годах; тут-то и произошли самые тяжелые катастрофы в
истории Гималаев. Тяжелыми были они и для племени
шерпов: в обеих экспедициях участвовали наши люди
(впервые на Нанга Парбате), и пятнадцать человек не
вернулись. Трагедия 1934 года была вызвана непогодой. На
большой высоте восходителей застал врасплох сильный
буран. Он длился целую неделю; некоторым удалось
пробиться вниз, но многие погибли.
Я говорил уже о шерпе Гайлае, который, возможно, смог
бы спастись, но предпочел остаться и умереть с
руководителем экспедиции Вилли Мёрклем. Тела их нашли
четыре года спустя в полной сохранности. Они лежали
вместе на снежном гребне, и все говорило за то, что Гайлай
прожил дольше, однако не захотел покидать своего
начальника. Трое других немцев и еще пятеро шерпов
погибли в единоборстве с бураном. Тело одного шерпа,
Пинджу Норбу, тоже было найдено в 1938 году. Он висел
вниз головой на веревке, с помощью которой тщетно
пытался спуститься по отвесной ледовой стене.
В 1937 году погибло еще больше - семь немцев и
девять шерпов, но на этот раз смерть была хоть
мгновенной. Экспедиция разбила лагерь 4 в снежной
ложбине под восточным гребнем, а ночью обрушилась
огромная лавина и погребла спящих восходителей. Никто
не спасся, никто не успел даже пошевельнуться.
Пришедший впоследствии спасательный отряд нашел их
лежащими в палатках так мирно, словно они продолжали
спать. Немцев обнаружили всех, кроме двоих, снесли вниз
и похоронили, наших же людей по просьбе шерпа
Нурсанга, сирдара спасательного отряда, оставили, где
нашли, - там они лежат и сейчас, погребенные на ледяном
склоне Нанга Парбата 29.
Немцы вернулись на гору в 1938 году (и обнаружили
тела погибших восходителей), а затем в 1939 году. Однако
после двух катастроф ни один опытный шерп не хотел идти
с ними, а без привычных носильщиков было мало надежд
взять вершину. Правда, обе последние экспедиции
обошлись без несчастных случаев. Не было несчастных
случаев и в последующие десять лет по той простой
причине, что не было восхождений.
Итак, Нанга Парбат держала рекорд - двадцать девять
погибших. И вот теперь, в 1950 году, это число должно
было вырасти до тридцати одного.
Сам я до тех пор никогда не бывал на этой горе. По
легко понятным соображениям меня и не тянуло туда. И
если я все же очутился на Нанга Парбате, то, можно
сказать, совершенно случайно.
В течение некоторого времени я переписывался с
капитаном Торнлеем, офицером Седьмого гуркхского
полка, с которым я ходил на ледник Зему в 1946 году, когда
видел следы йети. Речь шла о большой экспедиции в
наиболее отдаленные части Гималаев. И вот все решено.
Торнлей брал с собой двух молодых друзей - капитана
Восьмого гуркхского полка Крейса и лейтенанта
бенгальских саперов Ричарда Марча. Вся экспедиция была
рассчитана на год с лишним; англичане собирались изучать
хребет Каракорум, Западный Тибет и район, граничащий с
русским Туркестаном. Было от чего забиться сердцу такого
бродяги, как я (не буду говорить, что думала по этому
поводу Анг Ламу); и в августе 1950 года, вскоре после
возвращения с Бандар Пунча, я снова находился в дороге.
Кроме меня выехали еще трое шерпов: Анг Темпа, Аджиба
и Пху Таркай; я был сирдаром.
Мы встретились с Марчем в Калькутте и двинулись
дальше, через всю Индию. С самого начала мы столкнулись
с трудностями, потому что первая цель нашего путешествия
находилась в Пакистане, а получить визы оказалось очень
сложно. В конце концов мы все же добрались до
Равалпинди в Северо-Западной Пограничной провинции,
где нас дожидались уехавшие вперед Торнлей и Крейс. Из
Равалпинди мы проехали в Пешавар, поблизости от
перевала Кхетбер, а затем вылетели на самолете к месту
нашего фактического старта - в Гилгит. Хотя я немало
поездил, но, как и остальные шерпы, впервые летел на
самолете и очень волновался. Помню, что мы были
недовольны, когда нас пристегнули поясами; при первой же
возможности мы высвободились и стали бегать от окошка
к окошку.
Воздушное путешествие оказалось коротким; очень
скоро мы очутились в Гилгите, где разбились на две
группы, чтобы продолжать путь на север пешком. Первая
группа выходила десятью днями раньше второй; она
состояла из Марча, меня и двадцати носилыщиков-
читральцев. Так как я владел читральским языком, отряд
выступил своевременно, но зато в других отношениях нам
по-прежнему не везло. Мы направились в город Шимшал у
границы России и Афганистана, путь шел по старой
караванной тропе в пустынной местности. Здесь было еще
хуже, чем на Тибетском нагорье, - ни деревьев, ни рек,
никакой жизни, кругом сплошная каменистая пустыня,
которая действовала на меня очень угнетающе. Нам
удалось благополучно добраться до Шимшала, но зато тут
мы с Марчем оба разом заболели желудком и вынуждены
были поочередно ухаживать друг за другом. Еще долго
после того, как мы пошли на поправку, нас мучила слабость
и апатия.
Отряду предстояло сначала исследовать малоизученную
пограничную область, где сходятся Пакистан, Афганистан,
Китай и СССР. И тут оказалось, что нас ожидают
неприятности похуже расстройства желудка. Несколько
дней спустя после того, как мы оставили Шимшал,
пакистанские власти предложили нам возвращаться; они
боялись, что мы столкнемся с русскими пограничниками и
вызовем международный инцидент. Оставалось только
подчиниться. Вернувшись, мы узнали, что вторую группу
даже не выпустили из Гилгита. Нам сообщили, что
пограничный район, а также Каракорум закрыты для нас.
Не успела экспедиция как следует развернуться, как ее
пришлось свертывать.
Я был очень разочарован запретом похода в Каракорум.
Это была одна из немногих областей Гималаев, в которой
мне еще не приходилось бывать. В Каракоруме находится
вторая вершина мира - Годуин Остен, или К2; - и
десятки других знаменитых вершин, и я очень хотел
попасть туда если не для восхождений (нас было слишком
мало), то хотя бы для того, чтобы посмотреть и
познакомиться с горами. Однако ничего нельзя было
поделать. Мы с Марчем возвратились в Гилгит, и там
англичане договорились выступить на Нанга Парбат. Гора
стоит на границе Пакистана и Кашмира, который был тогда
и остается сейчас яблоком раздора между Пакистаном и
Индией. Наиболее удобная для восхождения северная
сторона находится в Пакистане, таким образом, не было
никаких политических препятствий для нашего выхода к
подножию. Иначе обстояло дело с самим восхождением:
для штурма больших вершин всегда требуется специальное
разрешение. Так думал, во всяком случае, я, когда мы
выступили из Гилгита. Впрочем, это нас не заботило; все
равно с нашим снаряжением нечего было и мечтать о
попытке взять такую вершину.
Англичане обсуждали случившееся, взвешивали, что
теперь делать, и понемногу стали поговаривать, особенно
Торнлей, о том, что, может быть, стоит все-таки
попытаться штурмовать вершину. Все самым решительным
образом говорило против такого плана - отсутствие
разрешения, малочисленность нашей группы, мрачная
репутация горы, а главное, был уже ноябрь, приближался
разгар зимы. Но уж раз англичанам взбрела в голову такая
мысль, то она не давала им покоя. "А вдруг выдастся
возможность", - говорил Торнлей. Или: "Во всяком
случае пойдем, а там будет видно". И мы шли, пока не
очутились на так называемом "Сказочном лугу" на
северной стороне горы, откуда выступали на штурм все
немецкие экспедиции.
Нанга Парбат... "Голая гора"... Хотя это имя стало уже
знаменитым, оно, на мой взгляд, не совсем подходит,
потому что вершина Нанга Парбата не голая. Напротив,
скальное основание настолько покрыто снегом и льдом,
карнизами и ледниками, что вряд ли возможно угадать его
подлинные очертания. Скорее ее следовало бы назвать
"Великан-гора"; даже для тех, кто, подобно мне, знаком с
Эверестом, она кажется огромной. Фактически Нанга
Парбат занимает всего лишь девятое место - ее высота
8125 метров, - однако со стороны равнины, где протекает
река Инд, она, как утверждают, первая в мире по
относительной высоте, от подножия до вершины. Даже с
того места, куда мы вышли, с высоты более 3600 метров,
она казалась больше всех гор, которые мне приходилось
видеть.
Однако не размеры делают Нанга Парбат такой грозной,
а случившиеся на горе катастрофы. Неподалеку от нашего
базового лагеря стоял высокий камень, на нем были
высечены имена немцев и шерпов, погибших в 1934 и 1937
годах. Я поглядел наверх: казалось, я вижу не только лед и
снег, но также призраки всех этих отважных людей. Даже в
самую ясную погоду, когда с голубого неба сияло яркое
солнце, сверху, с горы, опускалась туча, пронизывая нас
холодом до самых костей. Глаз не видел ее, только
воображение. Это была туча страха, туча смерти.
Стоял конец ноября - зима. Нас было всего семеро -
три европейца и четверо шерпов; с местными
носильщиками мы уже давно расстались. Я знал, что идти
дальше - безумие, и все же мы двинулись вверх по склону.
На каждого приходилась теперь огромная ноша, по
тридцать пять - сорок килограммов, причем англичане
несли столько же, сколько мы, и на шерпский лад - надев
ремень на лоб. Ни один из них не имел опыта высотных
восхождений, зато они были молоды, сильны и полны
бодрости. Несмотря на все трудности и трагический конец
экспедиции, ее отличала одна замечательная черта: между
восходителями и носильщиками не было никакого
различия. Мы делали одну работу и несли одинаковую
ношу, готовые в любой момент помочь друг другу. Мы
чувствовали себя не как наемники и наниматели, а как
братья.
Англичане все еще не хотели говорить прямо, что
решили пойти на штурм. Они занимались научными
наблюдениями, измеряли температуру воздуха, изучали
состояние снега и льда. Но одновременно они постепенно,
понемножечку поднимались все выше и выше, и после
многодневной тяжелой работы в глубоких сугробах мы
оказались достаточно высоко, чтобы разбить лагерь 1. Тем
временем заметно похолодало. Один за другим налетали
бураны, выл сильный ветер. Я не сомневался, что дальше
идти они не решатся, но нет, им хотелось забраться еще
немного выше. Особенную настойчивость проявлял
Торнлей, очень решительный человек, который, казалось,
только черпал новые силы в трудной работе. Оглядываясь
на свою жизнь в горах, я могу сказать, что он был,
пожалуй, самым сильным восходителем, какого я когда-
либо знал. При подходящих условиях он взял бы и Нанга
Парбат и Эверест.
Однако условия, которые царили в тот момент, никак
нельзя было назвать подходящими, а для того чтобы
победить большую гору, мало одной физической силы.
"Мы можем идти дальше", - сказал Торнлей; Марч и
Крейс поддержали его. Но мы, шерпы, не были так
уверены. Лично я готов был пойти на штурм, потому что не
люблю отступать; к тому же, как сирдар, я считал своим
долгом не отставать от восходителей. Но Анг Темпа,
Аджиба и Пху Таркай сказали, что не сделают ни шагу
дальше. Они говорили о морозе, о буранах, о том, сколько
человек уже погибло на этой горе, что нам грозит та же
участь, и беспокоились, что будет с нашими женами и
детьми, если мы не вернемся. "Хорошо, - ответил я, - вы
спускайтесь вниз, а я пойду с англичанами дальше". Но
шерпы не соглашались, умоляли меня, плакали. Тяжело,
ужасно тяжело принимать такое решение - ведь речь идет
не только о собственном убеждении, но о долге и
лояльности. И все же в глубине души я знал, что остальные
шерпы правы. Я подошел опять к англичанам.
- Нет, я не смогу идти с вами, - сказал я им. -
Сейчас зима. Слишком опасно.
Однако они были так же полны решимости продолжать
восхождение, как шерпы спускаться, и мы расстались в
лагере 1. Англичане оставили записку, в которой снимали с
нас всякую ответственность за дальнейшее и предлагали
выплатить нам полное жалованье из предназначенных для
этого средств. Мы, со своей стороны, обещали, что
прождем их в базовом лагере две недели.
Мы сошли вниз и стали ждать. Шесть дней спустя мы
увидели, к нашему облегчению, что кто-то возвращается с
