узнаешь - но лучше позже, чем раньше... Ладно, оставим это. - Преподобный
отец помолчал, прикидывая в уме, как перевести разговор на другую тему,
потом просто сказал: - Вчера приехал граф Альбре с сестрой.
Филипп слабо улыбнулся.
- Это хорошо. Я по ним так соскучился... особенно по Амелине. Я хочу
видеть их. Обоих. Но прежде всего - Амелину.
Падре медленно поднялся.
- Сейчас я велю разыскать их и сообщить, что ты уже пришел в себя. Не
сомневаюсь, что Амелина тотчас прибежит к тебе.
С этими словами он направился к выходу, но у самой двери Филипп
задержал его:
- А Эрнан? Он уже приехал из Беарна?
- Да. Вместе с Гастоном и Амелиной, - ответил падре, на лицо его
набежала тень.
- Тогда пошлите, пожалуйста, вестового в Кастель-Фьеро...
- В этом нет необходимости, - мягко перебил его дон Антонио. -
Господин де Шатофьер здесь.
- Где именно? - оживился Филипп.
- Полчаса назад я видел его в твоей библиотеке.
- Так позовите его. Немедленно
- Ладно, - снова вздохнул преподобный отец. - Позову. И пока вы
будете разговаривать, пойду распоряжусь насчет обеда.
Слово "обед" пробудило в Филиппе волчий аппетит. Он подумал, что ему
совсем не помешает плотно поесть, и при этой мысли у него потекли слюнки,
а в животе заурчало.
Его гастрономические размышления прервало появление Эрнана - высокого
крепкого парня с черными, как смоль, волосами и серыми со стальным блеском
глазами. В каждом его движении сквозила недюжинная сила, и потому он
казался на несколько лет старше, чем был на самом деле.
- Привет, дружище, - усмехнулся Филипп. - Пока тебя не было, я в
такой переплет попал... Даже толком не знаю в какой.
Шатофьер как-то отрешенно поглядел на него и молча кивнул. Лицо его
было бледное, с болезненным сероватым оттенком, а под воспаленными глазами
явственно проступали круги.
- Ты плохо себя чувствуешь? - участливо спросил Филипп.
- Да. В общем, неважно, - ответил Эрнан, голос его звучал глухо и
прерывисто, как стон. После короткой паузы он добавил: - Дон Антонио
предупредил, что ты ничего не помнишь, но я все равно благодарен тебе...
за то, что ты хотел сделать вместо меня... хоть и не смог.
- О чем ты говоришь? - удивленно спросил Филипп. - Что же, в конце
концов, произошло?
- Она... - Из груди Эрнана вырвался всхлип. - Она была мне как
сестра... Больше, чем сестра, ты знаешь...
В этот момент память полностью вернулась к Филиппу. Он пронзительно
вскрикнул и зарылся лицом в подушку, прижав ладони к вискам. Ему казалось,
что голова его вот-вот треснет от нахлынувших воспоминаний. Туман забытья,
окутывавший события того рокового утра, в одночасье развеялся, и Филипп с
предельной ясностью вспомнил все, что случилось с ним тогда. И что
случилось с НЕЙ...
Ее звали Эджения. Она была дочерью кормилицы Эрнана и его сверстницей
- как тогда говорили, она была его молочной сестрой. Мать Шатофьера умерла
вскоре после родов, отец - немногим позже; их он, естественно, не помнил и
мамой называл свою кормилицу, а ее дочь была для него родной сестрой. Они
росли и воспитывались вместе, были очень привязаны другу к другу, а когда
повзрослели (как и Филипп, они повзрослели раньше срока), их привязанность
переросла в настоящую любовь. Никто не знал об истинных намерениях Эрнана
в отношении его молочной сестры; но кое-кто, в том числе и Филипп,
предполагал, что он собирается жениться на ней. Лично Филипп этого не
одобрял, однако не стал бы и пытаться отговорить друга, окажись это
правдой. Эрнан был на редкость упрямым парнем, и если принимал
какое-нибудь решение, то стоял на своем до конца. Кроме того, Филипп
хорошо знал Эджению и считал ее замечательной девушкой. Единственный ее
недостаток, по его мнению, заключался в том, что она была дочерью
служанки...
Впрочем, теперь это уже не имело ровно никакого значения - она была
мертва. И, по большому счету, убийцей ее был Гийом!!!
- Как это произошло? - спросил Филипп, не поворачивая головы.
Эрнан подошел к кровати и сел.
- В тот вечер она поехала к своим деревенским родственникам, - тихо,
почти шепотом заговорил он. - И не взяла сопровождения... Сколько раз я
говорил ей, сколько раз... но она не слушалась меня!.. - Шатофьер
сглотнул. - А позже в Кастель-Фьеро прибежала ее лошадь. Мои люди сразу же
бросились на поиски и лишь к утру нашли ее... мертвую... Будь оно
проклято!..
В комнате надолго воцарилось молчание. За окном весело щебетали
птицы, день был ясный, солнечный, но на душе у Филиппа скребли кошки. Ему
было горько и тоскливо. Так горько и тоскливо ему не было еще никогда -
даже тогда, когда умерла его матушка Амелия Аквитанская.
Он первым нарушил молчание:
- Где сейчас Гийом?
- Под арестом, - ответил Эрнан. - Так распорядился майодорм. Но я
уверен, что когда вернется твой отец, его освободят. Ведь нет такого
закона, который запрещал бы дворянину глумиться над плебеями. Любой суд
оправдает этого мерзавца и его приспешников... Где же справедливость,
скажи мне, скажи?! - Эрнан снова всхлипнул, и по щекам его покатились
слезы.
Преодолевая слабость, Филипп поднялся, принял сидячее положение и
сжал в своих руках большую и сильную руку Шатофьера.
- Есть суд нашей совести, друг. Суд высшей справедливости. - В его
небесно-голубых глазах сверкнули молнии. - Гийом преступник и должен
понести наказание. Он должен умереть - и он умрет. Даже в том случае, если
отец полностью оправдает его. Таков мой приговор... НАШ приговор!
Эрнан вздрогнул, затем расправил свои могучие плечи, находившиеся на
уровне глаз Филиппа.
- Да! Гийом умрет. - Голос его звучал твердо и решительно. - Как
бешеная собака умрет! И все эти подонки из его компании умрут. Я еще не
решил, что делать с Робером - его счастье, что он поехал с твоим отцом в
Барселону, ему несказанно повезло... - Эрнан сник так же внезапно, как и
воспрянул. - Но ничто, ничто не вернет ее к жизни. Ее обидчики горько
поплатятся за свои злодеяния, но она не восстанет из мертвых. Я больше
никогда не увижу ее... Никогда... Никогда... - И он заплакал, совсем как
ребенок.
Филипп сидел рядом с ним, с невероятным трудом сдерживая комок,
который то и дело подкатывался к горлу.
"Говорят, что мы еще дети, - думал он. - Может, это и так... Вот
только жизнь у нас не детская".
Детство Филиппа стремительно подходило к концу, и у него уже не
оставалось времени на ту короткую интермедию к зрелости, которая зовется
отрочеством...
5. КОНЕЦ ДЕТСТВА
Филипп сидел на берегу лесного озера и задумчиво глядел на отраженные
зеркальной гладью воды белые полупрозрачные, похожие на дымку барашки туч,
которые нестройной чередой медленно плыли по небу с юго-запада на
северо-восток. Озеро находилось на равнине среди густого леса, а вдали со
всех сторон, словно сказочные великаны вздымались горы. Филиппу нравилось
это место, и он часто бывал здесь, обычно проводя весь день с утра до
самого вечера. На расстоянии вытянутой руки от него лежала шпага, лютня,
том стихов Петрарки, чуть дальше - котомка с едой, фляга с питьевой водой
и кожаная сумка, где было аккуратно сложено чистое белье и большое
ворсяное полотенце, а в противоположном конце поляны, в тени деревьев
пощипывала траву, отдыхая, его лошадь.
Ни читать, ни есть, ни музицировать Филиппу сейчас не хотелось. Не
возникало у него в данный момент желания искупаться в озере или
прогуляться верхом по окрестностям. Он просто сидел на траве, смотрел в
воду и думал.
Сегодня был последний день весны и его четырнадцатый день рождения. И
Филипп, как и год, и два, и три года назад, еще на рассвете убежал из
дому, чтобы не видеть отца в траурном одеянии, чтобы лишний раз не
попадаться ему на глаза - так как именно в этот день герцог был более чем
когда-либо, нетерпим к младшему сыну.
Обычно для человека день его рождения - день радости, знаменующий
рубеж, переступая который, он становится на год старше. Однако для
Филиппа, сколько он помнил себя, 31 мая всегда был день скорби. И вовсе не
за умершей матерью; ему, конечно, было жаль женщину, которая, родив его в
муках, умерла, - но он ее не знал. Этот день символизировал для Филиппа
утрату отца, детство, проведенное рядом с ним и так далеко от него.
Сознательно Филипп не любил герцога, и, собственно говоря, ему не за что
было любить его. Но неосознанно он все же тянулся к отцу, подчиняясь тому
слепому, безусловному инстинкту, который заставляет маленьких зверят
держаться своих родителей, искать у них ласки, тепла и защиты. А Филипп
все еще был ребенком, пусть и преждевременно повзрослевшим ребенком. К
тому же герцог в его глазах был вместилищем множества достоинств, ярчайшим
образцом для подражания, и единственное, в чем Филипп не хотел походить на
него, так это быть таким отцом...
Вернувшись из поездки и узнав обо всем случившемся в его отсутствие,
герцог, как и предсказывал Эрнан, освободил Гийома из-под ареста и лишь
сурово отчитал его. Амнистия, однако, не коснулась тех нескольких
приближенных Гийома и Робера, которые также были взяты под стражу, -
герцог велел бросить всех в самое глубокое подземелье замка и тут же
позабыл об их существовании. Оставшиеся на свободе участники
надругательства над Эдженией, как показали последующие события, могли
только позавидовать участи несчастных узников подземелья. Вскоре, один за
другим, они стали погибать при весьма подозрительных обстоятельствах. Им
не удавалось спасти свою жизнь даже поспешным бегством - где бы они не
скрывались, всюду их настигала смерть, направляемая (в чем никто не
сомневался) рукой Эрнана де Шатофьера.
В отличие от Робера, который, обладая небольшой толикой здравомыслия
и будучи прирожденным трусом, страстно благодарил небеса, что согласился
поехать с отцом в Барселону, Гийом был слишком туп и самонадеян, чтобы
трезво оценить обстановку и по настоящему испугаться. Известия о каждой
новой смерти приводили его в бешенство, он неистовствовавл, на все лады
проклинал Эрнана и подсылал к нему наемных убийц, которых через
день-другой обнаруживали мертвыми, как правило, вздернутыми на
какой-нибудь виселице во владениях Шатофьера.
Плачевное положение Гийома усугублялось еще одним немаловажным
обстоятельством. Вскоре после смерти Эджении стало известно, что Эрнан был
тайно помолвлен с ней. Разумеется, при ее жизни высший свет отнесся бы к
такому известию крайне неодобрительно, однако постфактум это было
воспринято спокойно и с пониманием. Таким образом, не совсем законные с
формальной точки зрения действия Эрнана обретали в глазах общества некую
видимость законности, переходя в плоскость кровной мести, что всегда
считалось делом святым и достойным всяческого уважения.
Гийом был обречен - это понимали все, кроме него самого. Робер уже
откровенно (скрывая это лишь от старшего брата) примерялся к титулу
наследника Гаскони и Каталонии. Герцог еще больше замкнулся в себе и
избегал старших сыновей точно так же, как и младшего. Чем дальше, тем
невыносимее становилась для Филиппа жизнь в отчем доме. Всякий раз,
встречая Гийома, он еле сдерживался, чтобы не наброситься на него, и про
себя недоумевал, почему Эрнан медлит с расправой. Гастон Альбре, который
снова поссорился с герцогом (он требовал суда над Гийомом и лишения его
