назад. Он обратился к присутствующим со следующими словами:
- Господа! В соответствии с моими полномочиями, я принимаю к
рассмотрению Беарнского Сената поднятый здесь вопрос о праве наследования
и объявляю, что в течение недели извещу всех достопочтенных сенаторов
Беарна и Балеарских островов о месте и времени проведения слушаний. Также
я обращусь к достопочтенным господам верховным судьям Аквитании и
Каталонии с предложением в ближайшее время провести подобные слушания в
Аквитанском и Каталонском Сенатах, дабы согласованный вердикт был вынесен
всеми тремя Сенатами к осени сего года и предложен к вниманию государя
нашего Филиппа, князя-протектора Гаскони и Каталонии, властителя Беарна и
Балеар! Dixi.*
На этом церемония была закончена.
- Боюсь, братишка, - тихо проговорил Гастон, обращаясь к Филиппу, -
не жить тебе более в Тарасконе.
- Я это знаю, - кивнул Филипп. - Придется мне уехать в Кантабрию.
- В Кантабрию? Но почему? Зачем так далеко убегать?
- А где же мне деваться? Если отец не признает меня наследником, а он
уж точно не признает, то я должен буду покинуть его владения.
- Так поселись в Андорре. Это приданное твоей матери, и с
сегодняшнего дня твой отец никаких прав на нее не имеет. Теперь ты
совершеннолетний, а Андорра принадлежит к королевскому домену.
- Так то оно так, - согласился Филипп. - Но с другой стороны... гм...
вернее, со всех сторон она окружена землями отца, и в этом анклаве я буду
чувствовать себя как в тюрьме. Андорра такая маленькая, что если я вовремя
не остановлю свою лошадь, чего доброго еще окажусь в отцовских владениях,
где, возможно, буду объявлен бунтовщиком и персоной нон грата.
- Тогда езжай в Тулузу, - предложил Гастон. - твой дядя окажет тебе
радушное гостеприимство.
- Да, да, разумеется. Он примет меня с распростертыми объятиями и
даже виду не покажет, как нежелательно ему мое присутствие в Тулузе.
- А если король сам пригласит тебя?
- Не сомневаюсь, что так он и сделает, прослышав о происшедшем. К
этому его обяжет фамильный этикет: ведь я его полуродной племянник, мало
того - формально, я наследник престола. Однако я вынужден буду отказаться,
чтобы не ставить его в неловкое положение. Ты же сам это прекрасно
понимаешь, Гастон. Ты собаку съел на дипломатии, и прошу тебя, не считай
меня глупым и неопытным юнцом. В общем, я уже все решил - я поеду в
Кантабрию... После свадьбы, понятное дело.
Альбре вздохнул.
- Что ж, ладно, воля твоя. Женись на этой девице, езжай себе в
Кантабрию, и чтоб тебя... - Он снова вздохнул, и на лице его отразилась
печаль. - Мне тебя будет очень недоставать, братишка. Ты даже не
представляешь, как я привязан к тебе.
- Ты тоже дорог мне, Гастон, - растрогано сказал Филипп, в глазах его
заблестели слезы. - Ты мне как брат, как родной брат, а Амелина...
Амелинка, родная моя сестричка... И Эрнан... И другие...
Гастон ободряюще похлопал его по плечу.
- Ну, все, довольно мрачных дум! Мы же не на похоронах. Нам предстоит
недолгая разлука, только и всего. Выше голову, дружище, держи хвост
трубой. У нас праздник, скоро состоится торжественный пир, а пока суть да
дело, ступай отдохни пару часиков. И всплакни, если тебе от этого
полегчает.
- Я не буду отдыхать, - сказал Филипп. - И плакать не стану. Сейчас я
поеду в Тараскон - нужно обо всем сообщить отцу. Надеюсь, ты, Эрнан,
Симон, кузены Русильон и Арманьяк согласитесь сопровождать меня.
- В этом нет нужды, Филипп. Твой отец узнает, что здесь произошло,
еще до того, как мы приедем.
- От кого?
- От своих лазутчиков. Он подослал их еще вчера, когда до него дошли
слухи о наших приготовлениях. Во время церемонии здесь находилось двое его
людей. Как минимум двое - те, которых я узнал. Один из них уже уехал из
Кастель-Фьеро, а второй, по моим сведениям все еще околачивается
поблизости. Так что не беспокойся - твой отец будет прекрасно осведомлен.
Но Филипп покачал головой.
- Это не меняет дела. Все равно я должен ехать.
- Глупец! Тебе сильно хочется быть выгнанным в шею?
- Нет, вовсе не хочется. Но поступить так, как советуешь ты, значит
признать свою вину. А я не чувствую себя виновным, я не собираюсь
скрываться от гнева отца. Пусть он сам прогонит меня, так моя совесть
будет чиста.
- А что если для очистки твоей совести отец решит упрятать тебя в
темницу?
Филипп поежился.
- Все равно, - сказал он, храбрясь. - Все равно.
- Упрямец ты этакий! - проворчал Гастон. - Хорошо, я поеду с тобой.
Где мне деваться, раз уж я лично всю эту кашу заварил!
8. PERSONA NON GRATA
- Прошу прощения, монсеньор, - виновато произнес начальник городской
стражи, встречавший Филиппа и его друзей на подъемном мосту у главных
ворот Тараскона. По всему было видно, что сейчас он предпочел бы
находиться в каком-нибудь другом месте, пусть даже на поле брани в
окружении превосходящих сил противника, но только не здесь. - Господин
герцог, отец ваш, строго-настрого велел мне и моим людям не впускать ваше
высочество ни в город, ни тем более во дворец... Право, мне очень неловко,
- смущенно добавил начальник стражи после короткой паузы, полной мрачных
раздумий (кому он преграждает путь? Чем черт не шутит - быть может, своему
будущему королю!). - Ведь вы знаете, как мы все к вам относимся. Но приказ
есть приказ, мы люди военные и привыкли повиноваться... Вы уж не
обессудьте, монсеньор...
- Все в порядке, не беспокойтесь, - сказал Филипп, спешившись; его
примеру последовали остальные молодые люди. - Я приехал лишь затем, чтобы
сообщить отцу о происшедшем - но вижу, это сделали и без меня.
- Слухами земля полнится, монсеньор, - сказал начальник стражи. - Ваш
отец в ярости, и вам лучше не попадаться ему на глаза. Он хотел было
издать указ о вашем аресте, но, слава богу, преподобные отцы сумели
отговорить его.
- Преподобные отцы? - переспросил Филипп, делая ударение на
множественном числе.
- Падре Антонио и падре Марк, - пояснил начальник стражи, - какой-то
священнослужитель из Тулузы. Он прибыл сегодня днем с посланием от
монсеньора архиепископа.
- Понятно, - сказал Филипп, - наверное, мы с ним разминулись. Да,
кстати, я хотел бы переговорить с доном Антонио. Может быть, он согласится
поехать со мной в Кантабрию.
Начальник стражи утвердительно кивнул.
- В его согласии вы можете не сомневаться. Вскоре замку понадобиться
новый капеллан, а нашему приходу - новый священник. Его преподобие, узнав
о случившемся, немедля изъявил желание покинуть Тараскон и последовать за
вашим высочеством, куда бы вы ни направились. Как раз сейчас он занят
сборкой ваших вещей.
- Вот и хорошо. Я не стану отвлекать его от этого занятия, так что
будьте любезны, сударь, передайте ему, что я буду ждать его в
Кастель-Фьеро.
- Непременно передам, монсеньор.
Филипп хотел еще что-то добавить, но не успел. В это самое время у
ворот возникла суматоха, послышался громкий, не терпящий возражений
приказ: "Дорогу его светлости!" Толпа зевак, собравшихся перед мостом,
поспешно расступилась, освобождая проход. Начальник городской стражи
тотчас вытянулся, нарочито бряцнув оружием. Выражение его лица стало
непроницаемым.
К мосту приближался герцог. Он шел быстрой, чуть прыгающей походкой,
держась неестественно прямо, как всегда, когда испытывал крайнее
раздражение. Его сопровождали телохранители и двое слуг с факелами, свет
которых придавал его бледному без кровинки лицу зловещий багровый оттенок.
Вслед за герцогом шло несколько его дворян, а также два духовных лица
- падре Антонио и молодой человек лет двадцати восьми, одетый в длинную
мантию черного цвета, обычный по тем временам дорожный наряд
высокопоставленных священнослужителей. Преподобные отцы тихо о чем-то
переговаривались, сокрушенно качали головами и перебирали на ходу четки.
Герцог остановился в трех шагах от Филиппа - резко, не замедляя шаг,
а просто прекратив в какой-то момент свое движение; стал, как вкопанный,
неподвижный, как статуя, как вогнанный в землю кол. Начисто проигнорировав
почтительные приветствия молодых людей, он вперил в Филиппа жесткий взгляд
своих огромных голубых глаз и ледяным тоном заговорил:
- Сударь, вашему проступку нет оправдания. Заявив о своих претензиях
на то, что по праву вам не принадлежит, вы поставили себя вне закона, и я
отрекаюсь от вас как от своего сына. Вам уже четырнадцать лет, отныне вы
лишь граф Кантабрии и Андорры и более никто. Забудьте дорогу к этому дому,
который когда-то был для вас родным. Вам я сказал все.
Затем он смерил гневным взглядом спутников Филиппа.
- А с вами, господа, я вообще не хочу разговаривать. Вы, в
большинстве своем взрослые сеньоры, пошли на поводу у честолюбивого юнца,
чей разум помутился от жажды власти. Вы затеяли это смехотворное
представление, чтобы угодить его бессмысленным амбициям. Вы провоцируете
мятеж, междоусобицу! Хочу надеяться, что в последствии вы осознаете свои
ошибки и одумаетесь. Прежде всего, это касается вас, племянник. - Он
сурово поглядел на Гастона. - При вашем высоком положении вам не пристало
пускаться в авантюры. Это несовместимо с тем постом, который вы занимаете,
поэтому я лишаю вас звания верховного судьи - вы оказались недостойным
его.
Гастон отрицательно покачал головой.
- Смею заметить, государь мой дядя, что это не ваша прерогатива.
Верховным судьей меня назначил Сенат, и лишь Сенат вправе сместить меня с
этой должности. И пока я верховный судья Беарна, я буду продолжать
исполнять свои обязанности, которые, в частности, состоят в том, чтобы
вершить правосудие в тех случаях, когда вы закрываете глаза на творящуюся
несправедливость, когда возникают сомнения в беспристрастности вашего
суда. Я не мог самолично привлечь ваших сыновей Гийома и Робера к
ответственности за их гнусные выходки, потому как вы оказали им
покровительство. Но я имею право инициировать процесс отрешения их от
наследства - что, собственно, я и делаю.
- Замолчите! - раздраженно рявкнул герцог, переходя от ярости к
бешенству. - Ни слова больше! Я не желаю вас слушать! Полагаю, Сенату
хватить здравомыслия и мудрости избавиться от верховного судьи,
запятнавшего себя участием в мятеже против законной власти. А теперь
убирайтесь прочь! Все! И вас, сударь, это касается в первую очередь, -
вновь обратился он к Филиппу. - Вы не сын мне больше. Я отрекся от вас.
- Я сейчас же уеду, не сомневайтесь, - спокойно ответил Филипп, глядя
ему прямо в глаза. - Но имейте в виду: я не принимаю вашего отречения. Я
не могу позволить вам взять еще один грех на душу, и что бы вы там ни
говорили, я буду оставаться вашим сыном. Я буду чтить и уважать вас как
своего отца... насколько это будет в моих силах. Может быть, сегодня мы
видимся в последний раз, поэтому я скажу вам все, что думаю. Вы никогда не
любили меня, порой вы меня ненавидели, обвиняя в преступлении, которое я
не совершал и никак не мог совершить. Видя во мне не человека, а скорее
символ, олицетворение всех обрушившихся на вас несчастий, вы лишь терпели
меня - единственно потому, что в глазах общества я считался вашим сыном.
Вы не утруждали себя быть справедливым со мной, нередко вы причиняли мне
боль и страдания, но в моем сердце нет ни ненависти к вам, ни озлобления -
одна только печаль. Печаль о том, что не устояли вы, не нашли в себе силы
