и каждый раз участвовали в разбивке самых высоких
лагерей. На К2 в 1939 году Пасанг Дава Лама был вместе с
американцем Фрицем Висснером всего в двухстах
пятидесяти метрах от второй в мире вершины; пятнадцать
лет спустя он взошел с австрийской экспедицией на
вершину седьмой по величине горы - Чо-Ойю. В 1953
году на Эвересте семнадцать шерпов поднялись до Южного
седла на высоте около 8000 метров, причем трое, включая
меня, пошли еще выше.
Я вспоминаю тех шерпов, которые пошли в горы и не
вернулись. Многие, очень многие шерпы погибли в горах;
наш народ принес в Гималаях больше жертв, чем все
остальные народы, вместе взятые. На Эвересте в 1922 году
было убито семеро, на Нанга Парбате в 1934 и 1937 годах
- пятнадцать, и в десятках других восхождений погибало
по одному, два, три человека - в бурю или в лавинах, от
падений, обмораживаний или истощения.
Чаще всего причиной смерти был несчастный случай. Но
иногда гибель оказывалась следствием отваги и
самопожертвования. Ни один шерп не забудет Гай-лая,
который остался с Вилли Мёрклем на Нанга Парбате. И
никто не забудет Пасанга Кикули, ходившего на К2. Кикули
был одним из наших лучших восходителей в 30-е годы, он
участвовал в большинстве крупных экспедиций того
времени. В 1939 году он был сирдаром американской
экспедиции на К2. Висснер и Пасанг Дава Лама побывали,
как я уже говорил, у самой цели, но при спуске стали
возникать всяческие осложнения. Один из альпинистов,
Дэдли Вольф, заболел, и его пришлось оставить одного
высоко в горах, в то время как почти все остальные
находились в базовом лагере. Альпинисты слишком устали,
чтобы снова подниматься, а погода все ухудшалась. Но
Кикули поднялся вместе с другим шерпом, Церингом, за
один день на 2100 метров от базы до лагеря 6, - вероятно,
самое длинное непрерывное восхождение, когда-либо
совершенное в горах.
На следующий день Кикули и еще двое шерпов дошли
до лагеря 7, где находился Вольф; Он был еще жив, но
слишком ослаб, чтобы передвигаться, а так как ночевать
оказалось негде, то шерпы вернулись на ночь в лагерь 6. А
утром трое шерпов снова пошли к Вольфу, решив снести
его вниз на руках. Больше их не видели. Разыгралась буря,
четвертому шерпу оставалось только спуститься из лагеря 6
вниз на базу. Великий Кикули и его товарищи отдали свои
жизни, пытаясь спасти жизнь другого.
Я думаю обо всем этом и горжусь тем, что я шерп. И
уверен, что любой, знающий, что мы совершили, не сможет
поверить, будто мы ходим в горы исключительно из-за
нескольких рупий.
ПО ГОРАМ И ПО РАВНИНАМ
Удивительно, хотя я не умею ни читать, ни писать, я
получил и послал столько писем, что и не счесть. Мне
пишут с разных концов Индии и Европы, приглашают
участвовать в экспедициях, а после экспедиций делятся
впечатлениями или новыми планами; иногда письма
содержат просто выражение дружеских чувств. Я прошу
прочитывать мне письма и всегда отвечаю, диктуя
человеку, который записывает мой ответ на
соответствующем языке или же по-английски, с которого
обычно можно потом перевести. И хотя мне мало
приходилось иметь дело с ручками и пишущими
машинками, все же именно этим предметам я обязан
многими приключениями.
Зимой 1948 года мой старый друг по Бандар Пунчу
мистер Гибсон из Дун Скул сообщил, что порекомендовал
меня для одной работы Отделу экспериментальных
исследований индийской армии. А вслед за тем мне
написали и из отдела. В итоге я в том и следующем году
ездил инструктором в Северо-Западную Индию и обучал
солдат технике восхождений. Помимо самих восхождений
речь шла о разбивке лагеря, приготовлении пищи,
применении снаряжения и уходе за ним - короче, обо
всем, что касается жизни под открытым небом в диком
краю. Работа эта пришлась мне по душе. В первый год
занятия происходили в провинции Кулу, на следующий - в
Кашмире, причем база находилась в курортном городке
Гульмарг. А поскольку в обоих случаях мы занимались
зимой и на больших высотах, мне представился случай
впервые после Читрала стать на лыжи. В память о занятиях
с солдатами у меня осталось официальное свидетельство. А
лыжами я занимался ради собственного удовольствия; от
этих занятий остались лишь красноречивые вмятины на
снегу...
Весной 1949 года в Дарджилинге произошло печальное
событие.
Фрэнк Смайс24, с которым я ходил вместе на Эверест и
который был, пожалуй, наиболее известным из всех
альпинистов, участников гималайских экспедиций, приехал
опять в наш город и был очень тепло встречен. На этот раз
он собирался в поход один - фотографировать горы и
горные цветы (он был большим специалистом этого дела),
и я помогал ему в приготовлениях.
Однако очень скоро стало видно, что Смайс уже не тот,
каким его знали прежде, причем дело было не в возрасте.
Однажды он посетил ателье известного в Дарджилинге
художника мистера Сайна. Сайн попросил его, как обычно,
расписаться перед уходом в гостевой книге. Смайс подошел
к столику, взял ручку, но, вместо того чтобы сразу
расписаться, почему-то задумался, глядя на страницу. Затем
улыбнулся слегка и сказал: "Странно. Я вдруг забыл
собственную фамилию". После этого он нагнулся над
книгой и расписался, тщательно и неторопливо. Однако над
датой он снова задумался. Наконец написал "октябрь",
подумал еще и зачеркнул. Потом написал "декабрь" и
оставил так... На самом же деле был май.
Спустя день или два мы шли с ним по Човраста, и тут я
сам был поражен. Мы говорили о чем-то, не помню о чем,
как вдруг Смайс обратился ко мне совершенно
изменившимся голосом:
- Тенцинг, дай мне мой ледоруб.
Я, конечно, решил, что он шутит, и ответил сам шуткой.
Но Смайс продолжал совершенно серьезно просить у меня
ледоруб. Он думал, что находится где-то в горах. Тогда я
понял, что его дела плохи. Вскоре после этого его взяли в
больницу, а когда я пришел навестить его, он не узнал
меня. Лежа в постели с широко раскрытыми глазами, он
говорил о восхождениях на большие вершины. Врачи
нашли у Смайса редкую болезнь, поразившую головной и
спинной мозг, и его срочно направили самолетом в
Англию. Но и там ему явно ничем не смогли помочь,
потому что вскоре он умер. Так печально и безвременно
кончилась жизнь выдающегося альпиниста.
Мало-помалу последствия войны и политической ломки
в Индии начали сглаживаться; пришло время, когда
экспедиций стало больше, чем когда-либо. Вскоре после
отъезда Смайса в Дарджилинг прибыла швейцарская
экспедиция; Возглавлял ее другой мой старый друг, Рене
Диттерт; он собирался исследовать подходы к
Канченджанге со стороны Непал?. Он приглашал меня, и я
охотно согласился бы, однако успел уже к тому времени
договориться с Тильманом; единственное, что я мог
сделать для швейцарцев, - набрать для них других шерпов
и пожелать успеха.
Тильмана мы, шерпы, разумеется, тоже причисляли к
нашим старым друзьям25. Я по-настоящему восхищался им
на Эвересте в 1938 году и был рад встретиться с ним снова,
хотя мы оба находились под впечатлением несчастья со
Смайсом. Вместе с другими четырьмя шерпами я проехал
из Дарджилинга в Калькутту. Здесь мы встретили Тильмана
и двух его английских товарищей, после чего направились
на северо-запад, к южной границе Непала. С каждым
этапом мы передвигались все более примитивным
способом. По Индии мы ехали поездом до пограничного
городка Раксаул. Затем пересекли на автобусе покрытые
джунглями отроги - тераи, закончив этот отрезок пути в
непальском городе Бимпеди. Дальше не было ни железной,
ни автомобильной дороги, и мы двинулись пешком через
невысокие хребты в Непальскую долину; багаж полз
потихоньку над нашими головами по канатной дороге. Я
предвкушал много интересного; как ни странным это
покажется, особенно если учесть близость Дарджилинга к
непальской границе, я не был в Непале с тех самых пор, как
удрал во второй раз из Солу Кхумбу в 1934 году. Думаю,
что нашим начальникам тоже было интересно - им
предстояло увидеть страну, почти совершенно неизвестную
европейцам. На протяжении всей истории Непал был
закрыт для них даже еще прочнее, чем Тибет, куда хоть
попадали отдельные лица и экспедиции. Теперь же Непал
слегка приоткрыл ворота, и Тильман с его друзьями
оказался в числе первых, кто проник в эту щелочку.
Странно бывает иногда с национальностями. Хоть я
индийский гражданин, но по рождению непалец и Непал
тоже считает меня своим подданным; Между тем мало кому
пришло бы в голову назвать меня непальцем или даже
индийцем, потому что я принадлежу к другому народу и
исповедую другую религию. Живя в Солу Кхумбу, мы были
почти изолированы от остальной части страны. Все
происходившее там мало касалось нас; у нас были свои
обычаи, свой образ жизни, мы почти ничего не знали о
стране, к которой принадлежали в политическом
отношении.
Позднее я, конечно, многое узнал, и мне понятны теперь
причины вещей, которые я раньше принимал как нечто
разумеющееся. Так, главной причиной долгой изоляции
Непала было то, что свыше ста лет у власти стояла группа
сплотившихся вместе семей Рана. Им принадлежало почти
все в стране, они переняли власть королей и боялись
утратить ее в случае допуска иностранцев или
иностранного влияния. Но в XX веке так, конечно, не
могло продолжаться. Тысячи гуркхов, знаменитых
непальских воинов, участвовали в обеих мировых войнах и
приносили домой новые идеи и обычаи. На
господствующие круги оказывалось давление как внутри
страны, так и со стороны индийского правительства. В
конце концов после второй мировой войны произошел
переворот. Группу Рана лишили власти, был восстановлен в
своих правах либерально настроенный, мыслящий более
современно король. В результате изменения правительства
страна вступила на путь нового развития и стала
открываться для внешнего мира26.
Итак, мы поднялись в горы по крутой тропе из Бимпеди;
перед нами раскинулась широкая зеленая Непальская
долина с городом Катманду в центре. Много нового
появилось в столице: большие здания, электричество,
телефон и даже несколько автомашин (их перенесли через
перевалы из Индии). Но в основном все оставалось по-
старому. Старые кривые улочки, кишащие народом базары,
индуистские и буддийские храмы, изумительные барельефы
и статуи, а за городом - ярко-зеленые рисовые поля на
фоне далеких снежных вершин Гималаев.
Прошел всего год, как я побывал в Лхасе, и мне было
интересно сравнить два города. Я подумал, что в известном
смысле они похожи: вряд ли найдутся в мире столицы,
менее затронутые западной цивилизацией. Но есть и
большие различия. Ведь в Лхасе, лежащей в уединении в
горах, население однородное - одни тибетцы, буддисты, а
население Катманду исстари представляет собой смесь
всего, что только есть на Востоке.
Как и моя прошлогодняя экспедиция, экспедиция
Тильмана не собиралась штурмовать вершины. Правда,
Тильман в отличие от профессора Туччи не интересовался
рукописями или произведениями искусства: он занимался
исследованием природы Непала, и двое сопровождавших
его товарищей были ученые. Я гадал, не пойдем ли мы из
Катманду в сторону Солу Кхумбу и Эвереста, однако такой
поход не состоялся. Вместо этого мы пошли в прямо
противоположном направлении, на запад, в область страны,
которая называется Ланг Данг Гималаи и в которой мне
еще не приходилось бывать. Несколько дней мы двигались
по сельскохозяйственным районам с обширными рисовыми
полями и террасным земледелием на склонах холмов. Мы
шли мимо деревень, старинных укреплений и пагод,
которые, по словам непальцев, первоначально появились
здесь, а не в Китае, как то думают многие. Потом
потянулись более пустынные места, и, хотя мы прибыли не
для восхождений, нам пришлось немало полазать по
скалам. На севере высились большие вершины западно-
центрального Непала: Аннапурна, Дхаулагири, Манаслу и
сотни других. Это был первый и единственный раз, когда я
их видел все сразу.
Тильман изучал географию страны, его друзья -
растения и минералы. Занимаясь этими исследованиями,
мы передвигались вверх и вниз, туда и сюда целых три
