивая, мальчишка по дороге лягнул отца в грудь - и приземлился не
самым удачным образом, ободрав левую коленку.
- Ну вот, - расстроенно бросил Амфитрион, - куда это годится? Нет, в
палестру, в палестру, срочно! - а то скиснешь тут от молока и любви вашей!
Догоняй, папаша!
И выскочил за дверь.
- А что? - неожиданно заявил Ификл. - Молодец! Весь в меня. Или в
деда.
Алкмена замахала на сына руками.
- Типун тебе на язык, сынок! Вот уж чего внуку не пожелаю, так это
дедовой судьбы! Сам знаешь - герои долго не живут. Да и жизнь у них...
никому не в радость. Вон Тиресий - слепой, а живет себе и живет...
- Ладно, мама, - оборвал ее Ификл. - Не будем об этом. Алкид клятву
давал, я тебе обещал - вон, в Иолк, приглашали, "Арго" строить, так мы не
поехали...
И дверь хлопнула еще раз.
Алкмена вздохнула и пошла в гинекей, откуда доносился младенческий
плач и еле слышный голос Астеропеи, баюкавшей девочку.
Впервые она почувствовала себя совсем старой.
...а палестра шумела так же, как всегда. На появление Ификлова сына
никто не обратил внимания - что Амфитриона вполне устроило. Единственное,
за чем приходилось следить - так это расписание занятий: когда ученики шли
в крытый гимнасий, он бегал на стадионе, когда подростки метали диски и
копья, он шел в гимнасий, когда работали с оружием, он направлялся в
сектор для прыжков.
К вечеру он твердо знал, что ему нужна только сила - прежние навыки
сохранились полностью, что было неудивительно, юное тело быстро училось
всему, чему надо, и это с одной стороны радовало, а с другой грозило
разрывом неподготовленных связок или вывихом по-детски гибких, но еще
слабых суставов.
Принесшая обед рабыня позже осчастливила Алкмену известием о том, что
любимый внук ест за троих с геройским аппетитом, чего раньше никогда не
случалось.
Так с этого дня и повелось: палестра, обильная пища и никакого
кипяченого молока.
Одно оставил Амфитрион от прежнего Иолая - спать ложился рано и
просыпался от того, что около полуночи заботливая бабушка на цыпочках
входила в покои внука, поправляла на нем покрывало, прислушивалась к
дыханию и удалялась.
А маленький мальчик, сцепив зубы, ждал, пока затихнут ее шаги, после
чего вскакивал, выскальзывал из покоев и, никем не замеченный, еще на
два-три часа убегал в ночную палестру.
Ему надо было спешить.
Через месяц из Трезен вернулся Алкид. К этому времени Амфитрион сто
раз успел насладиться историей первой поездки сына (дяди?) к трезенскому
басилею Питфею Мудрому, когда при виде сброшенной на кресло шкуры
Киферонского льва всех Питфеевых внуков объял страх, кроме юного Тезея,
кинувшегося на зверя с топором.
После чего Алкид якобы предрек Тезею блестящее будущее.
Сам Амфитрион всерьез сомневался в особом блеске будущего Тезея, если
тот в двенадцать лет кидается на шкуру с топором.
Впрочем, когда вся семья собралась в мегароне, чтобы послушать
рассказ Алкида о его нынешней и весьма удачной поездке - сам Алкид очень
не понравился Амфитриону, наблюдавшему за ним из укромного угла.
Нездоровое возбуждение захлестывало старшего сына, щеки его то резко
бледнели, то покрывались пунцовыми пятнами, разговаривал Алкид чрезмерно
громко и размахивал при разговоре руками, чего раньше за ним не водилось;
и во всем его поведении сквозила странная истеричность, не свойственная
мужчинам его возраста и телосложения.
После трехдневной слежки за Алкидом в палестре Амфитрион уверился в
полном физическом здоровье сына - чего не мог сказать о здоровье духовном.
Алкид часто кричал на жену Мегару (правда, при ее характере это было не
особо удивительно), был с детьми или подчеркнуто ласков, или неоправданно
раздражителен; кроме того, он зачастил в храмы, где подолгу стоял,
наблюдая за обрядами жертвоприношений и кусая губы, после чего до вечера
бывал хмур и неразговорчив.
Он походил на пьяницу, надолго лишенного вина; тафийцы называли
подобное состояние "кумаром".
Амфитрион даже думать боялся, что сыну может не хватать его
младенческого проклятия - приступов безумия.
Боялся, а думал.
И по ночам, после изнурительных бдений в палестре, шестилетнему Иолаю
снились Острова Блаженства - безбрежное, безнадежное одиночество - и тень,
кричащая в пустоту:
- Я - Амфитрион-Изгнанник!..
Иногда ему казалось, что не умри он тогда, под Орхоменом, пять лет
назад - Алкид, его сын, которого Амфитрион и Зевс рвали из рук друг у
друга, остался бы прежним.
5
В тот вечер Амфитрион проснулся как всегда, за полчаса до полуночи,
от ласковых прикосновений Алкмены, очень старавшейся не разбудить внука.
Он подождал, пока его жена... его бывшая жена, а теперь - бабушка, к
чему невозможно было привыкнуть, - короче, пока Алкмена удалится, и шаги
ее затихнут в гинекее; и соскочил с ложа.
Выбраться из дома незамеченным было несложно - все, включая
растяпу-привратника, крепко спали. Вскарабкаться на стену, окружающую
двор, для шестилетнего невысокого мальчишки было несколько труднее, но
Амфитрион проделывал это далеко не в первый раз, а сегодня к тому же
ощущал какой-то особый прилив сил.
"Может, это потому, что вчера был мой день рождения, день рождения
Амфитриона из Микен, и Алкмена приносила жертвы отправившемуся в Аид
мужу?" - подумал Амфитрион. И удивился тому, до чего естественной
показалась ему подобная идея.
Ноги быстро несли Амфитриона к пустующей ночью палестре, а мысли
продолжали жерновами вертеться в голове почти шестидесятилетнего
мальчишки.
Владыка Аид говорил, что приступов у Алкида не случалось со времен
Орхоменской войны. Значит, пять лет... и сейчас Алкид, судя по его
поведению, на грани срыва. Что-то должно произойти. Либо Тартар вот-вот
снова возьмется за него, как кошка за мышь - и долгожданная жертва на
