возглавляемую Смайсом и Шиптоном, вместе с еще
шестью шерпами - Ринцингом, Лобсангом, Вангди Норбу,
Лакпа Тенцингом, Да Церингом и Олло Ботиа. Следуя по
примеру предшествующих экспедиций вдоль северо-
восточного гребня, мы подняли грузы на высоту 7800
метров и разбили лагерь 5. Впервые я оказался на такой
высоте, однако она ничуть не влияла на меня. Но погода
стояла неблагоприятная, и скалы покрывал глубокий снег,
так что нам приходилось прямо-таки пробиваться сквозь
него. Англичане хмурились и стали поговаривать о том, что
до вершины добраться надежды мало.
В лагере 5 мы передохнули, затем приготовились идти
дальше, чтобы разбить лагерь 6. Однако двое шерпов,
которым поручили забросить палатки и топливо, не смогли
дойти с Северного седла до лагеря 5, а это осложняло дело.
Без названных вещей нельзя было следовать дальше. Мы
стали совещаться. Шерпы заявили, что, если их пошлют
вниз, они там и останутся, но я вызвался спуститься и
доставить грузы. Мне пришлось идти одному. Палатки и
топливо лежали на снегу на полпути от седла, где их
оставили носильщики-шерпы, прежде чем повернуть
обратно. Взвалив груз на спину, я двинулся вверх. И тут я
чуть не сорвался - так близок к этому я никогда не был в
горах. В отличие от послевоенных экспедиций мы в то
время не пользовались кошками на крутых снежных и
ледяных склонах. И вот я внезапно поскользнулся. Место
было очень опасное, мне едва удалось зацепиться
ледорубом и удержаться от дальнейшего падения. В
противном случае я скатился бы на ледник Ронгбук,
полутора километрами ниже. К счастью, все обошлось
благополучно, я зашагал дальше и пришел в лагерь 5 перед
самыми сумерками. Смайс и Шиптон поздравили меня.
Позже, когда экспедиция "кончилась, я получил особое
вознаграждение - двадцать рупий.
На следующий день мы продолжали восхождение и
разбили лагерь 6 на высоте 8290 метров. Так высоко мне не
приходилось бывать ни до, ни после, вплоть до 1952 года,
когда я поднимался со швейцарской экспедицией с другой
стороны Эвереста. Смайс и Шиптон остались в лагере, а
мы, шерпы, в тот же день вернулись в лагерь 5 Здесь мы
встретили вторую группу - Тильмана, Ллойда и их
носильщиков; они выступили дальше, в лагерь 6, а мы
спустились к седлу. Здесь мы стали ждать. Однако долго
ждать не пришлось, потому что скоро начали спускаться и
остальные. Обе группы альпинистов попытались
штурмовать вершину из лагеря 6, но, как они и опасались,
надежд на успех не было. Причем не из-за холода и даже не
из-за ветра, а из-за снега: там, где в 1924 и 1933 годах
торчали голые скалы, теперь лежали глубокие сугробы. И
это была бы не беда, будь снег твердым, но нет, с каждым
шагом они проваливались по грудь, а с неба сыпались все
новые хлопья. Муссон подул раньше обычного и положил
конец всем мечтам об успешном восхождении.
В этой экспедиции я впервые увидел кислородные
приборы. Тильман относился к ним отрицательно, он
считал, что Эверест можно и должно взять без кислорода.
Большинство восходителей разделяло его мнение. Но
Ллойд выше Северного седла шел все время с кислородным
прибором, всесторонне испытывая его. "Что это за
странная штука?" - удивлялся я, а другие шерпы смеялись
и называли его "английский воздух". Прибор был
громоздкий и очень тяжелый - совсем не то, что мы брали
с собой на Эверест много лет спустя, - и явно не
оправдывал усилий на его переноску. Один из кислородных
баллонов получил совершенно неожиданное применение в
монастыре Ронгбук. Когда я снова пришел туда в 1947 году,
он висел на веревке на главном дворе. Каждый вечер, когда
наставал час монахам и монахиням расходиться по своим
кельям, в него били, как в гонг.
Из-за плохой погоды мы решили спуститься совсем, но и
это оказалось нелегким делом. Снегопад не прекращался,
приходилось опасаться новых лавин. К тому же случилась
неожиданная беда. Утром в лагере 4 на Северном седле,
разнося по палаткам чай альпинистам и носильщикам, я
обнаружил, что Пасанг Ботиа лежит без сознания. Я
принялся трясти его - никакого результата; похоже было,
что его разбил паралич. Начальником лагеря был Эрик
Шиптон. Он осмотрел Пасанга, но тоже ничего не смог
сделать. В это время Тильман все еще находился в одном из
верхних лагерей; придя оттуда, он с большим трудом
спустил Пасанга вниз по крутым склонам на ледник.
Причину заболевания Пасанга так никогда и не удалось
выяснить; он остался частично парализованным даже после
окончания экспедиции. Правда, это было единственное
несчастье за все путешествие, если не считать того, что мы
не взяли вершины.
Как я уже говорил, звание Тигра, хотя и употреблялось
раньше в отношении шерпов, совершивших наиболее
высокие восхождения, официально было введено только
Тильманом. Началось это как раз с нашей экспедиции. Все
шерпы, поднявшиеся в 1938 году до лагеря 6, получили
медали; в наши личные книжки записали, что нам
присвоено почетное звание. С тех нор Гималайский клуб,
ведущая альпинистская организация в Индии, вручает
медали Тигра всем шерпам, которые совершили
выдающиеся восхождения. Я был, разумеется, счастлив и
горд, что принадлежу к числу первых Тигров, и,
вернувшись в Дарджилинг, подумал: "На этот раз мы
забрались высоко. А на следующий, в 1939 или 1940 году,
мы, быть может, достигнем цели".
Я не знал тогда, что происходит в мире, не знал, что
случится вскорости. Прошло четырнадцать долгих лет,
прежде чем я получил возможность снова попытать счастья
на Чомолунгме.
ВОЕННЫЕ ГОДЫ
Мне кажется, что жизнь шерпа-носильщика напоминает
кое в чем жизнь моряка. Когда дела идут хорошо, он
большую часть года проводит вне дома и редко видит свою
семью. Правда, жене шерпа лучше, чем жене моряка: зная,
где находится муж, она может не бояться соперничества
других женщин.
Во второй половине 1938 года я отправился в Гархвал
опять для того, чтобы сопровождать майора Осместона в
топографической экспедиции. На этот раз мы производили
съемки в районе Альмора, там, где северная часть Индии
соприкасается с Тибетом и Западным Непалом. В этом
диком краю редко бывали чужеземцы. Местами мы могли
смотреть через границу Тибета и видеть гору Кайлас. Хотя
высота Кайласа всего около 6700 метров, индуисты и
буддисты считают ее самой священной из всех гималайских
вершин. Возле нее находится большое озеро Манасаровар,
также священное, и знаменитый монастырь; во все времена
сюда приходили паломники из самых отдаленных частей
Азии. Мне тоже хотелось побывать там, однако ближе
Альморы я так и не попал.
Майор Осместон был хорошим альпинистом, но ему
поручили не штурмовать вершины, а измерять и наносить
их на карту. Поэтому мы и на этот раз не совершили
серьезных восхождений. Тем не менее пришлось
основательно поработать. С нами шли четырнадцать
работников геодезической службы и множество
носильщиков, и мы провели в горах больше двух месяцев.
Затем я возвратился в Дарджилинг и провел зиму вместе
с Дава Пхути. В том году у нас родился второй ребенок,
девочка; мы назвали ее Пем-Пем. К тому времени сынишке
Нима Дордже исполнилось три года. Как я уже сказал, он
был очень красивый. Глядя на него, я говорил себе: "Когда
ты будешь слишком стар для восхождений, он займет твое
место. И станет первым среди всех Тигров".
Настал 1939 год, и весной я, как всегда, вышел с новой
экспедицией. Одна канадская дама, миссис Берил Смитон,
приехала в Дарджилинг нанять шерпов через Гималайский
клуб, причем ее привлекали не близлежащие вершины, а
Тиридж Мир, в другом конце Индии. Тиридж Мир
находится, собственно, уже не в Гималаях. Он расположен
за рекой Инд в Гиндукуше, у границы Афганистана. Тогда
этот край казался мне таким же далеким, как Америка или
Европа. Все же я решился вместе с еще несколькими
шерпами. Теперь я знаю, что в противном случае моя
жизнь в течение последующих шести лет сложилась бы
совершенно иначе.
Сначала мы совершили длинное путешествие, чтобы
попасть в Лахор в Пенджабе, где встретили мужа миссис
Смитон, капитана Смитона, и их друга, майора Оджила11.
Затем проехали еще почти столько и попали на крайний
северо-запад Индии, в Читрал, - эта область теперь входит
в Пакистан. В центральном городе области состоялись
наши последние приготовления, после чего мы выступили
на Тиридж Мир - большую красивую гору высотой около
7700 метров. Однако отряд был очень мал, снаряжения не
хватало, и штурм оказался не по силам. Мороз и ветер
заставили нас отступить. Все же мы поднялись до 6900
метров. Миссис Смитон не отставала ни на шаг -
неплохое восхождение для женщины!
Вершина была почти целиком покрыта снегом я льдом,
голые участки попадались редко, подъем не представлял
особой трудности. С лучшим снаряжением нам удалось бы
дойти до цели. Но мы совершали восхождение ради
удовольствия, поэтому никто особенно не расстраивался.
Позднее я с интересом узнал, что Тиридж Мир был впервые
взят в 1950 году норвежской экспедицией.
На Тиридж Мире я исполнял обязанности начальника
над шерпами и местными носильщиками. Ответственность
большая, но официально я еще не стал начальником.
Только в 1947 году меня утвердили сирдаром, которому
подчинены все носильщики экспедиции.
Восхождение происходило в июне и начале июля; потом
другие шерпы вернулись в Дарджилинг, я же остался в
Читрале. По пути к Тиридж Миру я встретил некоего
майора Уайта. Он помогал Смитонам организовать
экспедицию и отнесся ко мне очень хорошо, по-дружески.
Шотландец по национальности, он служил в одном из
наиболее известных полков индийской армии -
"Читральские разведчики". Майор Уайт предложил мне
остаться поработать с ним. Я согласился. Поначалу я не
думал оставаться долго, собирался домой, к жене и
малышам. Но работа пришлась мне по душе, месяц
проходил за месяцем, и незаметно подошел конец года.
В это время я получил плохие вести из Дарджилинга.
Мой сын Нима Дордже заболел кровавой дизентерией от
плохой воды и умер - всего четырех лет. "Мне надо ехать
домой", - сказал я майору Уайту и отправился в начале
1940 года. Нима Дордже не стало, однако семья от этого не
уменьшилась, потому что родился еще один ребенок, наша
вторая дочь, и ее мы тоже назвали Нима. Я задержался в
Дарджилинге недолго. Мне очень нравилось в Читрале, к
тому же в Европе шла война, и было ясно, что в
ближайшие годы можно не ждать больших экспедиций.
Поэтому я взял с собой жену, обоих детей и поехал опять в
Читрал. Прошло пять лет, прежде чем я снова увидел
Дарджилинг.
Майор Уайт принял нас очень сердечно. Несколько
месяцев я работал его личным ординарцем и помощником,
затем перешел в офицерскую столовую полка. Там я смог
узнать много нового про западных людей, их обычаи, пищу
и стал неплохим поваром. В конце концов меня назначили
заведовать столовой. После я не раз думал! "Если тебе
придется бросить восхождения, сможешь поступить
управляющим в гостиницу!"
Мы не оставались все время на одном и том же месте.
Полк постоянно перемещался по Северо-Западной
Пограничной провинции, и я следовал за ним. Майор Уайт
заботился обо мне, как о родном сыне: давал мне хорошую
одежду, дарил подарки, но главное - брал с собой в
походы в свободное от службы время. Мы не занимались
восхождениями, зато отправлялись зимой в Кашмир, где я
научился ходить на лыжах. Я очень полюбил лыжи, к тому
же майор Уайт сказал, что это сможет пригодиться в горах.
Однажды я упал очень неловко, сломал ребра и вывихнул
коленные суставы. Однако это не отвратило меня от лыж.
Едва я поправился, как снова стал на лыжи. Горы, где мы
катались, вовсе не похожи на те, по которым ходят
альпинисты. Это даже не настоящие горы - просто холмы.
Тем не менее я никогда еще не мчался так быстро в моей
жизни даже по железной дороге. Именно это мне так и
понравилось. Во время восхождений передвигаешься очень
медленно, а на лыжах несешься как вихрь.
В Читрале не было других шерпов. За все годы, что я
прожил там с семьей, мы не встретили ни одного шерпа
или непальца. Иногда мне становилось тоскливо. Правда, я
