странном положении, словно Уилсон умер, пытаясь снять
ботинки. Один ботинок был даже снят, и пальцы скелета
держали шнурок от второго. Очевидно, Уилсон вернулся к
палатке после попытки забраться на Северное седло, не
нашел никого из своих носильщиков и умер от холода или
истощения9. Мы похоронили его под камнями морены
рядом с ледником.
Носильщики Уилсона были из Дарджилинга, их звали
Теванг Ботиа, Ринцинг Ботия и Черинг Ботия.
Впоследствии я встретил их там и спросил, как было дело.
Они рассказали, что следовали по обычному маршруту всех
экспедиций, только им приходилось остерегаться встреч с
патрулями и чиновниками, потому что Уилсон не имел
разрешения на въезд в Тибет. Добравшись до монастыря
Ронгбук, они отдыхали там пятнадцать дней, потом
принялись за разбивку лагерей на Ронгбукском леднике.
После лагеря 3 тибетцы не захотели идти дальше, и
завязался спор. В конце концов Уилсон сказал: "Хорошо, я
пойду на Северное седло один. Ждите меня здесь три дня".
И он пошел. Носильщики, по их словам, выждали
условленное время, потом ушли. Правду ли они говорили,
нет ли - одно было ясно: они ничего не сделали для того,
чтобы помочь Уилсону. Я возмущался, и мне было стыдно,
потому что они были обязаны либо выйти на поиски, либо
по меньшей мере ждать еще его возвращения. К тому же я
увидел у них много денег, которые, очевидно,
принадлежали Уилсону.
Экспедиция 1935 года была моим первым походом на
большие вершины, и я пережил много волнующего. Тем
более что речь шла не о какой-нибудь горе, а о самом
Эвересте - о великой Чомолунгме. Вот мы стоим на
леднике выше любого другого живого существа, а прямо
перед нами, прямо над нами высится башня из камня и
льда, вздымаясь в небо еще на три с лишним, почти четыре
километра. Странно даже подумать, что мой родной дом
находится всего в нескольких километрах отсюда, что это
та самая гора, под сенью которой я вырос и пас яков своего
отца, С северной стороны она выглядит, конечно, совсем
иначе, и мне с трудом верится, что это она.
Все же я верил. И не только потому, что так говорили
другие, - я чувствовал это всем сердцем, я знал: другой
такой огромной и высокой горы не может быть.
Работать приходилось трудно. Между нижними
лагерями мы ходили с ношами от двадцати семи до сорока
килограммов, выше - около двадцати пяти. И мало было
подняться один раз, мы ходили вверх и вниз, вверх и вниз,
день за днем, неделю за неделей, пока не перенесли все
палатки, все продовольствие и снаряжение. Меня это
нисколько не беспокоило, потому что я, как все шерпы,
приучен носить большой груз. Я думал: "Вот первый
случай осуществить мою мечту".
Впервые попав в экспедицию, я увидел, конечно, много
нового. Нам выдали специальную одежду, обувь, очки. Мы
ели странную пищу из жестяных банок. Мы пользовались
примусами, спальными мешками и всевозможным другим
снаряжением, с которым мне еще никогда не приходилось
иметь дела. Многое мне предстояло узнать и относительно
восхождений. Снег и лед не составляли сами по себе
никакой новости для парня, выросшего в Солу Кхумбу, но
тут я впервые познакомился с настоящей техникой
альпинизма: пользование веревкой, вырубание ступеней во
льду, разбивка и сворачивание лагеря, выбор маршрута, не
только более быстро проходимого, но и безопасного.
Носильщик-новичок, я не получал ответственных
поручений. Но я работал усердно, старался быть во всем
полезным и думаю, что начальники были мной довольны.
Высоту я переносил легко, хотя никогда еще не поднимался
так высоко. Вместе с другими шерпами я доставил груз к
Северному седлу - на высоту 6985 метров.
Дальше экспедиция не пошла. Так как она занималась
только разведкой, то не располагала ни необходимым
снаряжением, ни достаточным количеством людей, чтобы
подниматься выше. И именно тут, на седле, перед тем как
нам возвращаться, я впервые обнаружил, что отличаюсь
чем-то от других шерпов. Остальные были только рады
спуститься обратно. Они шли на восхождение как на
работу, ради заработка, их не тянуло выше. Л я был
страшно разочарован. Мне хотелось продолжать подъем.
Уже тогда я испытал то, что испытывал потом каждый раз,
попав на Эверест: меня тянуло все дальше и дальше вверх.
Мечта, потребность, неудержимое влечение - назовите это
как хотите. Но в тот раз я, конечно, ничего не мог поделать.
Мы спустились с седла и вскоре ушли совсем.
"Ну, хорошо, - сказал я сам себе, - тебе всего только
двадцать один год. Будут еще экспедиции. И скоро ты
станешь настоящим Тигром!"
Вернувшись в Дарджилинг, я оставался некоторое время
дома с женой Дава Пхути. У нас родился сын, мы назвали
его Нима Дордже. Это был очень красивый мальчик, он
даже получил первый приз на конкурсе малышей, и для
меня было тяжелым ударом, когда он умер в 1939 году
всего четырех дет.
Осенью 1935 года я отправился в свою вторую
экспедицию, но мое участие оказалось очень
незначительным. Альпинисты намеревались взять Кабру
(около 7200 метров) в Северном Сиккиме, недалеко от
Канченджанги. В хорошую погоду Кабру видно из
Дарджилинга. Восхождение совершали инженер
индийского министерства почты и телеграфа Кук и его друг
немец; носильщиками были кроме меня Анг Церинг,
Пасанг Пхутар и Пасанг Кикули. Пасанг Пхутар - один из
моих старейших друзей, недавно он помогал мне строить
новый дом. Пасанг Кикули уже в то время был одним из
наиболее прославленных шерпов. Он погиб четыре года
спустя смертью храбрых, участвуя в американской
экспедиции на К2.
Как самый младший из носильщиков, я нес самый
большой груз, тридцать шесть килограммов риса, но все же
пришел первым в базовый лагерь. На этом мои обязанности
закончились, и я вернулся в Дарджилинг. Мистер Кук и его
друг успешно штурмовали в ноябре вершину Кабру, только,
к сожалению, с ними не было никого из шерпов.
В течение зимы я, подобно большинству шерпов,
отдыхал и работал от случая к случаю в районе
Дарджилинга. Это позволяло мне находиться вместе с
женой и малышом; я очень любил их и был счастлив с
ними. Но я был молод и непоседлив и знал теперь, после
первых походов, что не могу жить без гор. Ранней весной
1936 года опять закипели приготовления, и в этом году я
снова участвовал в двух экспедициях.
Первая экспедиция собиралась на Эверест, и на этот раз
я не столкнулся ни с какими затруднениями, потому что
англичане пригласили почти всех прошлогодних
участников. Снова с нами был Эрик Шиптон, а также
Фрэнк Смайс и многие другие знаменитые английские
альпинисты. Руководил отрядом Хью Раттледж,
возглавлявший экспедицию 1933 года. Возраст не позволял
мистеру Раттледжу самому подниматься на большую
высоту, но он был замечательный человек, приветливый и
сердечный, и все шерпы радовались, что работают с ним.
Никогда еще на штурм Эвереста не выходило столько
альпинистов. В экспедиции участвовали шестьдесят шерпов
- в пять раз больше, чем в 1935 году, - и вместе с
погонщиками мулов нас было так много, что мы
напоминали целый воинский отряд в походе.
На этот раз мы выступили не из Дарджилинга, а из
Калимпонга, примерно пятьюдесятью километрами дальше
по караванному пути в Тибет. Все снаряжение было
доставлено туда по канатной дороге; дальше начинался
обычный маршрут. При таком количестве участников
приходилось двигаться двумя отрядами с промежутком в
несколько дней. Если бы мы шли все вместе, у нас полдня
уходило бы на сборы и раскачку, а вторая половина - на
развьючивание и разбивку ночлега. На время похода меня
назначили помогать экспедиционному врачу, и я узнал от
него о болезнях, повреждениях и первой помощи много
такого, что пригодилось мне впоследствии.
Англичане возлагали большие надежды на эту
экспедицию. Она превосходила все предыдущие не только
по объему, но и по организации и снаряжению, и все были
уверены, что мы возьмем Эверест. Однако нас
преследовала неудача. С самого начала и до конца стояла
отвратительная погода; все то время, что мы находились
около горы, пришлось как раз на разгар муссона. Мы
разбили на ледниках лагеря 1, 2 и 3, а снег все шел и шел, и
когда мы принялись взбираться по крутым склонам к
Северному седлу, то оказались в снегу по самую грудь. Это
не только чрезвычайно затрудняло работу, но и грозило
опасностями: в любой момент мы могли провалиться в
скрытые под сугробами трещины. Однако больше всего нас
беспокоила угроза лавин. Мысли упорно возвращались к
ужасному несчастью, происшедшему здесь в 1922 году.
В конце концов некоторые из нас, в том числе и я,
добрались до Северного седла. Но там нас встретила
погода, подобной которой мне еще никогда не приходилось
видеть. Половину времени шел снег, такой густой, что на
расстоянии нескольких метров нельзя было различить
человека, а когда кончился снегопад, подул такой ветер, что
нас чуть не снесло. Только везением можно объяснить то,
что нам удалось спуститься благополучно обратно к
леднику. Мы стали ждать в нижнем лагере улучшения
погоды, но оно так и не наступило. Шеи снег, потом дул
ветер, потом опять шел снег. Мне кажется, что некоторые
все равно были готовы выступить на штурм, но Раттледж
сказал: "Нет, мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь
пострадал или погиб. Эверест никуда от нас не денется". В
конце концов после ряда безрадостных недель мы
двинулись назад. Нам не удалось даже взобраться выше
разведочной экспедиции предыдущего года.
По крайней мере никто не погиб на Эвересте. Зато на
обратном пути, около поселка Гадонг Пага, случилась беда.
Здесь протекает большая стремительная река; с одного
берега на другой переброшен канат "(пага)". Чтобы
переправить человека, приходится заворачивать его в
большую сетку и перетягивать по канату на другую
сторону. Мы все пересекли реку этим способом. Только
один шерп отказался от сетки, заявив, что и так переберется
по канату. Однако на полпути рука смельчака сорвалась, и
он упал в воду. Несколько англичан разделись и прыгнули в
реку, но сильное течение не позволило им добраться до
него. Волосы шерпа были заплетены в косу на старинный
манер, и последнее, что мы от него видели, была светлая
ленточка на конце косы, мелькнувшая на поверхности в
нескольких сотнях метров ниже по реке.
Мы вернулись в Калимпонг, расстроенные неудачей
экспедиции. Мне особенно было жаль Раттледжа.
Прекрасный человек и руководитель, он уже начинал
стареть и последний раз ходил на Эверест. Я увидел его
вновь лишь много лет спустя в Лондоне, после взятия
Эвереста. Он пожал мне руку и сказал: "Сын мой, вы
совершили настоящий подвиг. Я стар уже. Я сделал
попытку в свое время и потерпел неудачу, но теперь, после
вашей победы, это ничего не значит. Когда вернетесь в
Индию, обнимите за меня всех моих сыновей-шерпов".
Он имел право назвать нас сыновьями, потому что
относился к нам, как настоящий отец.
СТАНОВЛЕНИЕ "ТИГРА"
После экспедиции на Эверест в 1936 году я недолго
оставался в Дарджилинге. Эрик Шиптон отправлялся в
Гархвал, в Центральных Гималаях, севернее Дели, и взял
меня с собой. Как и четыре года назад, когда я ушел из
Солу Кхумбу, мне предстояло многое пережить впервые:
впервые я попал на равнину, впервые увидел настоящие
большие города - такие, как Дели и Калькутта, впервые
ехал по железной дороге, впервые узнал настоящую жару.
В Раникхете в Гархвале Шиптон представил меня майору
саперных войск Осместону, который занимал руководящую
должность в индийском геодезическом ведомстве. Он
собирался на съемки в район высокой горы Нанда Деви, и
было решено, что я отправлюсь с ним. В результате
многолетней работы майор Осместон нанес на карту чуть
ли не весь горный район Гархвала; я не раз сопровождал
его.
В том же году была взята вершина Нанда Деви,
высочайшая из всех взятых к тому времени вершин (7816
метров). Этот рекорд держался до 1950 года, когда
французы поднялись на Аннапурну в Непале. "Нанда Деви"
означает "Благословенная богиня"; индуисты и буддисты
считают ее священной горой. Ее история особенно
примечательна: еще за два года до покорения вершины ни
