свежевыжженным клеймом одно слово.
Жертвы.
Вот дед Крон-Временщик жертвует прадедом-Ураном, оскопляя
собственного отца во имя грядущей власти; вот отец-Зевс, Дий
Высокогремящий, жертвует дедом Кроном и прабабкой Геей-Землей во имя
победы над Павшими; вот мать Майя-Плеяда жертвует младенцем Гермием ради
любовника-Олимпийца (и рада бы мужем назвать, да нельзя), бросая
новорожденного в гроте горы Киллены; вот он сам, Гермий-Лукавый, готов
пожертвовать близнецами во имя интересов Семьи, как Гера-мачеха совсем
недавно готова была пожертвовать беременной соперницей, матерью этих двоих
братьев; вот Амфитрион-лавагет жертвует собой, поднимая руку на
Арея-Эниалия в битве под Орхоменом...
Жертвует - собой.
Собой.
Единственное человеческое жертвоприношение, не насыщающее Тартар.
Единственная жертва, недоступная бессмертному, не способному
жертвовать собой.
Впервые Гермий подумал, что и боги могут быть ущербны.
- Что с тобой, Лукавый? Эй, очнись!
- Алкид опасен, - не слыша Амфитриона, бесцветно прошептал Лукавый. -
Он опасен... и я люблю его. Лавагет, запомни мои слова и никогда не
повторяй их! - это не только твои дети! Хирон прав: я плохой бог... очень
плохой. Что делать, лавагет?
- Ты - отличный бог, - улыбнулся Амфитрион. - Во всяком случае,
лучший из тех, кого я знаю. Поэтому я открою тебе одну страшную тайну -
родители не убивают больных сыновей. Они их лечат!
- Что делают? - изумился Гермий.
- Лечат! Ты что, не знаешь, что это значит?!
- Плохо, - признался Лукавый. - Я ведь... я ведь никогда ничем не
болел.
- Ничего, это поправимо! В конце концов, у нас впереди подвиги, а это
отличное лекарство для больных и отличная болезнь для здоровых! И те, кто
приносил Алкиду человеческие жертвы - посмотрим, как им понравится наш
мальчик в качестве жреца! Где, ты говоришь, сейчас находится "Арго"?
- Возле Мизии.
- Лети туда и забирай Ификла. Хоть за уши тащи! - чтоб завтра был
здесь. Или спрячь его где-нибудь недалеко и возвращайся за мной. По-моему,
пришла пора освобождать Алкида от клятвы, которую он дал мне пять лет
назад!
- Тебе? - не понял Лукавый.
- Ну да! Конечно, мне! Ты что, не помнишь? - я еще тогда погиб под
Орхоменом...
Оставшись один, мальчик зябко поежился, подобрал смятый пеплос и стал
кутаться в шерстяную колючую ткань, стараясь не стучать зубами от озноба.
Всю уверенную силу, которая только что звенела в нем, заставив
Лукавого взмыть в небо и исчезнуть в воронке распахивающегося Дромоса, как
дождем смыло.
- Эх, Гермий, Гермий, - мальчик с сожалением потряс пустой кувшин и,
так и не добившись от него ни капли, зло пнул кувшин ногой. - Зря ты,
дружок, с нами связался! Любить выучился - так, глядишь, и умирать
научишься... Странно: у такого отца и такой сын! В деда ты, видать, пошел,
Лукавый, в Атланта-Небодержателя... ой, холодно-то как! Нет, домой не
пойду - там у Алкмены этот сидит, жених критский... пусть его сидит, а я
погуляю. Авось, не простужусь!.. похожу-поброжу...
Мальчик встал и принялся вразвалочку выхаживать туда-сюда, волоча
края пеплоса по раскисшей земле.
- А Эврисфей, - бормотал он, едва шевеля синими от холода губами, -
ну и пусть Эврисфей... Главное, чтоб его веления и наши желания в одной
постели умещались! Впрочем, если ему и взбредет в голову какая блажь -
выполним и ее. Надеюсь, что наш микенский ублюдок не станет блажить
слишком часто... а то есть на том свете такое поганое место - Острова
Блаженства называется...
11
Этот юродивый оборванец явился в священные Дельфы с востока.
Высокий буйноволосый мужчина более чем крепкого сложения, он
непрестанно озирался по сторонам, горбясь и вжимая затылок в широкие
плечи, словно его преследовали разом все три Эринии, сестры-мстительницы
Алекто, Тисифона и Мегера, родившиеся из капель крови оскопленного Урана.
И воспаленные глаза юродивого испуганно моргали.
В процветающих Дельфах всегда нашлась бы работа - а значит, и верная
лепешка-другая в день - для такого здоровенного раба, захоти юродивый
продаться кому-нибудь из удачливых торговцев или искусных ремесленников.
Город богател с каждым днем, и жители Дельф не забывали ежечасно
благодарить сребролукого Аполлона-Стреловержца за то, что именно здесь, на
перекрестке многих дорог близ гордого Парнаса и неподалеку от Коринфского
залива, солнечный бог поразил ужасного Пифона и основал дельфийский
оракул.
О том, что оракул был силой отобран не то у Гестии, не то у самой
Геры-Мачехи, предпочитали помалкивать.
Лучшее место для торгового города с гаванью в Крисах трудно было
придумать - иначе быть бы Фокиде, западной области с центром в Дельфах,
вечной падчерицей гораздо более плодородной Беотии.
А так - славься в веках, Феб-Аполлон сребролукий!
Впрочем, в самих Дельфах юродивый задержался в лучшем случае на
полдня, почти сразу же смешавшись с толпой очередных паломников и
отправившись к оракулу.
Там оборванец быстро прошел мощеной дорогой от центральных ворот ко
входу в храм, ни на миг не остановившись у восточной скалистой стены, где
в каменную нишу стекала божественная вода Кастальского источника,
предназначенная для омовения паломников. Также не привлекли внимания
странного гостя многочисленные сокровищницы храма, уступами
располагавшиеся на южной стороне; равнодушен он остался и к статуям,
стоявшим вдоль дороги, и к иным красотам - плоду мастерства великих зодчих
Агамеда и Трофония, любимцев Аполлона.
Юродивый и в храм-то даже не попытался войти, а сел, скрестив ноги, у
памятника Фебу-Сверкающему, высившемуся у мраморных храмовых ступеней, где
и просидел до самого вечера.
На закате к человеку с глазами загнанной лошади подошла одна из
старших жриц - властная женщина средних лет.
- Ты должен покинуть территорию священного округа, - приветливо, но
твердо сказала она. - Если хочешь, приходи завтра.
Юродивый молча встал и побрел по дороге.
"Немой", - подумала жрица, проникаясь непонятным сочувствием к этому
могучему и еще совсем молодому человеку, столь страшно искалеченному
судьбой.
- Погоди! - она догнала юродивого и пошла рядом. - Кто ты? Как тебя
зовут? Если не можешь говорить, то покажи знаками!
Юродивый, не останавливаясь, пожал плечами.
Жрица видела за свою жизнь немало паломников: и пришедших вознести
мольбы, и желающих очиститься от скверны, и просто любопытствующих; она
видела зевак, фанатиков, братоубийц и раскаявшихся разбойников - но никто
не возбуждал в ней такого интереса, как сегодняшний гость.
"Он похож на безумного бога, - обожгла жрицу кощунственная мысль. -
Или, скорее, на павшего титана. Олимпийская сила с печатью Тартара,
выжженной в душе! Боги, как жаль..."
- Если ты хочешь остаться, - удивляясь самой себе, предложила она, -
то за стеной, левее, есть заброшенные постройки. Во время Пифийских игр
там останавливаются рапсоды и кифареды, приехавшие состязаться. Но это
случается раз в год, а в остальные месяцы там никто не живет.
Юродивый кивнул без малейших признаков благодарности и прибавил шагу.
Назавтра он снова сидел у ног мраморного Феба.
Паломники, явившиеся к оракулу за пророчеством, огибали его и шли
дальше, воспринимая сидящего как часть храмового павильона. Неподвижность
юродивого и впрямь была сродни неподвижности изваяния; служители Аполлона
тоже привыкли к нему и, когда на десятый день он остался на территории
священного округа на ночь, все отнеслись к этому спокойно, как к чему-то
само собой разумеющемуся.
Груженая повозка застревала в колдобине - юродивый подставлял плечо,
и колесо мигом освобождалось из плена; оползень грозил засыпать Кассотиду,
второй священный источник Дельф - юродивый работал как проклятый, таская
такие валуны, что жрецы-мужчины только переглядывались между собой;
обветшали некоторые постройки - он клал крышу, вкапывал опорные столбы...
Его кормили.
С ним пытались заговорить; вернее, его пытались разговорить -
безуспешно.
Молоденькие жрицы не раз подглядывали за пришельцем, когда тот
купался, и опять же не раз совершали попытки увлечь этого грандиозного
самца в заросли - Феб-Аполлон, сам немалый бабник, поощрительно относился
к такого рода забавам, в отличие от своей сестры Артемиды-девственницы -
но женщины, похоже, совершенно не интересовали юродивого.
В отместку жрицы прозвали его Женишком, Любимчиком Геры,
покровительницы брака, утверждая, что на Женишке лежит печать супруги
Громовержца, берегущей Женишка для себя. Жрицы Аполлона вообще позволяли
себе великие вольности по отношению к Златообутой Гере - знали, негодные,
что Аполлон-Мусагет терпеть не может мачеху-ревнивицу, так и не простив
жене Зевса преследований собственной матери Латоны с двумя
богами-младенцами на руках.
Так и закрепилось за юродивым новое имя - Геракл.
Отмеченный Герой.
- Эй, Геракл, сбегай-ка в кладовую за мешком сушеных абрикосов!
- Геракл! Где тебя носит?! Иди сюда, пособи укрепить скобы на
воротах!
- Где Геракл? Старый Фрасибул слег, надо к лекарю тащить, а такую
тушу и втроем-то...
И никто не знал, что ночами юродивый беззвучным призраком проникает в
сокровенную часть храма, куда не допускались паломники и младшие жрицы -
только пифия-пророчица, хлебнув воды из Кассотиды и пожевав листьев лавра,
входила туда и садилась на золотой треножник над расщелиной скалы, вдыхая
поднимающийся снизу терпкий туман, рождающий грезы о будущем.
Юродивый присаживался на край расщелины, отодвинув треножник в
сторону, и часами глядел в клубящийся бездонный провал.
В эти минуты он и впрямь походил на безумного бога, с отрешенной
улыбкой заглядывающего в Тартар собственной души.
Иногда он тихо смеялся - это случалось, когда две ленивые змеи
выползали из марева к его ногам, раздвоенными язычками облизывая волосатые
голени Геракла и странно подергивая головками, словно у змей были перебиты
шеи.
Следом за змеями со стороны провала к юродивому приближался сухощавый
человек лет сорока, гладко выбритый по микенской моде, держа в руках
кифару и раздвоенный учительский посох. Отложив посох, гость садился
неподалеку и, настроив инструмент, беззвучно перебирал струны; а голова
кифареда, подобно головам призрачных змей, все время клонилась набок, как
будто сломанная шея отказывалась держать этот груз.
Время шло, и все больше смутных фигур становилось вокруг молчащего
Геракла: огромный лев, скалящий острые клыки, какие-то воины в помятых
доспехах, явно вышедших из орхоменских кузниц, пятеро мальчиков в возрасте
от года до четырех с темными обуглившимися лицами...
А перед рассветом юродивый вставал, поворачивался к пропасти спиной и
уходил, чтобы назавтра прийти снова.
На третий месяц ночных бдений, уже собираясь встать и покинуть
привычное место, юродивый увидел кого-то на том краю расщелины.
И задержался, вглядываясь в туман.
Напротив него сидел он сам.
"Ты - это я?" - спросил Геракл.
Слова складывались плохо и непривычно.
В последнее время он отвык думать словами.
"Я - это ты", - ответил двойник.
"Тогда почему ты - там, а я - здесь? Мне кажется, что это
неправильно."
"Ты сам так выбрал."
"Я ничего не выбирал. Это получилось само собой."
"Неправда. На том краю, где ты - одни жертвы. Значит, и ты - жертва."
