...вот тащится по Беотии торговый караван из Панакта в Иолк; мелькают
лица, конские морды, тюки с товарами... нет, здесь нет того, кого ищет
Гермий! Дорога в Микены. Ага, вот несколько оборванцев с дубинами обирают
двоих перепуганных путников... в иное время Гермий не преминул бы пугнуть
разбойничков, но сейчас не до них - простите, путники, молитесь
кому-нибудь другому!.. дальше, дальше... долина Кефиса, предгорья
Киферона, взгляд скользит от гермы к герме, от столба к столбу - ох,
что-то редко они здесь стоят, маловато тут МЕНЯ, не охватить всю дорогу...
И вспышкой узнавания - за последней на этой дороге гермой, после
которой сама дорога постепенно сходит на нет, превращаясь в извилистую и
каменистую горную тропу, мелькает наконец знакомый коренастый силуэт с
луком за плечом.
Миртил шел в горы, оставив у обочины брошенную колесницу.
Зачем? На охоту, что ли? Не предупредив друзей, бросив учеников,
покинув семью?!
Вопрос остался без ответа. Миртил свернул за поворот и скрылся из
вида.
...Пустышка глубоко вздохнул и открыл глаза.
- Ваш учитель Миртил сейчас в предгорьях Киферона, - глухо бросил
Гермий. - И он уходит все дальше от Фив.
- С ним все в порядке? - нахмурился Ификл.
- Да. Жив и здоров. Пока...
Это странное "пока" вырвалось у Гермия неожиданно для него самого, но
близнецы не обратили внимания на непрошенное слово.
- Точно! - выдохнул Алкид. - Провидец! Слышишь, Ификл: наш Пустышка -
провидец! Что ж ты раньше-то молчал? А еще друг называется! Мы тебе все
рассказываем, а ты скрытничаешь!..
- Киферон во-он где, - тихо сказал Ификл. - Что Миртилу там делать?
- Не знаю, - честно признался Гермий.
- Не знаешь?! - искренне удивился Алкид. - Нет, Пустышка, ты все-таки
прохвост! Как это не знаешь?! Должен знать!
- Во-первых, я никому ничего не должен. А во-вторых, я действительно
не знаю. Вы что думаете, провидцы всеведущи? Нет...
И тут Пустышка умолк на полуслове, даже не заметив, что Алкид тоже
молчит, каменея лицом и словно прислушиваясь к чему-то.
В сознании Гермия, мешая сосредоточиться, эхом звучал испуганный
вскрик: "Во имя Гермеса-Проводника! Что ты хочешь делать с этим ножом,
добрый человек?! Остановись!.." Гермий закрыл лицо ладонями и, отрешившись
от братьев, попытался сосредоточиться на голосе, призывавшем его где-то
там, в лесистых предгорьях Киферона.
- ...Что ты хочешь делать с этим ножом, добрый человек?!
Остановись!..
Пожилой пастух с козьей шкурой на плечах испуганно попятился от
сурового мужчины в дорогом, вышитом хитоне и плаще, заколотом железной
[железо ценилось тогда дороже золота] фибулой.
У ног мужчины лежал сломанный лук, одним концом касаясь сваленных в
пирамиду камней; колчана со стрелами, положенного любому лучнику или
охотнику, у человека попросту не было.
В руке же незнакомец сжимал широкий, слегка изогнутый нож.
- Не бойся, - спокойно-мертвым голосом ответил мужчина. - Этот нож не
для тебя.
И укрепил оружие между камнями острием вверх.
- Видишь эти камни?
- Вижу, - пастух хотел удрать, но что-то удерживало его на месте.
Страх? Любопытство? Жажда наживы?
Глупость?!
- Это жертвенник будущего героя, сына Зевса и Алкмены. На нем я
принесу себя в жертву моему ученику... моему бывшему ученику. А тебе я
оставлю свою одежду и колесницу с лошадьми - она там, внизу у дороги -
если ты окажешь мне одну услугу.
- А может, лучше...
- Молчи и слушай! Я не хочу, чтоб моя неприкаянная тень скиталась по
земле, не зная покоя и наводя на людей ужас. Поэтому прошу тебя: когда все
будет кончено, сожги мое тело, чтобы душа моя мирно упокоилась в Аиде.
Согласен?
- Но... зачем тебе умирать? Купи у меня козленка - и мы принесем его
в жертву, кому ты скажешь!
- Нет. Я поклялся. И проиграл состязание. Боги помогали мне, но
проиграл я, а не боги. Проиграл я, Миртил-лучник, и я исполню клятву. Так
ты поможешь мне - или моя тень будет преследовать тебя до конца твоих
дней?!
- Конечно, конечно, - поспешно закивал пастух, глядя, как Миртил
поворачивается к нему спиной и подходит к жертвеннику, между камнями
которого пробился к солнцу зловещий росток, отсвечивающий бронзой -
широкий и слегка изогнутый на конце.
- ПУСТЫШКА! ПРОСНИСЬ! У НЕГО... У АЛКИДА ОПЯТЬ _Э_Т_О_! СДЕЛАЙ
ЧТО-НИБУДЬ! Я НЕ ХОЧУ...
Гермий отнял ладони от лица, и первое, что бросилось ему в глаза -
бесчувственный, странно скрючившийся Алкид и едва не плачущий Ификл,
стоящий над слегка подрагивающим телом брата.
- Пустышка! ОНИ сейчас будут звать его!
"Приступ, - догадался Гермий. - Сейчас у него будет приступ..."
Непонятное волнение охватило Лукавого. Такого с ним давно не
случалось. Он хотел увидеть приступ Алкида, для этого он уже больше двух
лет сидел в Фивах, но теперь, когда Гермий наконец дождался желаемого - он
растерялся. Растерялся, как обычный смертный!
Что бы сейчас ни довелось увидеть Гермию, какое решение ни принял бы
он после - ему было страшно принимать это решение в одиночку!
"Хирон! - озарением сверкнула мысль. - Он должен видеть это! Он вне
интересов Семьи - идеальный свидетель... Кроме этого, Хирон тоже Кронид, и
его слово может что-то значить для папы!"
Гермий подхватил начавшего корчиться в судорогах Алкида на руки,
мельком ощутив жар этого маленького тела, в котором, казалось, закипала
чудовищная волна, пенясь расплавленным мраком.
- Ификл, держись за мой пояс! Живо!
Ификл не узнал голоса Пустышки, ставшего вдруг жестким и
повелительным, но послушно уцепился за пояс друга.
Гермий шагнул вперед, открывая Дромос. Очертания дома, возле которого
они стояли, подернулись туманной дымкой; нетерпеливо задрожали крылышки,
прорастая из задников сандалий Лукавого...
Шаг.
Другой.
Ификл спотыкается, но пальцы его лишь крепче смыкаются на поясе
Пустышки.
Третий шаг они сделали уже на Пелионе.
10
- Где мы? - испуганно спросил Ификл, щурясь от солнца, бившего ему
прямо в глаза. - Где это мы, Пустышка?
- На Пелионе, - коротко ответил Гермий, не вдаваясь в объяснения.
- Можжевельником пахнет, - похоже, Ификл сразу и безоговорочно
поверил другу-Пустышке и теперь пытался справиться с потрясением. - И еще
травой... Алкид, ты слышишь? Мы на Пелионе... ты лучше кричи, Алкид, или
дерись со мной, только не лежи вот так, как неживой...
- Заткнись! - оборвал мальчишку Гермий.
Ификл послушно замолчал, сглатывая противный комок, предательски
застрявший в горле, и стараясь не сморгнуть повисшую на ресницах слезу -
но она все-таки слетела, каплей соленой росы упав на стебелек травы,
согнувшийся под этой неслыханной тяжестью.
Гермий даже не повернулся к нему, словно Амфитрионова сына больше не
существовало на свете. Осторожно опустив наземь бесчувственное тело
Алкида, Лукавый направился к кустам маквиса, те внезапно качнулись,
расступаясь...
И навстречу Гермию вышел Хирон.
За спиной Лукавого еле слышно ахнул Ификл - что простительно
мальчишке-смертному, то позорно для взрослого бога, но и Гермию захотелось
отступить на шаг, когда он увидел непривычно-суровое лицо кентавра.
Косматые брови Хирона сошлись к переносице, как беременные грозой тучи
нависают над горным хребтом, резко очерченный рот отвердел, в раскосых
глазах обжигающе играли зарницы; под шелковистой кожей конского крупа и
человеческого торса слегка перекатывались валуны мышц, четыре стройные
ноги с тонкими бабками словно вросли в землю...
Выпрямившись во весь рост, Хирон был более чем на голову выше
Лукавого - Ификлу он вообще должен был показаться гигантом - и Гермию
стоило немалого труда припомнить, что он, Гермий-Психопомп - один из
Семьи, и бояться ему, в сущности, нечего.
Он попросту разучился бояться, и сейчас это ощущение поразило его
своей новизной.
- Вот, - глупо пробормотал Гермий, не в силах отвести взгляд от
Хиронова лица. - Вот, Хирон... это мы. Ты же говорил - если с ними, мол,
то можно без разрешения...
Кентавр не ответил. Он пристально смотрел поверх Лукавого на
неподвижно лежащего Алкида, и, словно в ответ этому взгляду, Алкид
шевельнулся, хрипло застонав - но стон внезапно перешел в такой же хриплый
нечеловеческий смех.
Гермий дернулся, резко оборачиваясь - в этом диком хохоте он услышал
предсмертный вскрик фиванского учителя Миртила, упавшего на нож, который
острием вверх был закреплен в самодельном жертвеннике. Свершилось
жертвоприношение, кровь пролилась на камень, Павшие на миг вздохнули
полной грудью, колебля медные стены Тартара; Гермий замешкался,
вслушиваясь в гул преисподней, и пропустил то мгновение, когда Алкид
кинулся на него.
От страшного удара головой в живот у Лукавого потемнело в глазах, он
согнулся, хватая ртом воздух, и только руки его делали привычное дело,
обхватив тело взбесившегося мальчишки и перебрасывая его... нет, совсем не
так, как хотелось - через себя, по крутой дуге, чтоб только пятки
мелькнули в воздухе - а грубо, почти над самой землей, в последний момент
едва удержав ставшего невероятно тяжелым мальчишку.
Алкид упал на бок, но тут же вскочил, кинувшись к растущему рядом
орешнику. Молодой ствол толщиной с запястье жалобно хрустнул, когда Алкид
вцепился в него обеими руками и изо всех сил ударил босой пяткой у
основания; лопнула лента пятнистой коры - и, выставив перед собой палку с
белым измочаленным концом, безумный ребенок двинулся на Гермия.
Не ведая, что творит, невинный и смертоносный, взбесившийся зверь,
несчастный мальчишка, Безымянный Герой; дверь, в которую стучатся все -
Тартар, Олимп, Зевс, Амфитрион, Гермий, Эврит, боги, люди, нелюди...
Израненная мишень многих хитроумных стрелков.
И Гермий второй раз за сегодняшний день вспомнил, что это значит -
бояться.
...Лукавый никому и никогда не расскажет об этом случае. Промолчит о
нем и Хирон, потому что им обоим - Богу и Кентавру - привиделось одно и то
же: пурпурно-золотистое марево, в котором противоестественным образом
смешивалось расплавленное золото и отливающий черным пурпур, а в нем, в
сверкающем тумане, стояло двухтелое существо вне добра и зла, вне правды и
лжи, вне Тартара и Олимпа - но равно способное быть и тем, и другим.
Содрогнулся Пелион.
Не сразу понял Гермий, что происходит, а когда понял - кентавр уже
второй раз взвивался на дыбы, и передние копыта его снова били оземь,
заставляя гору молить о пощаде. Вечное право сыновей Крона-Временщика:
воззвать к Тартару, трижды ударив свою бабку Гею-Землю, воззвать и быть
услышанным.
Только Зевс-Олимпиец бил молниями, Посейдон-Энносигей - трезубцем, а
кентавр Хирон - просто копытом. И Гермий понял, почему Семье было важно,
чтобы Хирон Кронид в дни Титаномахии оказался в стороне, не участвуя в
битве. И Пелион потом отдали кентавру, и нелюбовь к Семье простили, и
Стиксом клялись не поднимать на Хирона руку...
В третий раз ударили копыта, и конское ржание вырвалось из
человеческого рта кентавра, громом прокатившись над Пелионом - так ржал,
должно быть, великий Крон, в облике лазурного жеребца несясь по земным
просторам вслед за кобылицей Филюрой, матерью Хирона. Вслушался в далекий
Хиронов зов Тартар, Крон-Павший вслушался в ржание над Пелионом, горой
недолгого своего счастья; и когда эхо трижды повторило голос кентавра -
