своих детей. Несколько месяцев Анг Ламу прожила в
центре Лондона, в гостинице возле Гайд-парка,
познакомилась с жизнью на Западе. Однако путешествие
оказалось не очень удачным: впервые попав на пароход,
Анг Ламу почти всю дорогу проболела, а пожив некоторое
время в Лондоне, снова почувствовала себя плохо, и ей
пришлось лечь в больницу. Выйдя из больницы, она узнала,
что миссис Уоллес опять уезжает из Англии; таким
образом, Анг Ламу осталась без места и вынуждена была в
одиночку проделать весь обратный путь в Индию. Это
случилось перед самой войной, отношения между Англией
и Германией сильно осложнились, и можно было ждать
самого худшего. В 1953 году, когда мы поехали в Англию
уже вместе, Анг Ламу рассказывала, что из предыдущего
путешествия ей лучше всего запомнилось, как ее учили в
больнице пользоваться противогазом.
Анг Ламу скрытная женщина. И сейчас мало кому
известно, что она побывала в Англии до 1953 года и
хорошо понимает по-английски. Хозяева, у которых она
работала, знают ее обычно под именем Нимы, а не Анг
Ламу или миссис Тенцинг. Совсем недавно в связи со
штурмом Эвереста произошел забавный случай из-за ее
скрытности. Пока я был в экспедиции с англичанами, она
работала айя у жены одного английского офицера,
поселившегося в Дарджидинге в гостинице. В газетах часто
печатали мою фотографию; Анг Ламу интересовалась, что
обо мне пишут, но сама прочесть не умела и вынуждена
была просить других. Как-то раз она обратилась к одной
английской даме в гостинице, а та, в свою очередь,
захотела узнать, почему это ее так интересует. "Ты знаешь
этого Тенцинга, Нима? - спросила она. - Это твой
знакомый?" Но моя жена осталась верна себе и ответила:
"Просто это один шерп из Тунг Сунг Басти, оттуда, где я
живу". На том тогда все и кончилось. А несколько месяцев
спустя после взятия Эвереста в Калькутте давали прием в
нашу честь, причем среди приглашенных оказалась та самая
англичанка. Гости подходили здороваться с нами, настал и
ее черед. Я увидел, что женщина смотрит совсем не на
меня, а на Анг Ламу, которая стояла рядом со мной. Потом
она вдруг замерла и произнесла с таким видом, будто
сейчас упадет в обморок: "Господи, да это же Нима!"
Так и шла наша жизнь: веселое и печальное вперемежку,
то вверх, то вниз, как в горах. Счастлив тот мужчина,
который находит в своей жене помощницу, готовую делить
с ним хорошее и плохое, какую я нашел в Анг Ламу.
Однако сразу после войны казалось, что все идет только
под гору. Семья держалась на Анг Ламу, мне же лишь от
случая к случаю перепадала плохонькая работенка. А на
севере высилась над долинами Канченджанга: огромная,
белая, красивая и неожиданно ненавистная, потому что она
словно издевалась надо мной. Что случилось со мной или с
миром, почему я не могу пойти в любимые горы, жить
жизнью, для которой рожден?
Я не ходил больше на Тигровый холм. Туристов не
было, да я и все равно бы не пошел туда. Если уж Эверест
стоит на месте, то лучше хоть не видеть его. Я не хотел его
видеть, даже думать о нем не хотел... И все-таки все время
думал.
А весной 1947 года произошел нелепый случай.
Началось с того, что в Дарджилинг приехал мистер Эрл
Денман.
Мистер Денман родился в Канаде, вырос в Англии и жил
теперь в одном из британских владений в Африке. Там он
немало путешествовал, ходил по горам в диких местах;
короче, это был такой человек, который не нуждался в
няньках. Но все, что он совершил ранее или собирался
совершить, вдруг потеряло для него всякую цену: у него
родился великий замысел, родилась великая мечта. Он
хотел взять Эверест, и притом в одиночку! Впрочем, не
совсем в одиночку, конечно, но, во всяком случае, без
настоящей экспедиции. Денман искал спутников, и таким
образом я и встретил его. Однажды ко мне зашел Карма
Пауд, старый сирдар, и сказал: "К нам в город приехал один
господин, он задумал дело, которое может тебя
заинтересовать". "Что-нибудь насчет гор?" - спросил я.
"Да, насчет гор". И вот уже я вместе с другим шерпом, Анг
Дава, в маленькой конторе Карма Паула веду переговоры с
мистером Денманом.
С самого начала мне стало ясно, что я еще никогда не
видел ничего подобного. Денман был один. У него было
очень мало денег и плохое снаряжение. Он не имел даже
разрешения на въезд в Тибет. Зато решимости у него было
хоть отбавляй, и говорил он крайне серьезно и убежденно;
переводил Карма Паул. Денман особенно настаивал на
моем участии. Ведь я был "тигр", поднимался на Эверест
выше 8000 метров, говорил по-тибетски и немного по-
английски, наконец, меня рекомендовали ему как лучшего
проводника среди шерпов. Все это звучало очень лестно, но
в то же время нелепо, и мы с Анг Дава ответили, что нам
надо подумать.
О чем тут было думать, даже не знаю, потому что вся эта
затея выглядела чистейшим безумием. Во-первых, нам вряд
ли удастся вообще попасть в Тибет. Во-вторых, если даже
попадем, то нас скорее всего поймают, а тогда нам,
проводникам, как и Денману, грозят серьезные
неприятности. В-третьих, я ни на минуту не верил, что наш
маленький отряд, даже добравшись до горы, сможет взять
вершину. В-четвертых, уже сама попытка будет
чрезвычайно опасной. В-пятых, у Денмана не было денег
ни для того, чтобы хорошо заплатить нам, ни чтобы
гарантировать приличное возмещение нашим семьям, если
с нами что-нибудь случится. И так далее и тому подобное.
Любой нормальный человек сказал бы "нет". Но я не мог
отказаться. Меня неудержимо тянуло в горы, зов Эвереста
действовал на меня сильнее всего на свете. Мы с Анг Дава
посовещались несколько минут и решились. "Хорошо, -
сказал я Денману, - мы попробуем".
Выяснилось, что он не только не имел разрешения на
въезд в Тибет, но даже подписал бумагу, в которой
обязался не приближаться к его границам. Поэтому
необходимо было соблюдать строгую тайну, и мы, вместо
того чтобы выступить из Дарджилинга, условились
встретиться в определенном месте за городом и выйти
оттуда. Затем двинулись по обычному маршруту
экспедиций, через Сикким. Но этим и ограничивалось наше
сходство с настоящей экспедицией, потому что если там
все тщательно распланировано и организовано, то мы жили
ото дня ко дню и никогда не знали, что принесет нам
завтра. Иногда мы передвигались одни, иногда вместе с
караванами, и тогда удавалось нанять вьючных животных
для перевозки нашего груза. Наконец мы вышли из долин и
лесов Сиккима к высоким гималайским перевалам, по
которым проходит граница Тибета.
Здесь я предложил Денману уклониться от обычного
маршрута, чтобы избежать встречи с патрулями. Нам
удалось перебраться через границу по редко используемому
перевалу. Оттуда мы направились на запад через большое
плато в сторону Ронгбука. Конечно, дело не ладилось. Что
ни день, случалась какая-нибудь новая беда. Мы редко
наедались досыта. В одном месте навьюченные яки
сорвались с крутого склона, и мы чуть не погибли вместе с
грузом. Затем, как мы и опасались, нас перехватили
солдаты и приказали вернуться обратно. Однако нам
удалось заговорить им зубы и избежать ареста; мы сделали
вид, будто возвращаемся, а сами пошли в обход и
продолжили путь. После этого мы обходили все города и
деревни и прибыли наконец к Ронгбукскому монастырю,
где нас приняли без вопросов и подозрений.
И вот перед нами Эверест - белый, огромный,
окутанный снежной дымкой, каким я помнил его все эти
девять лет. Старое возбуждение овладело мной с такой же
силой, как прежде. Я снова там, куда всегда так стремился!
Однако я еще не распрощался со своим разумом и, глядя на
гигантскую гору, отчетливее, чем когда-либо, сознавал
безнадежность нашего предприятия. Вспомнился Морис
Уилсон, его трагическая гибель в 1934 году... Я сказал себе:
"Нет, мы не допустим ничего подобного. Никому не
придется находить наши замерзшие тела в маленькой
палатке".
И все-таки мы пошли вверх по леднику, мимо старых
нижних лагерей, в сторону снежно-ледовых склонов под
Северным седлом. Нас было только трое, и приходилось
очень тяжело. Дул сильный ветер, стоял мороз. Мне
казалось, что никогда еще здесь не было так холодно, пока
я не сообразил, что виновато плохое снаряжение. Одежда
пропускала ветер. Не хватало продовольствия, а самого
главного, чая, уже не оставалось совсем. Обе наши палатки
защищали от холода немногим лучше листа бумаги, и
вскоре Денману пришлось перейти к нам с Анг Дава.
Втроем было все-таки теплее.
Зато мы двигались быстро. Для больших экспедиций
между разбивками лагерей проходит два-три дня, потому
что приходится забрасывать грузы в несколько приемов.
Мы же каждый день разбивали новый лагерь, перенося все
имущество за один раз, и вскоре очутились у подножия
снежных склонов ниже Северного седла. Я чувствовал,
однако, что мы дальше не пойдем. Денман был менее
привычен к холоду, чем Анг Дава и я, и очень страдал. По
ночам он не мог спать. Порой казалось, что он и идти-то не
сможет. Из нашего последнего лагеря, четвертого, мы
сделали отчаянную попытку взобраться вверх по крутому
склону к Северному седлу, но холод пронизывал до костей,
а ветер сбивал с ног. И вот мы уже опять сидим в палатке,
измученные и побежденные.
Даже Денман понимал, что мы побеждены. Он был
храбрый человек, решительный, настоящий фанатик,
одержимый идеей. Но он не был сумасшедшим. Он не
собирался губить себя, подобно Уилсону, и предпочел
вернуться. За это я благодарен больше, чем за что-либо
другое в моей жизни: если бы Денман настаивал на
продолжении штурма, мы с Анг Дава оказались бы в
ужасном положении.
Отступали мы еще быстрее, чем наступали. Потерпев
поражение, Денман, казалось, стремился возможно скорее
уйти с Эвереста, словно любовь к горе внезапно сменилась
ненавистью. Мы чуть не бегом примчались к монастырю и
продолжали с той же скоростью путь по диким плато
Тибета, будто гора преследовала нас, как врага. Теперь у
нас было еще меньше продовольствия. Наша одежда
превратилась в лохмотья, а Денман до того разбил ботинки,
что несколько дней ему пришлось идти босиком. И все же
мы шли. К счастью, нам не попался ни один патруль. Не
успел я и оглянуться, как мы вернулись из Тибета в
Сикким, а еще через несколько дней, в конце апреля, вошли
в Дарджилинг. Весь поход к Эвересту, вверх по горе и
обратно, занял всего пять недель!
Так кончился этот молниеносный, безумный, нелепый
поход. Несколько дней спустя Денман был уже на пути
обратно в Африку, и мне казалось, что я вовсе и не ходил
на Эверест, что все приснилось. Однако вскоре я стал
получать от Денмана письма, в которых он обещал
вернуться на следующий год; весной 1948 года он и в
самом деле появился в Дарджилинге. На этот раз со
снаряжением дело обстояло лучше, но разрешения на въезд
в Тибет Денман опять не получил. За прошедший год было
много разговоров о нашем нелегальном походе, меня
осуждали за то, что я согласился быть проводником, и я
знал, что, если это повторится, мне грозят большие
неприятности. Поэтому я вынужден был отказать Денману,
ответить, что без разрешения на въезд я не смогу
сопровождать его. Другого надежного проводника найти не
удалось, и пришлось Денману возвращаться в Африку.
Везти снаряжение обратно ему было уже не по карману, и
он подарил его мне. С тех пор мы больше не встречались,
но иногда переписываемся, оставаясь хорошими друзьями.
При всех своих странностях Денман мужественный
человек, человек мечты, и я сожалею, что ему не удалось
осуществить ее. В 1953 году, стоя на вершине Эвереста, я
был в вязаном шлеме, который оставил мне Денман, так
что хоть малая частица его достигла цели.
Однако вернемся к 1947 году. В течение многих месяцев
до приезда Денмана я ходил без работы, но едва вернулся с
ним в Дарджилинг, как все внезапно переменилось и в
первый же день я получил новую работу.
Притом это была настоящая экспедиция. Правда, не
очень большая и не на Эверест, но хорошо
финансированная и организованная, так что она показалась
мне почти чудом после пережитого с Денманом.
