противиться соблазнам Искусителя, который бродит среди нас, аки лев
рыкающий. Печаль о том, что я потерял отца, едва лишь родившись, что вы
всю жизнь грубо отталкивали меня в ответ на мои попытки сблизиться с
вами... Бог вам судья, отец, и я буду молить Всевышнего, чтобы он даровал
вам прощение. - На какое-то мгновение он умолк, переводя дыхание. Кроме
всего прочего, его немного смущал пристальный, изучающий взгляд спутника
падре Антонио, молодого прелата в черном, который ни на секунду не отводил
от него глаз. - От претензий на наследство я не отказываюсь и не откажусь
никогда. Не буду лукавить: я сам не знаю доподлинно, чего во мне больше -
жажды власти или заботы о чести и достоинстве нашего рода. Полагаю, что и
того и другого поровну... Да, вот еще что. Завтра, в крайнем случае,
послезавтра я женюсь. И как ваш сын я смиренно прошу, если не отцовского
благословения, так хотя бы согласия вашего на мой брак.
- Ага! - произнес герцог и испытующе поглядел на Гастона Альбре. -
Так вот чем было куплено ваше участие в этой авантюре!
Гастон удрученно вздохнул и в ответ развел руками.
- Увы, нет. Амелина здесь ни при чем. Это двоюродная сестра Эрнана де
Шатофьера.
Брови герцога поползли вверх. Опекун Эрнана, младший брат его отца,
имел двух дочерей, старшей из которых еще не исполнилось восьми лет.
- Речь идет о моей кузине по матери, - уточнил Шатофьер.
Получив это разъяснение, герцог несколько раз моргнул, затем губы его
искривились в презрительной усмешке.
- Ах, вот оно что! А я-то совсем забыл об этом семействе нищих
оборванцев... - Тут к нему пришло понимание ситуации, и он грозно взглянул
на Филиппа. - Вы это серьезно, сударь?!
- Да, - твердо ответил Филипп. - Серьезно. Дадите вы свое согласие
или нет, в любом случае я женюсь.
- Даже так?! Вам мало того, что вы натворили? Теперь вы хотите
унизить мезальянсом весь наш род, уронить его достоинство в глазах света!
Нет, определенно, вы сошли с ума! Если у вас осталась еще хоть толика
здравомыслия, хоть капля уважения ко мне, к памяти наших предков, вы
должны оставить свою затею.
Филипп упрямо покачал головой.
- Это исключено. В отличие от вас, я не склонен рассматривать мой
предстоящий брак как таковой, что способен уронить достоинство нашего
рода, оскорбить память предков. И коль скоро речь зашла о предках, то
должен напомнить вам, что основатель нашей династии был
незаконнорожденный, мало того - он был зачат в прелюбодеянии. К тому же,
насколько мне известно, Карл Бастард был не единственным бастардом в нашем
роду, а бастарды в глазах того самого света, на мнение которого вы
ссылаетесь, ничем не лучше мезальянса, на который я иду.
Герцог еще больше побледнел, а во взгляде молодого прелата,
устремленном на Филиппа, промелькнуло что-то похожее на затаенную боль -
но только на одно мгновение.
- Да, я признаю, это будет мезальянс, - со всей решительностью, на
которую он был способен, продолжал Филипп. - Но я не вижу в этом ничего
постыдного - ни для меня, ни для вас, ни для всей нашей семьи. Я женюсь на
Луизе де Шеверни во что бы то ни стало, и вы не в силах воспрепятствовать
этому.
- Но и согласия своего я не дам, - жестко отрезал герцог. - И вообще,
нам не о чем разговаривать. Я знать вас не хочу.
С этими словами он повернулся к Филиппу спиной и той же быстрой, чуть
прыгающей походкой пошел прочь от уже дважды отвергнутого им сына. Слуги с
факелами и личные телохранители последовали за своим господином, однако
дворяне из свиты герцога и оба преподобных отца остались на мосту в
обществе Филиппа и его друзей.
Некоторое время после ухода герцога все молчали, никто не решался
заговорить первым. Филипп стоял неподвижно, в унылой задумчивости глядя
себе под ноги, как вдруг кто-то положил руку ему на плечо. Он вздрогнул от
неожиданности, поднял глаза и увидел перед собой молодого прелата.
- Позвольте представиться, сударь, - произнес тот с выразительным
акцентом, выдававшим в нем уроженца Рима. - Я преподобный Марк де Филиппо,
недавно назначенный младшим викарием Тулузской епархии.
- Очень мило, - несколько рассеянно ответил Филипп, - Рад с вами
познакомиться, преподобный отец.
- Я бы не хотел, чтобы вы называли меня отцом, - сказал викарий.
Странные нотки, прозвучавшие в его голосе, и фамилия, образованная от
личного имени,* что зачастую указывало на незаконнорожденность, заставили
Филиппа попристальнее приглядеться к молодому прелату. У него были темные
волосы и слегка смуглая кожа, однако линия рта, форма носа, очертания
подбородка, разрез широко расставленных небесно-голубых глаз и другие
детали помельче определенно выдавали семейную схожесть.
- Говаривали, что я не единственный отверженный сын моего отца, -
промолвил потрясенный Филипп. - Я слышал, что еще до первого брака у него
был роман...
- Логическим завершением которого было мое рождение, - невозмутимо
подтвердил викарий. - Впрочем, давайте поговорим об этом позже и в другом
месте.
- О да, конечно, - сказал Филипп, взяв себя в руки. - Сейчас я
направляюсь в замок моего друга, Эрнана де Шатофьера. Это в двух часах
езды отсюда, и если вы не возражаете, мы можем поехать вместе.
Викарий медленно кивнул.
- Пожалуй, так я и поступлю. Все равно делать мне здесь нечего. Я уже
выполнил необходимые формальности, представился... господину герцогу, как
и надлежало, поскольку я буду курировать Пиренейскую епархию. - Он сделал
короткую паузу. - Не скажу, что это была приятная для меня процедура, и я
вовсе не горю желанием остаться здесь на ночь, тем более, после всего
происшедшего.
- Вот и решено, - обрадовался Филипп. - Я уверен, что мой друг будет
рад такому гостю. Эрнан мне за брата и примет вас как своего родственника.
- Филипп немного помолчал, глядя викарию в глаза, потом добавил: - Сколько
себя помню, я всегда мечтал иметь брата, которого не стыдился бы, и
сейчас... Сейчас я в смятении. У меня появилась надежда...
- Думаю, мы не разочаруем друг друга, - сказал Марк де Филиппо. - Я
убежден в этом.
В четырнадцатый день своего рождения Филипп стал совершеннолетним,
встретил свою первую любовь, обрел единокровного брата и был изгнан из
отчего дома. Тот день был очень богат на события, и именно в тот день
закончилось детство Филиппа.
9. ДОН ФИЛИПП ГЕРЦОГ АКВИТАНСКИЙ
Близ полудня 24 апреля 1452 года, то есть без малого через семь лет
после описанных в предыдущей главе событий, сквозь толпу на Главной
площади Тараскона уверенно прокладывал себе дорогу, мало заботясь о том,
что при своем быстром продвижении он то и дело сбивает с ног зазевавшихся
горожан, роскошно одетый всадник на здоровенном вороном коне. Это был
коренастый, геркулесового телосложения великан лет двадцати пяти -
тридцати с виду, хотя на самом деле ему еще не исполнилось и двадцати
одного года. Его богатый наряд, гордая и величественная осанка,
непринужденность, бесцеремонность и даже пренебрежительность, с которыми
он относился к собравшемуся на площади простонародью, безошибочно
свидетельствовали о знатности происхождения, а широкий белый плащ с черным
восьмиконечным крестом тамплиеров указывал на принадлежность его
обладателя к рыцарскому ордену Храма Сионского.
Следом за вельможей-тамплиером ехал невысокий стройный юноша,
по-видимому, его спутник. Одет он был довольно скромно, но со вкусом.
Взгляд его выражал некоторую настороженность; он явно опасался, что толпа,
пропустив гиганта, вновь сомкнется перед ним, и поэтому держал наготове
шпагу, что немного придавало ему уверенности в себе.
Вскоре оба всадника пересекли площадь и остановились перед воротами
внутренней крепостной стены, за которой находился герцогский дворец.
- Что угодно вашему преподобию, господин рыцарь? - почтительно
осведомился старый слуга, который тотчас, будто из-под земли, возник перед
ними.
Великан с кошачьей грацией соскочил с коня. Вслед за ним, вложив
шпагу в ножны, спешился и его спутник. Их лошадей по знаку слуги
подхватили за поводья конюхи.
- Не называй меня преподобием, любезный Эмилио, - произнес рыцарь в
ответ, и его густо загорелое лицо осветилось лучезарной улыбкой. - Плюнь
на плащ и присмотрись ко мне лучше. Неужто я так сильно изменился?
Старый Эмилио близоруко прищурился, глядя на гостя, затем всплеснул
руками и радостно воскликнул:
- Батюшки! Господин де Шатофьер! Простите, что не признал вас сразу,
монсеньор, старею уже... Так, значится, вы живы?
- Нет, - покачал головой Эрнан. - К сожалению, я погиб в Палестине,
мир праху моему. А с тобой разговаривает мой призрак.
Слуга захихикал.
- Ах, прошу извинения, монсеньор. Это был глупейший вопрос. Просто я
вельми рад видеть вашу светлость живым-здоровым.
- Целиком и полностью разделяю твою радость, Эмилио, - сказал
Шатофьер. - Господин герцог сейчас дома?
- Да, да, монсеньор, дома. Дон Филипп как раз отдыхает в парке.
- Тогда проводи нас к нему.
- С превеликим удовольствием, монсеньор, - поклонился слуга.
И они пошли.
- Ай-ай! Как вы изменились, как возмужали, господин граф! - вновь
заговорил Эмилио, на ходу разглядывая Эрнана. - Ну, совсем не узнать того
мальчишку... впрочем, уже тогда настоящего богатыря. Мы про вас частенько
вспоминаем, монсеньор, особливо о том, как вы бились с господином
Гийомом... - Он с отвращением сплюнул. - Пусть душа его не знает вовек
покоя в пекле.
Подобно большинству старых слуг герцога, Эмилио откровенно восхищался
поступком Эрнана, что при других обстоятельствах - будь Гийом хоть чуточку
порядочным человеком, - выглядело бы как вопиющее проявление нелояльности
к господину. Но вот дела: герцог и тот не затаил зла на виновника смерти
своего старшего сына. Не будучи ослепленным отцовской любовью, он не питал
никаких иллюзий относительно личных качеств Гийома и пришел к вполне
резонному выводу, что его постигла кара Божья, а значит, не пристало
обижаться на орудие, избранное для этой цели Всевышним. Так или иначе, в
отношениях между герцогом и Эрнаном не было враждебности, как, впрочем, и
особой теплоты. После той дуэли они виделись лишь считанные разы, и все их
встречи носили сугубо деловой характер. Затем Эрнан вступил в орден
тамплиеров и покинул Гасконь, а в конце 1447 года присоединился к
крестовому походу в Палестину, организованному Филиппом-Августом III
Французским. С тех пор о Шатофьере не было ни слуху, ни духу; только в
начале марта этого года Филипп получил от друга письмо, в котором тот
сообщал о своем скором возвращении.
Старый слуга проводил Эрнана и его спутника в большой парк, который с
трех сторон был огражден зданием дворца, по своей форме напоминавшем
заглавную греческую "П", а с четвертой - собственно внутренней крепостной
стеной, достаточно высокой, чтобы заглушить шум бурлящей снаружи городской
жизни.
После людского круговорота Главной площади молодым людям почудилось,
будто они каким-то непостижимым образом очутились в волшебном царстве
тишины и спокойствия. Лишь изредка здесь шумел ветерок в кронах деревьев,
лениво, как бы нехотя, пели птицы, и только хорошенько прислушавшись,
можно было услышать слабый отголос базарного гама, от которого им едва не
заложило уши, когда они пробирались сквозь толпу.
Поскольку все уголки парка были знакомы Эрнану с детства, Эмилио
сказал:
- А дальше вы уж идите без меня, милостивые государи. Нынче дон
Филипп явно не в духе, он мрачнее обыкновения, и кто знает, не
