человека. Но другие, которым приходилось видеть
подобное, рассказывали мне о таких случаях. На несколько
минут ты словно цепенеешь, не чувствуешь ничего и не
думаешь ни о чем, кроме того, что в следующее мгновение
упадешь сам. Именно так было с Анг Дава и мною. Сначала
мы замерли, словно вросли в скалу. Несчастье произошло
так быстро, что невозможно было поверить в него, и мне
казалось, что если я взгляну вверх, то увижу Фрея на его
месте впереди. Но его там не было - он лежал маленьким
пятнышком на белом снегу далеко внизу под нами.
Наконец я спустился к Анг Дава. Он был страшно потрясен
и сказал сначала, что не может идти вниз, потом все же
пришел в себя. Мы начали спуск крайне медленно и
осторожно, так как знали, что в теперешнем состоянии
легко можем сорваться сами. Примерно на полпути я
заметил что-то черное на снегу, прошел туда и поднял
фотоаппарат Фрея. Затем мы продолжали спуск и подошли
к нему самому. Он был мертв, конечно; ни один человек не
смог бы пережить такое падение.
Оставшуюся часть пути мы несли Фрея на себе;
поблизости от лагеря нас встретили остальные шерпы и
помогли. На следующий день мы похоронили его - не на
самом леднике, где его унесло бы движением льда, а на
морене рядом, сложив на могиле каменную пирамиду.
Печальные, возвращались мы в Дарджилинг. Только теперь
я заметил, что палец, который я так больно ушиб, пытаясь
схватить Фрея, был сломан - первое мое серьезное
повреждение за все годы в горах.
Итак, думал я, мой возраст приближается к сорока.
"Критический" возраст. И хотя сам я отделался
благополучно, мне пришлось участвовать в трех
экспедициях с человеческими жертвами... Нанга Парбат,
Нанда Деви, пик Канг... "Что будет дальше?" - спрашивал
я, и мне становилось не по себе. Ведь мне еще оставалось
два года до сорока.
НА ЭВЕРЕСТ СО ШВЕЙЦАРЦАМИ (ВЕСНОЙ)
Нанга Парбат, Нанда Деви, пик Канг, Кашмир, Гархвал,
Непал и даже Тибет. Я исколесил всю карту. Я восходил на
много гор, видел много ландшафтов, пережил много
приключений. Оставалось самое главное - Чомолунгма,
Великая. Прошло пять лет с тех пор, как я вообще видел ее
- во время странного молниеносного похода с Денманом,
- и четырнадцать лет, как я поднялся по ней на большую
высоту и получил звание Тигра. Порой я начинал
сомневаться, удастся ли мне когда-нибудь еще побывать на
ней. Или боги по какой-то им одним известной причине
навсегда увели меня от этой горы, которая так дорога
моему сердцу?
Но боги были милостивы. Я снова попал на Эверест -
снова и снова. Последние годы моего "критического
периода" стали великими годами моей жизни.
Эверест, к которому я вернулся после многолетнего
перерыва, был не тем Эверестом, который я знал раньше.
Теперь атаки велись не с севера, а с юга, а восходить на
гору с новой стороны - это почти то же, что восходить на
совсем другую гору. Причины изменения маршрута были
политические. Все же, хотя гора стала в известном смысле
новой, она оставалась давней знакомой для меня - даже в
большей степени, чем та, к которой я четырежды подходил
со стороны Тибета и Ронгбука. Дело в том, что южный
маршрут пролегает через Солу Кхумбу, страну моего
детства, и, хотя я никогда не пробовал совершать
восхождение с этой стороны, я ее знал лучше всего по
своим мечтам и воспоминаниям.
После восемнадцати долгих лет мне предстояло опять
увидеть мать. Снова я буду стоять возле нее на горных
пастбищах, возле Тами и смотреть на "Гору, через которую
не может перелететь ни одна птица". Мне предстояло
возвращение домой в двух смыслах этого слова.
Как уже говорилось, в 1950 году Тильман и американец
Чарлз Хаустон прошли от Катманду через Солу Кхумбу к
южному подножию Эвереста. В следующем году Эрик
Шиптон возглавил большую экспедицию для проверки
возможностей штурма с этой стороны. Ни один из этих
отрядов не поднимался особенно высоко. Тильман и
Хаустон не имели необходимого снаряжения даже для
частичного восхождения, а Шиптону и его людям
преградила путь большая трещина на ледопаде, который
спускается к леднику Кхумбу. К тому же первая группа
подтвердила мнение Мэллори, разглядывавшего этот путь
сверху, с Лхо Ла, много лет тому назад, что он тяжелее
северного, а то и вовсе не проходим.
Тем не менее, поскольку Тибет был закрыт, южный путь
оказался единственным. Оставалось либо штурмовать
Эверест с юга, либо вовсе отказаться от попыток.
Но к 1952 году изменился не только маршрут,
изменилось кое-что еще. До сих пор на протяжении всей
истории восхождений Эверест оставался исключительно
"английской горой". Единственными представителями
других западных наций, побывавшими хотя бы вблизи
горы, были Хаустон и датчанин Ларсен, который в 1951
году прошел от Кхумбу до Ронгбука, однако никто, кроме
англичан, не ступал на саму гору. Теперь же предстояла
перемена - и большая перемена. Ибо если Тибет в
прошлом впускал только англичан, то Непал был готов
открыть доступ для альпинистов всех стран. И первыми
прибыли швейцарцы.
Для меня был великий день, когда эта новость дошла до
Дарджилинга. Из Швейцарии пришло два письма: одно
прямо на мое имя, другое - миссис Гендерсон, секретарю
Гималайского клуба; и в обоих меня просили быть
сирдаром. Мне предстояло не только попасть наконец
снова на Эверест, но совершить восхождение вместе с
людьми, которых я предпочитал в горах всем остальным.
Конечно, я не знал всех членов экспедиции, однако
встречал ее руководителя Висс-Дюнана за несколько лет до
этого в Дарджилинге. Двое других, Рене Диттерт и Андре
Рох, были моими старыми знакомыми по Гархвалу, и я не
сомневался, что остальные придутся мне по душе не
меньше. Согласен ли я? - спрашивалось в письмах. С
таким же успехом можно было спросить, хочу ли я есть и
дышать. Несколько дней я вел себя так, что Анг Ламу и
девочки сочли меня одержимым.
Финансовой стороной дела занимался Гималайский
клуб, мне же поручили подобрать шерпов. Швейцарцы
хотели иметь тринадцать человек из Дарджилинга, еще
десять рассчитывали нанять в Солу Кхумбу. Однако я
быстро убедился, что далеко не все горели таким желанием,
как я, пойти на Эверест. Прежде всего они помнили
неприятности с прошлогодней экспедицией Шип-тона.
Многие непальские носильщики утверждали тогда, что им
выплатили жалованье не полностью. К тому же произошел
скандал из-за фотоаппарата, который не то пропал, не то
был украден. Наконец, по окончании экспедиции
носильщики не получили бакшиша.
Я возражал: "Допустим. Но какое это имеет отношение к
швейцарцам?" И тут оказалось, что многие были склонны
обвинить во всем саму гору. Они вообще не хотели идти
туда. Эверест, мол, слишком велик, слишком опасен; взять
его с юга невозможно. Даже великий "тигр" Ангтаркай,
сирдар 1951 года, не хотел идти на этот раз. Он побился об
заклад со мной на двадцать рупий, что швейцарцы, как и
люди Шиптона, никогда не одолеют большую трещину на
ледопаде Кхумбу.
В конце концов мне удалось собрать тринадцать
надежных носильщиков, и ранней весной -
"экспедиционный сезон" для всех шерпов-восходителей -
мы выступили в путь, чтобы встретиться со швейцарцами в
Катманду. Помимо тех, кого я уже знал, приехали еще
шесть альпинистов и двое ученых. Члены экспедиции
производили на меня впечатление не только сильных
восходителей, но и прекрасных людей. После 1947 года
Диттерт и Рох участвовали в нескольких других
экспедициях и были теперь уже опытными ветеранами, а
остальные относились к числу лучших альпинистов
Женевского кантона. Наиболее известным среди них был,
пожалуй, Раймон Ламбер. Хотя я встретил его впервые, он
очень скоро стал моим товарищем по высотным
восхождениям и самым близким и дорогим другом.
- Вот я привез с собой медведя, - сказал Диттерт,
представляя его.
Ламбер пожал нам руки; большой и улыбающийся, он
сразу же пришелся всем по душе. Мне бросилось в глаза,
что у него необычно короткие, словно обрубленные
ботинки, а вскоре я узнал причину. Много лет назад он
попал в ураган в Альпах, обморозился и потерял все
пальцы на обеих ногах. Это не помешало ему, однако,
оставаться одним из лучших швейцарских проводников, не
помешало также подняться впоследствии чуть не до
вершины Эвереста.
В Катманду нам пришлось основательно потрудиться.
Здесь на новый аэродром близ города были доставлены
тонны продовольствия и снаряжения из Швейцарии. Мы
разобрали груз и передали непальским носильщикам,
которые должны были доставить его в Солу Кхумбу. Как
обычно, не обошлось без перепалки с носильщиками из-за
жалованья. Однако на этот раз все разрешилось легче, и я
льщу себя мыслью, что тут была и моя заслуга. Дело в том,
что я отказался от обычного процента, причитающегося
сирдару с жалованья носильщиков. Таким образом, они
получили всё сполна без какого-либо дополнительного
расхода для экспедиции. Мы смогли выступить из
Катманду в назначенный день, 29 марта. В мои обязанности
сирдара входило распределять, кто что несет; при этом я
следовал системе, выработанной на основе длительного
опыта. Те носильщики, которые после отдыха первыми
были готовы в поход, несли наш общий дневной
продовольственный паек и кухонное оборудование, с тем
чтобы по окончании перехода вечером быстрее поспел
обед. Следующие несли палатки и личное имущество,
необходимое для ночевки. И наконец, последним
поручалась доставка той части продовольствия и
оборудования, которая предназначалась для использования
в горах. Если они на какое-то время замешкаются в пути,
большой беды не случится; зато плохо, когда большая часть
каравана подходит к месту разбивки лагеря и потом часами
ждет продукты и палатки.
От Катманду до Намче-Базара около двухсот девяноста
километров. Мы потратили на этот путь шестнадцать дней.
Большую часть дороги мы шли на восток, затем последние
несколько дней на север, и все время подъем - спуск,
подъем - спуск, через хребты и долины, из которых и
состоит почти весь Непал. На старом тибетском маршруте
вьючных животных можно было использовать почти до
подножия Эвереста, здесь же такой возможности не было.
Вообще-то дорога вполне подходит для них - как-никак
это один из основных путей сообщения между Непалом и
Тибетом, - но по дну каждой долины протекает река, и ни
одна лошадь, ни один мул не способны одолеть
раскачивающиеся висячие мосты, по которым только и
можно пройти через реку. В этом важнейшая причина того,
что непальцам испокон веков приходилось носить грузы на
собственных спинах. И по сей день каждый
путешественник в этой стране вынужден поступать так же.
Подъем - спуск, подъем - спуск. Каждый день через
очередной гребень, с которого виден уже следующий. Но
мы не только несли и карабкались. В пути мы
разрабатывали планы восхождения, узнавали друг друга; и
остальные шерпы, как и я, быстро полюбили швейцарцев.
Диттерт - ему предстояло руководить самим
восхождением - оказался живым и веселым человеком;
рядом с ним невозможно было оставаться мрачным. Он так
носился кругом, что мы прозвали его Кхишигпа - Блоха.
Ламбера нам представили в качестве Медведя, и это
прозвище шло к нему не меньше, чем к Тильману, так
Ламбер и остался Балу. Он не знал ни одного восточного
языка и лишь очень немного говорил по-английски,
поэтому мы объяснялись главным образом на пальцах. Тем
не менее мы быстро научились понимать друг друга.
После нескольких переходов ландшафт стал меняться.
По-прежнему мы шли вверх-вниз, вверх-вниз, но теперь
уже больше вверх, чем вниз. Скоро рисовые поля остались
позади, и наш караван вступил в леса, перемежающиеся с
полями ячменя и картофеля. Изменилось и население. Здесь
жили уже не индуисты, а буддисты, не непальцы, а
монголы. Примерно на десятый день мы вступили в страну
шерпов; прошли через более низменные области Солу,
затем стали подниматься по бурной Дудх Коси в сторону
Кхумбу и Намче-Базара. Для меня настали волнующие дни
- мы приближались не только к Чомолунгме, но и к моему
