живет далай-лама 16. Мы остановились, я вспомнил свои
молитвы. Затем мы въехали в Лхасу.
Профессора Туччи здесь хорошо знали по предыдущим
посещениям; нас сердечно приветствовали и предоставили
просторный дом. Затем последовали приемы, устраиваемые
правительством и частными лицами, причем некоторые
проходили верхом на лошадях на открытом месте за
городом - я никогда еще не видел ничего подобного.
Сначала люди никак не могли раскусить меня. Лицом я
очень похож на тибетца, но одеждой и всем поведением
отличался от них, и они очень удивились, обнаружив, что я
говорю на их языке. Услышав, что я шерп, они стали
расспрашивать меня про горы и восхождения; на одном
приеме я беседовал с высокопоставленными чиновниками и
показывал им фотографии из экспедиции со швейцарцами в
Гархвал. Однако больше всего их интересовал Эверест. О
других горах, которые я называл, они никогда и не
слышали, зато все знали Чомолунгму.
- Как вы думаете, удастся кому-нибудь взять ее? -
спросили они. Я ответил:
- Нет ничего невозможного для человека. Если он
будет стараться, то рано или поздно добьется. Тогда они
сказали:
- А вы не боитесь подниматься на нее? Ведь там
обитают боги и демоны.
На это я возразил:
- Я не боюсь смерти. Когда ходишь по улицам, легко
может произойти несчастный случай. Так чего же я буду
бояться на горе?
Самым замечательным из происшедшего в Лхасе была
встреча с далай-ламой. Мы видели его даже не один, а два
раза. В Потала нас проводили по множеству помещений и
переходов в личные покои далай-ламы, и, хотя он тогда
был всего лишь пятнадцатилетним мальчиком, держался он
очень приветливо и с большим достоинством. Обычно на
него не разрешается смотреть, в его присутствии
полагается сидеть наклонив голову. Однако профессор
Туччи в качестве старого друга не только был освобожден
от этого правила, но подолгу беседовал с далай-ламой, и на
мою долю выпало счастье стоять рядом и смотреть и
слушать их беседу. В конце каждой встречи далай-лама
благословлял нас. Я выходил из Потала, думая о своих
родителях и о матери Анг Ламу, и сердце мое было
переполнено.
Раз уж я упомянул титул далай-ламы, то следует
разъяснить кое-что известное о нем лишь очень немногим
на Западе. Ни один тибетец не называет так главу своей
церкви, они величают его Гьялва Римпоче. "Гьялва"
означает "победивший" или "одолевший", иначе говоря,
божество или Будда. "Римпоче" значит "драгоценный" или
"святой". Иногда это второе имя применяется также в
отношении других видных лам, но "Гьялва" употребляется
только для самого высшего - воплощенного божества.
Незнакомый с внешним миром тибетец не знает даже, что
такое далай-лама. Для него его вождь имеет лишь один
титул - Гьялва Римпоче, драгоценный или священный
Будда.
В Лхасе мы встретили также двух интересных
чужестранцев - Генриха Харрера и Петера Ауфшнайтера.
Они входили в состав немецкой альпинистской
экспедиции на Нанга Парбат в 1939 году, но были
захвачены в плен в Индии англичанами в начале войны и
интернированы. После ряда попыток им удалось бежать.
Они совершили труднейший переход через Гималаи и
получили разрешение остаться в Лхасе: Обо всем этом
Харрер рассказал позднее в своей известной книге "Семь
лет в Тибете". Когда я их увидел, они уже пробыли там
большую часть этого времени, и, хотя полюбили Тибет и
были готовы остаться там, им, естественно, хотелось
услышать о внешнем мире. Харрер особенно интересовался
альпинистскими новостями; я поделился с ним тем, что
знал. Он заметил:
- Вы счастливый человек, Тенцинг. Вы можете ходить
куда хотите - в горы, в замечательные экспедиции. А я
был военнопленным, да и теперь остаюсь вроде пленника.
Мне, наверное, уже больше никогда не придется совершить
восхождение.
Вдруг он улыбнулся:
- А что, если нам с вами пойти в горы - прямо сейчас?
Что вы скажете на это?
Мы даже обсудили этот вопрос почти всерьез, но было,
разумеется, слишком много препятствий и затруднений.
Вскоре я оставил Лхасу. А несколько лет спустя я увидел
Харрера в Дарджилинге. Генрих Харрер покинул Лхасу
вместе с далай-ламой, который собирался бежать в Индию.
Однако в пограничном городе Ятунг молодой владыка
передумал, и Харреру пришлось продолжать путь одному.
За семь лет пребывания в Тибете он сильно привязался к
этой стране, и ему больно было думать, что он, возможно,
уже не вернется туда.
Я пробыл в Лхасе с профессором Туччи месяц. Затем мы
снова двинулись в путь и проехали за семь месяцев по
всему Тибету. Профессор надеялся доехать до восточных
районов Тибета для изучения старых рукописей в
монастырях, но это оказалось невозможным по
независящим от него обстоятельствам, а Туччи, хотя и не
боялся ничего, избегал осложнений. Поэтому мы
путешествовали по другим частям Тибета. Мы посетили
больше городов, монастырей и мест паломничества, чем я
предполагал найти во всей Центральной Азии.
Для меня это было замечательное путешествие: ведь я
увидел так много в священной стране буддистов. Притом я
был не обычным туристом: мой спутник мог мне объяснять
все, что я видел. Думаю, что даже среди очень
образованных людей найдешь немного таких, которые на
протяжении ряда месяцев имели личным учителем столь
знаменитого профессора.
Туччи был страшно нетерпелив в денежных вопросах и
не любил заниматься ими; он все больше поручал их мне.
Иногда, будучи занят, он посылал меня одного в монастырь
с письмом на тибетском языке, где было сказано, чего он
хочет; если я находил нужный предмет, то должен был
купить его и доставить профессору. Ламы стали меня
называть "профессорский ньеба ла", что значит "агент" или
"управляющий". Я узнал так много, что мог бы написать
путеводитель по монастырям Тибета. Мало-помалу наши
ящики и корзины стали заполняться коллекциями
профессора. Впрочем, и моими тоже, хотя и не в таком
объеме. Дело в том, что я всегда увлекался редкими
интересными вещами, а тут представился такой
исключительный случай. В моем доме в Дарджилинге
множество сувениров: маски, сабли, шейные платки и
головные уборы, чаши и молитвенные колеса; все это я
привез из путешествия по Тибету.
Но самые замечательные находки для Туччи и для меня
были сделаны уже под конец путешествия; В этот свой
восьмой приезд в Тибет профессор особенно упорно
разыскивал знаменитую санскритскую рукопись,
написанную почти две тысячи лет назад на древесной коре.
Ученые твердо верили в ее существование, хотя до сих пор
не удавалось найти ее. Профессор Туччи считал, что она
была написана в Туркестане, куда в то время пришел
буддизм, но, согласно его теории, основанной на
длительных изысканиях, много лет назад рукопись
привезли в Тибет, в монастырь Гхангар. Итак, мы
отправились в Гхангар и приступили к поискам. Это было
нелегко, потому что ламы, похоже, ничего не знали о ней, а
в монастыре хранились тысячи древних пергаментов и
рукописей, которые все надо было рассортировать и
тщательно исследовать. День проходил за днем, мы рылись
в пыли и паутине, и я уже стал падать духом. Я решил, что
либо рукописи здесь нет, либо, если и есть, мы все равно
никогда не найдем ее. Но Туччи был не из тех, кто сдается,
и поиски продолжались. Сосредоточившись на своей
работе, он не мог думать ни о чем другом, становился
чрезвычайно рассеянным, и как-то утром я обнаружил, что
он надел рубашку наизнанку.
- Это счастливая примета, - сказал я профессору. -
Может быть, сегодня мы наконец найдем ее.
Так оно и случилось. Нашел ее я - пыльная,
изорванная, она была погребена под горами других
рукописей. Но профессор описал мне ее настолько точно,
что я сразу понял, что это и есть предмет наших поисков.
Когда я пришел к нему, он разволновался не меньше, чем
обычный человек, найдя месторождение золота или
алмазов.
А одновременно я нашел нечто интересное и для самого
себя, только это было не золото, не драгоценности и не
рукописи, а собаки. Всю жизнь я любил животных, а здесь,
у лам, увидел двух длинношерстных лхасских терьеров,
которые мне до того понравились, что я захотел взять их с
собой. Ламы оказались очень приветливыми и щедрыми и
подарили мне терьеров. Одного я назвал Гхангар - по
имени монастыря, а второго - Тасанг. Они проделали со
мной весь путь до Дарджилинга. Тасанга я отдал потом
своему другу Ангтаркаю, но Гхангар остался у меня; вместе
с Анг Ламу он занимается хозяйством. Мы нашли ему
подругу, и теперь дом полон щенят, но Гхангар на этом не
успокоился, потому что он страшный донжуан, и я
подозреваю, что половина всех дворняжек в Тунг Сунг
Басти - его дети или внуки.
Ламы не хотели брать денег и с профессора Туччи за
свою драгоценную рукопись. Они настаивали на том, что
знание не продается, а отдается ищущему его; они только
просили профессора снять копию в Италии и выслать
потом оригинал обратно. Все же напоследок ему удалось
убедить их принять пятьсот рупий в дар монастырю.
К тому времени мы провели в Тибете уже много
месяцев. Уложив драгоценную реликвию в самый прочный
ящик, профессор Туччи счел, что путешествие увенчалось
успехом. Наконец мы направились на юг и пересекли
высокие перевалы, по которым проходит путь в соседнюю
Индию. Хотя я, конечно, тогда не мог этого знать, это было
моим последним, во всяком случае доныне, путешествием в
Тибет, потому что вскоре запретная страна закрылась
надежнее, чем когда-либо. Правда, я мог бы из Солу
Кхумбу перейти границу через Нангпа Ла с одним из
караванов, которые по-прежнему ходят там. Только боюсь,
что мне пришлось бы переодеться, как это раньше делали
европейцы, потому что теперь мое имя стало известным, и
если я отправлюсь в путь под своим именем, то меня,
пожалуй, сочтут подозрительной личностью и не
пропустят.
Но я рад, что смог проделать это путешествие, когда еще
была такая возможность: На память у меня остался Гхангар,
остались красивые и драгоценные предметы. А еще у меня
осталось много воспоминаний о Лхасе, Потала, далай-ламе
и его благословении, о святынях, храмах на пустынных
горных склонах, паломничестве, которое я совершил во
имя тех, кто мне дорог, в Священную страну моей веры. Я
и сейчас вижу ее, когда развеваются молитвенные флажки,
слышу, когда раздается звон молитвенного колеса.
Ом мани падмэ хум... Ом мани падмэ хум...
МОЯ РОДИНА И МОЙ НАРОД
"Моя родина", - говорю я. Но что я понимаю под этим
словом? В каком-то смысле Тибет - моя духовная родина,
но я для тибетцев чужеземец. Горы - моя родина, но там
не построишь настоящего жилья и не поселишься с семьей.
Когда-то моим родным домом был Солу Кхумбу, теперь. же
я бываю там лишь время от времени. Сегодня мой дом -
Дарджилинг, который стал настоящей родиной для многих
шерпов.
Но, конечно, не для всех. Большинство шерпов по-
прежнему живут в Солу Кхумбу. Некоторые поселились в
Ронгбуке, другие в Калимпонге, небольшое количество
рассеяно по всему Непалу и Индии; А Дарджилинг стал
центром для тех, кого можно объединить под именем
"новые" шерпы, кто расстался со старой родиной, старым
бытом, кто участвует в больших экспедициях и приобщился
к современной жизни. Из Лхасы ли, с Эвереста ли, из
Гархвала или Читрала, Дели или Лондона - когда я
возвращаюсь "на родину", то имею в виду Дарджилинг.
Как уже говорилось, переселение из Солу Кхумбу
началось много лет назад. Первые переселенцы уезжали по
разным причинам и выполняли разного рода работу. Но
примерно лет пятьдесят назад некоторые из английских
исследователей Гималаев, например Келлас и генерал
Брюс, начали привлекать шерпов к участию в
восхождениях, и почти сразу стало очевидно, насколько
здесь уместно выражение "надлежащий человек на
надлежащем месте". Во время экспедиций на Эверест в 20-
х и 30-х годах все больше людей моего народа выезжало из
Непала в Индию, и вскоре шерпы-носильщики стали такой
же неотъемлемой частью экспедиций, как палатки, веревки,
как сами альпинисты. Разумеется, не все из нашего племени
