маленький Алкид выпустил из рук смешную свою палку и навзничь упал на
траву.
Гермий посмотрел на него, потом на застывшего как изваяние Ификла.
И вновь на Алкида.
- Я был прав, - прошептал Лукавый, поднимая невидимый до того
жезл-кадуцей, обвитый двумя змеями. - Я был прав. Герой должен быть один.
Жаль, что так получилось... Я сам отведу твою душу в Аид, мальчик - это
все, что я могу для тебя сделать. Ну что, пошли?
Камень попал ему в правое плечо, чуть не заставив выронить жезл.
Гермий зашипел, схватившись за ушибленное место; Ификл, всхлипнув,
торопливо метнул второй камень, промахнулся и вытер слезы ладонью,
размазав грязь по лицу. Потом мальчишка закусил губу и шагнул вперед,
встав между братом и богом.
- Гад ты, Пустышка! - срывающимся голосом выкрикнул Ификл. - Гад
ты... обманщик! А мы, мы-то тебе верили, дураки...
Он шмыгнул носом и присел на корточки, ухватившись за валун величиной
с голову, на треть вросший в землю.
- Ты не бойся, Алкид, - Ификл стиснул зубы, не замечая, что из
прокушенной губы идет кровь, и качнул неподдающийся валун с такой
ненавистью, словно это была голова гада-Пустышки, которую он собирался
оторвать. - Ты только не бойся, ладно? Сейчас мы их убьем и уйдем
отсюда... уйдем домой. Ты, главное, не бойся, ты помни, что ты - это я...
а я не боюсь! Это пусть они нас боятся...
Тонкие руки натянулись, каменная голова недовольно заворочалась,
из-под нее во все стороны брызнули растревоженные черви и мокрицы. Ификл
охнул, приподняв выскальзывающую из рук ношу до колен, едва не выронил ее,
но в последний момент перехватил камень снизу и неожиданно легко вскинул
его себе на плечо.
Он не видел, как позади него вставал пришедший в себя Алкид: сперва
на колени, изумленно моргая и переводя взгляд с брата на Гермия, вновь
поднявшего жезл; потом - во весь рост, подобрав упавшую палку, недобро
сощурившись и не задавая никаких вопросов.
После приступа Алкид нетвердо держался на ногах, но это не делало его
похожим на больного ребенка - скорее он был похож на кулачного бойца,
упрямо встающего после пропущенного удара.
Нет, Ификл не видел этого; просто камень вдруг стал вдвое легче, а
смерть превратилась в нечто далекое и совершенно невозможное, как и должно
быть, если тебе восемь лет.
"Или если ты сын Амфитриона, внук Алкея, правнук Персея, и лишь потом
праправнук какого-то там Зевса, тайком шастающего по чужим спальням", -
мелькнуло в мозгу у Гермия, и от этой чуждой, крамольной,
противоестественной мысли холодный пот выступил на лбу Лукавого.
Плечом к плечу, не по-детски ссутулившись, хмуро глядя исподлобья -
Гермий с ужасом узнал боевую повадку Автолика, своего сына - пред Гермием
стояла Сила. Юная, неокрепшая, хрупкая до поры, впервые осознавшая себя
Сила смотрела на друга, ставшего врагом, на первое в своей жизни
предательство, и в глазах Силы сквозь застилавшие их слезы ясно читалось
желание убивать, убивать навсегда, без пощады и сожаления... С нелепым
камнем на плече, с наивной палкой в руках, перед Гермием стоял
новорожденный Мусорщик-Одиночка, Истребитель Чудовищ - и он,
Гермий-Психопомп, сейчас был предателем, подлецом, чудовищем, мусором,
который следовало убрать или сжечь; и обвитый змеями жезл-кадуцей был в
этот миг не менее нелеп и смешон, чем грязный валун или ореховая палка,
потому что близнецы больше не видели в Пустышке друга - но они не видели в
нем и бога.
Не Тартар - Лукавый сам поставил себя против этих детей сегодняшним
предательством, как против равных, как змея, загнавшая в угол хорька; и
Ананка-Неотвратимость лишила Гермия права решать и выбирать, оставив лишь
право драться с теми, кто только что сказал: "Сейчас мы их убьем и уйдем
отсюда".
Убьем и уйдем.
Впервые жезл показался Гермию невыносимо тяжелым.
...Лукавый чуть не упал, когда Хирон властно отстранил его и, как ни
в чем не бывало, направился к близнецам.
Хвост кентавра описал в воздухе замысловатую восьмерку; Хирон
наклонился, сорвал желтый цветок нарцисса и засунул его себе за ухо.
- До ясеня докинешь? - спокойно спросил кентавр у Ификла, одной рукой
указывая на камень на плече мальчишки, а другой махнув в сторону ясеня,
растущего в двадцати шагах.
- До тебя докину, - враждебно отозвался Ификл и, подумав, добавил: -
Ближе не подходи... лошадь.
- Сам ты лошадь, - засмеялся Хирон, пританцовывая на месте. - Пуп не
надорви, герой! Ну-ка, дай сюда камешек...
Гермий удивленно смотрел, как Ификл безропотно отдает кентавру свое
оружие, а Хирон взвешивает камень на ладони - глаза кентавра при этом
странно вспыхнули - и швыряет глыбу в старый ясень.
- Здорово! - одновременно выдохнули забывшие обо всем близнецы, когда
камень врезался в корявый ствол и, ободрав кору, упал к подножию
пелионского великана.
- А вы думали! - в тон им отозвался Хирон, блестя зубами, которые
завистник скорей всего назвал бы лошадиными. - Ну что, парни, поехали ко
мне в гости?
- Поехали? - недоверчиво переспросил Алкид, запустив в ясень своей
палкой и промахнувшись. - Мы тебя что, в колесницу запрягать будем?
- Нет уж! - расхохотался кентавр. - Мы с вами как-нибудь без
колесницы обойдемся...
И подхватил под мышки сперва Ификла, а потом и Алкида, изогнувшись и
усаживая братьев на своей конской спине.
- Держитесь! - строго приказал Хирон, но в этом не было нужды: Алкид
ухватился за брата, Ификл вцепился в правый локоть кентавра, и две пары
пяток дружно забарабанили по гнедым бокам Хирона Кронида.
- Эх, жаль, стрекала нет! - заикнулся было Алкид, с тоской поглядывая
на брошенную им палку, но кентавр сделал вид, что не расслышал, и
медленной иноходью двинулся к кустам маквиса, откуда не так давно
появился.
У самых кустов он задержался и покосился на одиноко стоящего Гермия,
словно впервые его заметив.
- А этого с собой возьмем? - небрежно спросил Хирон, теребя свободной
рукой цветок за ухом.
- Не-а! - возмущенно заорали близнецы, а Ификл даже погрозил Пустышке
кулаком, чуть не свалился на землю и поспешно уцепился за Хирона.
- Правильно! - согласился кентавр, тряхнув гривой спутанных волос. -
Этого мы не возьмем! А если он сам придет, то мы его...
- Зарежем! - предложил Алкид.
- Повесим! - добавил Ификл.
- А потом утопим, - вполне серьезно подытожил Хирон. - И после всего
этого заставим развести костер и сварить нам похлебку. Договорились?
И, не дожидаясь ответа, весело заржал и двинулся напролом через
кусты.
Когда треск, топот и вопли значительно отдалились, покинутый в
одиночестве Гермий почесал в затылке, сунул жезл за пояс и, растерянно
пожав плечами, двинулся следом за Хироном, вполголоса проклиная колючие
ветки, норовящие хлестнуть Пустышку по лицу.
11
Уже почти дойдя до самой пещеры - Гермий прекрасно помнил, где она,
потому что именно у Хироновой пещеры Семья клялась Стиксом не нарушать
границу Пелиона без дозволения кентавра - Лукавый вдруг резко свернул в
сторону и устремился между соснами туда, где еле слышно смеялся бегущий по
дну оврага ручей.
Позже.
К пещере он подойдет позже, когда вернет себе прежний облик - а
таким, растерянным и смятенным, он не хочет предстать перед Хироном.
Негоже богу пребывать в растрепанных чувствах, да и вообще... стыдно.
Стыдно, и все тут! Сколько душ в Аид отвел, и ничего, а сейчас своя душа
не на месте...
Вот ведь что странно - едва Гермий признался сам себе, что ему
стыдно, и не столько перед Хироном стыдно, сколько перед мальчишками,
перед восьмилетними смертными шалопаями, как ему сразу стало легче. И
сосны перестали укоризненно качать ветками, и кусты перестали тыкать в
него сучками, и сухая хвоя под ногами зашуршала гораздо благожелательнее,
и мордочка симпатичной дриады высунулась из дупла, подмигнула Гермию и,
застеснявшись, исчезла с легким смехом.
"Правильно, - подлил масла в огонь Лукавый, - посмешище я и есть! Вон
Аполлон с Артемидой у болтливой Ниобы не то дюжину детей перестреляли, не
то вообще два десятка (кто их считал, покойников-то?!), а потом сияли, как
солнце в зените, и все хвастались, что ни одной стрелы зря не потратили!
Тантал или там Прокна, жена Терея - эти не то что чужих - своих детей не
пожалели, зарезали, как скотину, а после еще и еду из них сготовили... Ну
нет же, нет такой богини - Совесть! Ата-Обман есть, Лисса-Безумие,
Дика-Правда, наконец, - а Совести нету! Ну почему у всех ее нет, а у меня
есть?! Что ж я за бог такой невезучий?! Ведь сказать кому: Лукавого
совесть замучила - засмеют! Воровал - не мучила, врал - как с гуся вода,
друг на дружку натравливал - и глазом не моргал... пойду к Арею, в ножки
поклонюсь: научи, братец, убивать!.. Этот научит... вояка! Все хвастается,
что Гера его прямо в шлеме родила! Видать, головку-то шлемом и
прищемило..."
Спустившись к ручью, Гермий не сразу заметил, что от приступов
самобичевания он как-то машинально перешел к мысленному бичеванию своего
вечного недруга Арея; не сразу заметил он и то, что у ручья уже кто-то
сидит, свесив в воду раздвоенные копыта и задумчиво почесывая кончик
острого и волосатого уха.
- Привет, Лукавый! - правое копыто взбаламутило тихую до того воду. -
Какими судьбами?
- Привет, - отозвался Гермий, садясь рядом.
Старый сатир Силен, наставник и вечный спутник кудрявого Диониса,
покосился на расстроенного бога и неопределенно хмыкнул.
Лукавый поморщился - от Силена явственно несло перегаром.
- Вот когда я учил юного Диониса нелегкому искусству винопийства... -
не договорив, Силен замолчал; потом, не глядя, протянул руку и выволок из
груды сушняка объемистый бурдюк.
Бурдюк зловеще булькнул.
- Дай сюда, - неожиданно для самого себя приказал Гермий. - Давай,
давай, не жмись...
- Не жмись, козлоногий, - наставительно поправил его Силен, смешно
шевеля ушами. - Когда у вас, богов, неприятности, вы должны быть грубы и
неприветливы.
Бурдюка, однако, не дал - потряхивал им, вслушивался в бульканье,
скалился щербатой пастью.
- Какие у богов неприятности? - пожал плечами Гермий. - А вот у тебя,
козлоногий, они сейчас начнутся. Из-за жадности. И никакой Дионис тебе не
поможет. Понял?
- Понял, - равнодушно кивнул сатир. - Как не понять... Пей,
вымогатель! Авось, повеселеешь - на тебя такого смотреть, и то противно!
Подняли шум на весь Пелион - Хирон копытами топочет, этот летун кадуцеем
машет, орешник трещит, камни чуть не сами собой из земли выворачиваются...
Как не выпить после трудов праведных?
Гермий, успевший к тому времени отобрать у Силена бурдюк и жадно
припасть к нему, подавился и закашлялся, багровея лицом.
- Водички на запивку дать? - с участием поинтересовался сатир. - А то
как бы не стошнило...
- Подсматривал, да? - вырвалось у Гермия, которому только свидетелей
не хватало для полного счастья.
- Нет, в горячке примерещилось! Пелион испокон веку место тихое, я
сюда душой отдыхать прихожу ("С похмелья!" - ядовито ввернул Гермий, но
сатир пропустил это мимо мохнатых ушей), а тут чуть гору с корнем не
вывернули! Глухой не услышит, слепой не увидит... а дурак не поймет - раз
Хирон к Тартару взывает, значит, кому-то хвост подпалили! И уж наверное не
Хирону. Дай-ка сюда бурдючок, что-то у меня в горле пересохло...
Пересохшее горло Силен смачивал долго и усердно, причмокивая и
удовлетворенно сопя, а Гермий смотрел на старого сатира и ощущал, как
