групповым изнасилованием молоденьких крестьянских девушек, имевших
неосторожность оказаться за пределами своих деревень, когда, порядком
подвыпивши, Гийомова банда шныряла по округе в поисках развлечений.
Крестьяне, разумеется, неоднократно жаловались герцогу на его старших
сыновей; каждый раз герцог устраивал им взбучку и строжайше запрещал
впредь заниматься подобным "промыслом", но, несмотря на это, Гийом и Робер
втихаря (а когда отца не было дома - то и в открытую) продолжали свои
гнусные забавы.
Герцог как раз отсутствовал - он отправился в Барселону, чтобы
договориться с тамошним графом о совместном использовании порта и верфей,
и взял с собой Робера, - так что Гийом, почувствовав свободу, разошелся на
всю катушку.
Филипп в гневе заскрежетал зубами. Перед его мысленным взором
стремительно пронеслись красочные картины, изображавшие различные варианты
мучительной смерти Гийома с использованием всевозможных приспособлений для
пыток. Наконец, овладев с собой, он спросил у Монтини:
- А это точно та самая девушка?
- Слуги так говорят, монсеньор. К тому же... - Этьен осекся.
- Ну!
- Когда ее только привезли, я, еще ничего не зная, имел возможность
осмотреть ее вблизи... И увидел...
- Что ты увидел?! - нетерпеливо воскликнул Филипп.
- Ее платье, в общем нарядное и довольно новое, разодрано почти что в
клочья, кожа на ее запястьях натерта до крови, а на теле я видел следы от
ударов плетью...
Филипп резко вскочил, сжимая кулаки. Лицо его исказила гримаса
ненависти и отвращения.
- Господи! - простонал он. - Какие они изуверы!.. Зверье!.. Господи
боже мой...
Он снова сел, низко склонив голову, чтобы Монтини не увидел слезы в
его глазах. После некоторых колебаний Этьен, не спрашивая разрешения,
присел рядом с ним.
- У тебя есть братья? - спустя некоторое время отозвался Филипп.
- Нет, монсеньор, - ответил Монтини. - У меня только сестра. Но я
понимаю вас... И эту девушку я тоже понимаю.
Филипп горько вздохнул.
- Почему, - проговорил он, обращаясь к самому себе, - ну, почему они
не умерли вместе с их матерью? Почему они живут и позорят нашу семью? Это
несправедливо!.. Нечестно!.. - Он снова встал. - Где та девушка?
- На хозяйственном дворе, монсеньор, - ответил Монтини. - Если,
конечно... - Он умолк, поскольку Филипп уже бежал по аллее прочь от
фонтана.
Монтини задумчиво глядел ему вслед и качал головой. Он был не по
годам умным и смышленым парнем, к тому же тщеславным и сверх меры
честолюбивым. Его отец, в недавнем прошлом бакалавр,* служивший в свите
графа Блуаского, а теперь - владелец жалкого клочка земли в Русильоне,
полученного им в наследство от дальнего родственника, вполне
довольствовался своим нынешним положением, чего нельзя было сказать о его
сыне Этьене. Монтини считал вопиющей несправедливостью, что он родился в
семье, находившейся в самом низу иерархической лестницы, и подчас его
снедала зависть к тем, кто волею случая оказался выше него, хотя по своим
способностям далеко не всегда и не во всем его превосходил. Однако в
данный момент Этьен не завидовал Филиппу и не хотел быть на его месте...
Тем временем Филипп миновал арочный проход в правом крыле здания
герцогского дворца, свернул немного влево и через минуту очутился на
широком подворье, примыкавшем к хозяйственным постройкам замка. Как всегда
в такую пору, там было шумно и многолюдно, но обычного оживления Филипп не
обнаружил - лица у слуг были мрачные, а взгляды хмурые.
- Где девушка? - громко и чуть визгливо спросил Филипп, оставив без
внимания почтительные приветствия в свой адрес.
- Ее только что забрали, ваше высочество, - сказал один из
надзирателей, указывая древком хлыста в противоположных конец двора, где
через распахнутые ворота выезжала повозка в сопровождении нескольких
вооруженных всадников. - Надеюсь... То есть боюсь, монсеньор, что на сей
раз ваш брат попал в серьезную переделку.
Филипп поднялся на цыпочки и посмотрел в том же направлении, поверх
голов присутствовавших. Он не узнал всадников со спины, но цвета их одежд
были ему хорошо знакомы.
"Только не это! - в отчаянии подумал Филипп, цепенея от ужаса. -
Господи, только не это!.."
Несколько секунд он стоял неподвижно, затем стряхнул с себя
оцепенение и изо всех ног бросился к воротам, отталкивая по пути не
успевших уступить ему дорогу слуг.
Услышав позади себя шум, всадники, сопровождавшие повозку, оглянулись
и придержали лошадей; остановилась также и повозка. Филипп подбежал к ней
и увидел, что тело девушки полностью накрыто двумя широкими плащами,
из-под которых выбивались наружу лишь небольшая прядь темно-каштановых
волос. На какое-то мгновение он замер в нерешительности, моля всех святых
и нечистых, чтобы его страшная догадка оказалась неверной, и, наконец,
откинул край плаща.
Он знал эту девушку. Конечно же, знал...
Красивое смуглое личико, юное, почти детское, всегда такое веселое,
улыбчивое и жизнерадостное, теперь было бледным и неподвижным, точно
маска; на нем застыло выражение боли, скорби, тоски за утраченной жизнью и
какого-то неземного облегчения. А на левом виске запекшаяся кровь -
очевидно, именно туда пришелся роковой удар, лишивший ее жизни...
- Нет! Нет! - надрывно закричал Филипп. - Боже мой, нет!
Подчиняясь внезапному импульсу, он бросился прочь от повозки, вновь
отталкивая оказавшихся у него на пути слуг. Очертя голову, он бежал во
дворец. Теперь он знал, что ему делать.
Филипп рыскал по всему дворцу в поисках Гийома, пока не встретил его
в одном из коридоров. Увидев младшего брата, который, сжав кулаки и гневно
сверкая глазами, стремительно мчался к нему, Гийом попытался было скрыться
в ближайшем лестничном переходе. Однако Филипп настиг его раньше и жутким,
зловещим, леденящим душу голосом выкрикнул:
- Настал твой смертный час, ублюдок! - С этими словами он налетел на
него... (мы бы сказали: как коршун, будь Гийом хоть немного похож на
ягненка). - Вот, скотина, получай!
Гийом был на десять лет старше Филиппа, на голову выше и в полтора
раза тяжелее его, но Филипп имел перед ним преимущество в быстроте,
ловкости и изворотливости. Молниеносным движением он нанес ему удар
кулаком в челюсть, затем, высоко выбросив ногу, пнул его в пах. Не успел
Гийом согнуться, как на него обрушилось еще два удара - ребром ладони в
шею, чуть повыше ключицы, и по почкам. В следующий момент Филипп
мастерским приемом сбил его с ног и, решив, что этого достаточно, выхватил
из ножен кинжал, намереваясь заколоть своего старшего и самого
ненавистного брата как свинью.
Сбежавшиеся на шум драки стражники не вмешивались. Они не питали
симпатии к Гийому, поэтому, не сговариваясь, решили ничего не
предпринимать, пока перевес на стороне Филиппа. Однако в любой момент,
едва лишь удача улыбнется Гийому, они готовы были немедленно разнять
драчунов.
Понимая это и видя, что Филипп без шуток собирается убить его, Гийом
резко вскочил на ноги. С неожиданной ловкостью он увернулся от кинжала и
что было мочи, вложив в этот удар весь свой вес, толкнул Филиппа к
лестнице в надежде, что он не удержится на ногах, покатится вниз по
ступеням и, чего доброго, свернет себе шею.
Филипп в самом деле споткнулся, но, к счастью, на ровном месте, не
долетев до крутой лестницы. Однако при этом он сильно ударился головой о
каменный пол, глаза ему ослепила яркая вспышка, затем свет в его глазах
помер, из носа хлынула кровь, и он погрузился в небытие.
Стражники вовремя оттащили Гийома, кинувшегося было добивать
бесчувственного Филиппа...
Филипп приходил в сознание медленно и мучительно. Иногда мрак,
поглотивший его разум, частично рассеивался, и он слышал какие-то голоса,
но смысл произносимых слов ускользал от его понимания. Он не знал, кто он
такой, и что значит "лихорадка", которая (что делает?) "проходит". А что
такое "Бог", которому (что?) "слава"? И "Филипп" - что означает это слово,
столь часто произносимое разными голосами?.. Обилие вопросов, на которые
помраченный рассудок позабыл ответы, приводило его в панику и вновь
ввергало в мрак небытия.
Лишь на четвертый день осунувшийся и разбитый Филипп, наконец,
очнулся. Некоторое время он лежал в полной темноте, пока не додумался
раскрыть глаза. Это была еще не мысль, а скорее осознание того факта, что
он способен думать, а значит существует.
В комнате царили сумерки, но это не помешало Филиппу узнать свою
спальню. С трудом повернув голову и застонав от острой боли, которая будто
раскалывала его череп на части, обнаружил, что окна зашторены, а по краям
тяжелых штор из плотной красной ткани слабо пробивается свет. Значит, там,
снаружи, сейчас день.
"Нужно раздвинуть шторы", - была первая его связная мысль, и в то же
самое время его губы произнесли первые осмысленные слова:
- Дайте свет... темно... Кто-нибудь есть?..
Послышались быстрые шаркающие шаги - в комнате он был не один.
- Слава всевышнему, наконец-то! - Преподобный Антонио, его духовный
наставник, увидев разумный блеск в глазах Филиппа, радостно и облегченно
вздохнул. - Я так волновался за тебя, сын мой, так боялся, что ты никогда
не придешь в себя.
Пока падре раздвигал шторы на ближайшем окне, Филипп напряженно
размышлял над его последними словами, но без каких-либо видимых
результатов. Боль в голове чувствительно мешала ему сосредоточиться.
- И откройте окно, - добавил он. - Душно.
Дон Антонио исполнил и эту его просьбу. Повеяло приятной прохладой.
Филипп с наслаждением вдыхал чистый и свежий воздух, наполненный ароматами
поздней весны.
Падре вернулся к Филиппу, присел на край широкой кровати и взял его
за руку.
- Как себя чувствуешь? - заботливо спросил он.
- Довольно скверно, - откровенно признался Филипп. - Голова будто
ватой набита, слабость какая-то... Что случилось, падре?
- Ты сильно ударился и, похоже, у тебя было сотрясение мозга. К
счастью, все обошлось.
- Сотрясение мозга, - повторил Филипп. - Понятно... И как долго я был
без сознания?
- Три с половиной дня.
- Ага... - Филипп попытался вспомнить, как его угораздило получить
сотрясение мозга, но безуспешно: прошлое плотно окутывал густой туман
забытья. - Я не помню, как это произошло, падре. Наверно, я здорово
нахлестался и спьяну натворил делов. Больше я не буду так напиваться.
Никогда.
Преподобный отец встревожено воззрился на него:
- Что ты говоришь, Филипп?! Ведь ты был трезв.
- Я? Трезв? - Филипп в недоумении захлопал своими длинными светлыми
ресницами. - Вы ошибаетесь, падре. Тогда я много выпил, очень много...
даже не помню, сколько.
- Нет, это было накануне. А ударился ты на следующий день утром.
- Утром? - Филипп снова заморгал. - Как это утром? Разве я утром...
Нет, не понимаю. Я ничего не понимаю!
- Так ты не помнишь об ЭТОМ? - спросил падре, внимательно глядя ему в
глаза.
- Об этом? О чем? - Филипп снова напряг свою память, и вскоре у него
с новой силой разболелась голова. - Я ничего не помню о следующем дне,
падре. Ровным счетом ничего. Последнее, что я помню, это как я пил на
вечеринке, чтобы набраться смелости... А что стряслось? Что?
Дон Антонио покачал головой.
- Лучше тебе самому вспомнить... А если не вспомнишь, тем лучше для
тебя.
- Вот как! - Филипп вконец растерялся. - Я вас не понимаю. Расскажи
мне все.
Падре вздохнул.
- Нет, Филипп, не сейчас. Разумеется, рано или поздно ты обо всем
