разгневается ли на меня, коли я его побеспокою.
- А где он сейчас?
- Верно, в беседке возле фонтана.
- Хорошо, - кивнул Эрнан, - можешь идти. Ступай.
Слуга поклонился гостям и оставил их вдвоем.
- Может быть, ты пойдешь сам, а я подожду здесь? - спросил у
Шатофьера его младший спутник. Говорил он с выразительным франсийским
акцентом, слова произносил мягко и протяжно, а не прерывисто и энергично,
как это делали обитатели Пиреней.
- Какого еще черта? - удивился Эрнан.
- Ну... Неудобно как-то... И вообще нам следовало бы подождать, когда
проснется Филипп. Не по душе мне затеянное тобой представление. Уж лучше
бы...
- Ты это брось! - сурово перебил его Эрнан. - Я знаю, что делаю. Мне
нужно во всем разобраться, больно уж странные вещи я услышал от Филиппа...
А ну-ка пойдем! Буду я еще нянчиться с тобой, уламывать, что ту невинную
девицу.
Юноша подчинился, и оба не спеша двинулись вдоль широкой аллеи,
ведущей к центру парка, где находился фонтан, построенный по мавританскому
образцу. Натренированным глазом Эрнан отмечал малейшие признаки упадка и
запустения, появившиеся здесь за последние семь лет, и сокрушенно качал
головой. В прежние времена настоящим хозяином парка был Филипп. Он
заботился о нем, присматривал за порядком, не позволял садовникам бить
баклуши и щедро вознаграждал их из своего кошелька за усердную и искусную
работу. Тот же мавританский фонтан был сооружен одиннадцать лет назад на
его собственные средства... Но теперь все это осталось в прошлом, в
далекой стране их детства, обратный путь в которую им уже заказан.
Поседевший и порядком осунувшийся герцог Аквитанский сидел на дубовой
скамье в просторной беседке возле фонтана, густо увитой зеленым плющом. Он
сосредоточено читал какую-то книгу и не сразу заметил гостей, которые
остановились у входа и поснимали шляпы.
- Мое почтение, монсеньор, - вежливо поздоровался Эрнан.
Герцог чуть вздрогнул от неожиданности и поднял на посетителей
утомленный взгляд.
- Добрый день, господин де Шатофьер, - невозмутимо ответствовал он. -
Рад видеть вас в добром здравии. Я с самого начала подозревал, что слухи о
вашей гибели несколько преувеличены... И вас приветствую, сударь, - кивнул
он юноше, откладывая в сторону книгу. - Прошу садиться, господа.
Хотя сам герцог заметно постарел, и его некогда золотистые волосы
стали серебряными, голос у него был по-прежнему чистым и звучным, вот
только еще явственнее проступали в нем печальные нотки.
Пока молодые люди устраивались на скамье с противоположной стороны
невысокого, круглой формы стола, герцог окликнул своего камердинера,
который шатался поблизости, и велел принести для гостей угощение. Когда
слуга отправился выполнять это поручение, герцог смерил Эрнана пристальным
взглядом и промолвил:
- Как мне кажется, я могу смело поздравить вас с удачным
возвращением.
- О да! Разумеется, да. - Эрнан выпрямил свои большущие ноги и всем
весом откинулся на спинку дубовой скамьи, которая жалобно заскрипела от
такого бесцеремонного обращения с ней. - Как видите, я цел и невредим, на
здоровье грех жаловаться. Да и убытков никаких не понес, напротив - лишь
приумножил свое состояние, слава Иисусу Христу нашему.
- Однако, - заметил герцог, - этого нельзя сказать про весь ваш
поход, которому, кстати, я никогда не сочувствовал. Французский король-то
в плену.
- Был в плену, - уточнил Шатофьер. - По последним сведениям, он
откупился за семьдесят тысяч серебряных марок и сейчас направляется в
Европу.
- Семьдесят тысяч, - задумчиво повторил герцог, в уме пересчитывая
эту сумму в галльские скудо. - Не сказал бы, что дешево обходится Франции
освобождение Гроба Господнего. Филипп-Август Третий правит Францией уже
двенадцать лет, за это время он предпринял три крестовых похода, не
отвоевал ни пяди Святой Земли, зато растерял все свои северные земли, а
вдобавок опустошил французскую казну. Между прочим, граф, вам известно,
что герцог Нормандский объявил о разрыве союзнических отношений с Францией
и обратился к Святому Престолу с просьбой возвести его в королевское
достоинство?
- Да, об этом я слышал. Но удовлетворит ли папа его просьбу?
- Скорее всего, да. Лично я не вижу сколь-нибудь серьезных оснований
для отказа. В договоре о союзе Нормандии с Францией есть пункт, согласно
которому Нормандия оставляет за собой право беспрепятственного выхода из
состава королевства в случае неудовлетворительного управления оным. А то,
что дела во Франции обстоят из рук вон плохо, ясно даже ребенку.
- Бесспорно, - согласился Эрнан.
- И Франция сейчас не в том состоянии, чтобы противопоставить этому
пункту договора свою военную мощь, - продолжал герцог. - Королю придется
смириться с этим, как прежде он смирился с потерей Бретани, Фландрии и
Франш-Конте. А что касается папы Павла, то хоть он и дал свое
благословение на ваш поход, ему была не по душе эта авантюра. По его
мнению, католическому миру следовало бы поберечь свои силы для
предстоящего похода против турок, и тут я всецело согласен с ним.
Разумеется, весьма прискорбно, что Иерусалим до сих пор находится под игом
неверных, но с другой стороны, если последователям Магомета удастся
захватить Константинополь, это обернется большой бедой для всего
христианства - не только восточного, но и западного. Так что сейчас король
Франции явно не пользуется благоволением Святого Престола, и очень
сомнительно, чтобы папа встал на защиту целостности Французского
государства. Вполне возможно, что герцогу Нормандскому будет отказано в
титуле короля, однако ничто не помешает Нормандии возвратиться к своему
прежнему статусу великого княжества.
- И таким образом, - веско добавил Эрнан, - Франция сожмется до тех
пределов, в каких она была в начале правления Филиппа-Августа Великого...*
Гм. Почти до тех пределов. Ведь графства Сент, Ангулем и Байонна и поныне
остаются во владении французской короны.
Герцог проигнорировал этот довольно прозаичный намек и вместо ответа
внимательно присмотрелся к спутнику Эрнана, на которого в начале разговора
бросил лишь беглый взгляд.
Собственно говоря, внешность юноши не производила особого
впечатления. Это был стройный, невысокого роста светлый шатен, лет
восемнадцати. Его лицо не отличалось правильностью черт, но и не имело
сколь-нибудь значительных изъянов, было просто симпатичным и с трудом
запоминалось. И только взгляд больших карих глаз юноши, спокойный,
вдумчивый и сосредоточенный, не вписывался в рамки его заурядной
внешности. Герцог, хорошо разбиравшийся в людях, безошибочно признал в нем
отпрыска мелкопоместного дворянского рода, вероятнее всего, происходившего
со Средней Луары.
Эрнан, ожидавший этого момента, торопливо произнес:
- Прошу прощения, монсеньор. Я забыл представить вам моего
двоюродного брата Габриеля де Шеверни. Его сестра Луиза была замужем за
вашим сыном Филиппом.
Юноша привстал и почтительно поклонился.
Герцог снова взглянул на Габриеля, но тут же виновато опустил глаза.
Плечи его ссутулились, лицо еще больше постарело, а взгляд бесцельно
блуждал по беседке, тщательно избегая при этом обоих молодых людей.
"Так-с! - удовлетворенно подумал Эрнан. - Похоже, Филипп не ошибся.
Это и впрямь напоминает раскаяние".
Воцарившееся в беседке тягостное молчание было прервано появлением
слуг, принесших угощение для гостей герцога - вазы с фруктами, джемами и
печеньем, а также несколько кувшинов с прохладительными и горячительными
напитками (то бишь вином). Эрнан без лишних церемоний принялся за еду: он
всегда был не прочь перекусить, а двухчасовая прогулка из Кастель-Фьеро в
Тараскон лишь подогрела его аппетит. Ободренный примером кузена, Габриель
де Шеверни взял из вазы медовый пряник и наполнил свой кубок щербетом.
Постепенно между герцогом и Эрнаном завязался разговор, предметом
которого был третий неудачный крестовый поход незадачливого
Филиппа-Августа Третьего. В перерывах между поглощением солидных порций
печенья с яблочным джемом и внушительных доз вина Шатофьер повествовал о
битвах крестоносцев с сарацинами, об их победах и поражениях, откровенно
признавая, что последних было гораздо больше, чем первых. В частности,
Эрнан весьма детально описал обстоятельства пленения французского монарха
египетским султаном, поскольку сам был непосредственным участником той
роковой для короля стычки и лишь каким-то чудом избежал пленения или
смерти. О том, как Шатофьер и еще один рыцарь, Гуго фон Клипенштейн,
вырывались из окружения, прокладывая себе путь в гуще врагов, среди
крестоносцев ходили настоящие легенды. Эрнан, которому никогда не грозило
умереть от скромности, не моргнув глазом пересказал одну из таких легенд,
правда (следует отдать ему должное), наиболее близкую к действительности.
- Мой сын тоже воюет с неверными, - заметил герцог, воспользовавшись
паузой в рассказе Эрнана, когда тот принялся дегустировать варенье из
айвы. - Где-то в Андалусии.
- Да нет же! - с набитым ртом возразил Эрнан. - Уже не воюет. С
недавних пор между Кастилией и Гранадой вновь заключено перемирие.
Герцог удивленно приподнял бровь.
- А я об этом не слышал. Вы-то откуда знаете?
- Ну, в общем... - немного помедлив, произнес Шатофьер. - Это я узнал
от вашего сына.
- Вы уже получили от него письмо?
- Мм... В некотором роде. Как мне стало известно, на прошлой неделе
дон Альфонсо подписал с гранадским эмиром соответствующий договор.
- Дон Альфонсо? - переспросил герцог. - Почему он, почему не король?
- Филипп говорит, что в последнее время дон Фернандо здорово сдал,
поэтому командование кастильской армии взял на себя дон Альфонсо.
- Понятно... Нет, постойте! - Глаза герцога вдруг сверкнули, и он так
пристально посмотрел на Эрнана, словно пытался пробуравить его взглядом
насквозь. - Вы сказали: "Филипп говорит". Что это значит? Вы получили от
него письмо или все-таки...
- Да, - кивнул Эрнан. - Сейчас он гостит у меня в замке.
- Ясно. - Герцог немного помолчал, предаваясь мрачным раздумьям,
потом спросил: - Филипп рассказывал о моем письме?
- Да.
Снова молчание.
- Ну что ж, - наконец заговорил герцог. - Это вполне естественно.
Было бы глупо с моей стороны надеяться, что он мигом позабудет обо всех
обидах и сразу же явится ко мне. Для этого Филипп слишком горд и
самолюбив... Впрочем, кто бы не обиделся, если бы его, точно шелудивого
пса, прогнали из родного дома. Не знаю, сможет ли Филипп простить мне
это... и все остальное тоже.
В словах герцога было столько горечи, а выглядел он таким дряхлым
стариком, что растроганный Эрнан не сдержался.
- Филипп не злопамятен, монсеньор, и не таит на вас зла. - Затем,
помедлив немного, он все же добавил: - А Господь милосерден.
Герцог тяжело вздохнул.
- То же самое сказал мне на прощание Филипп. Но тогда я не
прислушался к его словам, я вообще не желал ни слышать его, ни видеть. И
лишь потом, когда он уехал в Кастилию, я начал понимать, как много он для
меня значит... Да простит меня Бог, я не любил ни одного из своих сыновей,
а Филипп и вовсе был у меня на особом счету. Но вместе с тем, сам того не
подозревая, я очень дорожил им, и где-то в глубине души всегда им
гордился. Филипп был отрадой для моего отцовского самолюбия, ведь Гийом и
Робер... Что толку скрывать: я стыдился их обоих, особенно Гийома. -
