почти нет. Небо ясное и безоблачное. Это хорошо.
Мы смотрим вверх. Неделю за неделей, месяц за месяцем
мы только и делаем, что смотрим вверх. Вот она, вершина
Эвереста! Но теперь она выглядит иначе, до нее так близко,
рукой подать - всего триста метров. Это уже не мечта,
реющая высоко в облаках, а нечто реальное, осязаемое -
камень и снег, по которым может ступать нога человека.
Мы собираемся в путь. Мы должны взять вершину. На этот
раз мы с божьей помощью достигнем цели.
Затем я смотрю вниз. Весь мир раскинулся у наших ног.
На запад - Нупцзе, на юг - Лхоцзе, на восток - Макалу,
высокие горные вершины, а за ними выстроились сотни
других, и все они под нами. Прямо вниз по гребню,
шестьюстами метрами ниже, находится Южное седло, где
ожидают наши друзья: сахибы1 Лоу и Грегори и молодой
шерп Анг Ньима. Они помогли нам вчера добраться до
лагеря 9. За седлом видна белая стена Лхоцзе, а у ее
подножия - Западный цирк, где остались в базовом лагере
остальные участники экспедиции. От Западного цирка вниз
идет ледопад, еще дальше простирается ледник Кхумбу. Я
вижу, что Хиллари тоже смотрит в ту сторону, и показываю
рукой. Ниже ледника, в 4800 метрах под нами, еле
виднеется в сумеречном свете старинный монастырь
Тьянгбоче.
Для Хиллари это, вероятно, мало что значит. Для
человека с Запада это всего лишь незнакомое уединенное
место в далекой незнакомой стране. А для меня это родина.
За Тьянгбоче раскинулись долины и деревни Солу Кхумбу;
в этом краю я родился и вырос. По крутым горным склонам
над ними я лазил мальчишкой, когда уходил пасти
отцовских яков. Мой родной дом совсем близко отсюда.
Кажется, можно протянуть руку и дотронуться до него. Но
в то же время он так далек, гораздо дальше, чем 4800
метров. Когда мы навьючиваем на себя кислородные
баллоны, я вспоминаю мальчика, до которого так близко и
вместе с тем так далеко, который никогда и не слыхал о
кислороде, но тем не менее смотрел на эту гору и мечтал.
Затем мы с Хиллари поворачиваемся лицом к вершине и
начинаем подъем. Много километров и много лет прошел
я, чтобы очутиться здесь.
Я счастливый человек. У меня была мечта, и она
осуществилась, а это нечасто случается с человеком.
Взойти на Эверест - мой народ называет его Чомолунгма
- было сокровеннейшим желанием всей моей жизни. Семь
раз я принимался за дело; я терпел неудачи и начинал
сначала, снова и снова, не с чувством ожесточения, которое
ведет солдата на врага, а с любовью, словно дитя,
взбирающееся на колени своей матери.
Теперь наконец-то на мою долю выпал успех, и я
выражаю свою благодарность. "Туджи чей" - так принято
говорить у шерпов - "благодарю". Поэтому я посвятил
свое повествование Чомолунгме: она дала мне все. Кому же
еще посвящать его?
Судьба была ко мне благосклонна. Но многого я лишен,
и чем больше я узнаю свет, тем яснее вижу это. Я
неграмотен. Мне очень бы хотелось многому научиться, но,
когда тебе сорок лет, учиться уже поздно. Моим дочерям
будет лучше. Они учатся в хорошей школе и получат
образование, отвечающее современным требованиям. Я
говорю сам себе: "Не можешь же ты иметь все. И ты ведь
умеешь писать свое имя". После взятия Эвереста я написал
свое имя столько раз, что большинство людей, наверное, за
всю свою жизнь не напишут столько слов.
Как ни странным это может показаться, но у меня много
книг. В детстве я их совершенно не видел, разве что иногда
в каком-нибудь монастыре; но, став взрослым и побывав в
разных экспедициях, я немало услышал и узнал о книгах.
Многие люди, с которыми я ходил по горам и
путешествовал, написали книги. Они прислали их мне, и,
хотя я сам не могу читать, я понимаю, что в них говорится,
и дорожу ими. И вот мне захотелось самому написать
книгу. Книга, по-моему, - это то, чем был человек и что
он сделал за свою жизнь. Перед вами моя книга. Это
рассказ обо мне. Это я сам.
Прежде всего я должен кое-что разъяснить. Язык
шерпов, мой родной язык, не имеет письменности, поэтому
у нас не сохранилось никаких официальных записей. К
тому же счет времени велся у нас по тибетскому календарю.
Таким образом, я не могу поручиться за точность всех
фактов и дат, относящихся к моей молодости. Когда я
работал в горах, я, к сожалению, не мог вести дневник и
поэтому не всегда уверен, как надо писать имена друзей, с
которыми совершал восхождения. Я сожалею об этом и
надеюсь, что они извинят меня, если обнаружат ошибки. Я
шлю всем товарищам по восхождениям свою
благодарность и горячий привет.
Даже с моим собственным именем - оно несколько раз
изменялось - было немало путаницы. Когда я родился,
меня назвали совсем не Тенцингом. Об этом я еще
расскажу позже. В разное время мое теперешнее имя
писалось на западных языках когда с "s", когда с "z", когда
без "g" на конце. Второе имя тоже менялось: сначала я был
Кхумжунь (по названию одной шерпской деревни), потом
Ботиа (тибетец) и наконец стал Norkay или Norkey, а также
Norgya или Norgay (в переводе это значит "богатый" или
"удачливый", что не раз заставляло меня улыбаться). Я и
сам путался то и дело, но как быть, если нет официальных
записей, и как писать на языке, который не знает
письменности.
По-настоящему моя фамилия, или название моего рода,
Ганг Ла, что означает на языке шерпов "снежный перевал",
однако мы обычно не пользуемся фамилиями, и
единственное употребление, которое я сделал из своей, -
назвал ею свой новый дом в Дарджилинге. У нас есть свои
ученые, ламы; они объяснили мне, что правильнее всего
писать мое имя Tenzing Norgay. На этом написании я и
решил остановиться. В официальных случаях я часто
добавляю на конце слово "шерп", чтобы было понятнее, о
ком идет речь, и как дань уважения моему народу. Но дома
и в кругу друзей меня зовут просто Тенцинг; надеюсь, что
это так и останется и я не услышу, проснувшись в одно
прекрасное утро, что я кто-то другой.
Много имен - много языков. Это характерно для той
части мира, в которой я живу. Как известно, найти единый
язык для многочисленных народов Индии - одна из
труднейших задач этой страны. Чуть ли не в каждом
дистрикте говорят на своем языке. А так как я много
путешествовал, то стал, несмотря на неграмотность,
настоящим полиглотом. Еще в детстве я выучился говорить
на тибетском языке (на обоих диалектах - северном и
южном), от которого происходит мой родной язык -
шерпский. Свободно объясняюсь по-непальски, и это
понятно: ведь Солу Кхумбу находится в Непале, недалеко
от Дарджилинга, где я живу уже много лет. Классическому
хинди я не учился, но могу объясняться на хиндустани,
представляющем собою смесь хинди и урду и довольно
сходном с непальским. Кроме того, я немного знаком с
другими языками, например пенджабским, сиккимским,
гархвали, ялмо (употребляется в Непале), пушту
(употребляется в Афганистане), читрали (на нем говорят в
Северо-Западной Пограничной провинции), знаю по
нескольку слов на многочисленных языках Южной Индии,
но всем этим я пользуюсь только во время путешествий.
Дома, в кругу семьи, я обычно разговариваю на шерпском
языке, а с другими людьми в Дарджилинге чаще всего
говорю по-непальски.
Ну и конечно, еще западные языки. Много лет я ходил
по горам с английскими экспедициями, знавал немало
англичан, живших в Индии, и говорю теперь по-английски
настолько уверенно, что смог рассказать без переводчика
большую часть настоящего повествования. Приходилось
мне путешествовать и с людьми других национальностей, и
я не всегда оставался немым. Французский? - "Са va bien,
mes braves!" Немецкий? - "Es geht gut!" Итальянский? -
"Molto bene!" Может быть, это даже к лучшему, что мне не
пришлось сопровождать польские или японские
экспедиции, не то бы я, пожалуй, слегка помешался.
Я много путешествовал. Путешествовать, передвигаться,
ездить, смотреть, узнавать - это у меня словно в крови.
Еще мальчишкой, живя в Солу Кхумбу, я как-то раз удрал
из дому в Катманду, столицу Непала. Потом удрал снова, на
этот раз в Дарджилинг. А из Дарджилинга я на протяжении
более чем двадцати лет ходил с экспедициями во все концы
Гималаев. Чаще всего - в лежащий поблизости Сикким и
обратно в Непал, нередко в Гархвал, Пенджаб и Кашмир.
Случалось ходить и подальше: к афганской и к русской
границам, через горы в Тибет, в Лхасу и за Лхасу. А после
взятия Эвереста мне пришлось побывать еще дальше: я
изъездил почти всю Индию, и южную и северную, летал в
Англию, дважды посетил Швейцарию, провел несколько
дней в Риме. Правда, я еще не видел остальной части
Европы и Америку, но надеюсь скоро получить такую
возможность. Путешествовать, познавать и изучать -
значит жить. Мир велик, и его не увидишь сразу весь, даже
с вершины Эвереста.
Я сказал, что я счастливый человек. Далеко не всем
шерпам так везло, как мне, - многие из них погибли от
болезни или во время несчастных случаев в горах. Конечно,
и со мной бывали несчастные случаи, но серьезного ничего
не было. Я никогда не падал с обрывов и не
обмораживался. Кто сильно потеет, легко обмораживается,
но я никогда не потею во время восхождения; а в лагере,
когда нам положено отдыхать, тоже стараюсь двигаться.
Обмораживается тот, кто сидит и ничего не делает. Трижды
я попадал в лавины, но они были не опасны. Один раз
потерял очки на снегу и сильно помучился с глазами из-за
ослепительного солнца; с тех пор я всегда ношу с собой две
пары темных очков. Другой раз я сломал четыре ребра и
вывихнул коленные суставы, но это было во время лыжной
прогулки, а не в горах. Единственное настоящее
повреждение в горах я получил, когда пытался задержать
падающего товарища и сломал палец.
Говорят, что у меня "трое легких" - так легко я
переношу большие высоты. Это, конечно, шутка. Вместе с
тем я готов допустить, что лучше приспособлен для высот,
чем большинство других людей, что я действительно
рожден быть альпинистом. Во время восхождения я
передвигаюсь в ровном, естественном для меня ритме. Руки
у меня обычно холодные, даже в жару, и сердце, по словам
врачей, бьется очень медленно. Большие высоты - моя
стихия, там я чувствую себя лучше всего. Когда я недавно
ездил в Индию, то заболел из-за духоты и тесноты так, как
никогда не болел в горах.
Да, горы были добры ко мне. Я был счастлив в гоpax.
Посчастливилось мне и в отношении людей, с которыми я
ходил в горы, товарищей, с которыми вместе боролся и
побеждал, терпел неудачи и добивался успеха. Среди них -
мои друзья-шерпы, родством с которыми я горжусь. Среди
них - индийцы и непальцы и другие жители разных стран
Азии. Среди них люди с Запада: англичане, французы,
швейцарцы, немцы, австрийцы, итальянцы, канадцы,
американцы, а также новозеландцы. Встречи, знакомство и
дружба с ними занимают большое место в моих
воспоминаниях. Для того чтобы стать друзьями, не
обязательно быть похожими между собою. Раймон Ламбер,
с которым мы чуть не взяли Эверест в 1952 году,
швейцарец и говорит по-французски. Мы могли
объясняться лишь с помощью немногих английских слов и
многочисленных жестов, однако мы с ним такие друзья, как
если бы выросли в одной деревне.
Никто из нас не безупречен. Мы не боги, а всего лишь
обыкновенные люди, и случается, что во время экспедиций
возникают осложнения. Такие осложнения имели место и
во время последней английской экспедиции 1953 года, я
этого не отрицаю. Однако из-за того, что экспедиция так
прославилась, значение этих недоразумений было сильно
преувеличено. Посторонние люди стали преднамеренно
извращать истину. В своей книге я не буду ни
преувеличивать, ни жаловаться, ни возмущаться, ни
извращать. Слишком велик Эверест, слишком дорога мне
память о нашем восхождении. Я буду говорить только
правду, а правда заключается в том, что происходившие
между англичанами и азиатами недоразумения - ничто в
сравнении с теми узами, которые связывали нас. Это были
узы общей цели, любви и преданности. Те самые узы,
которые связывают всех альпинистов мира, делают их
братьями.
Политика, национальность - как много шуму
