горьких звезды. Он плохо понимал, что происходит. Не сознавал ни где он,
ни что с ним. Не осознавал даже, что ему больно. Может, потому, что боль
была везде. И были эти невероятные глаза. Такие, наверно, только
привидеться могут.
Словно издалека до него донесся голос, что-то говоривший на чужом
языке. Глубокий красивый голос. Как река. Или в самом деле это река течет
- медленная, темная, как черный хрусталь... река...
- Очнулся?
Теперь голос обращался к нему, и язык был - Квэниа, чистый и
правильный настолько, что...
Или это Валинор, он - в чертогах Мандоса, и тот, кто склоняется над
ним - сам Владыка Судеб... кто знает, каким он видится бесприютной душе...
но разве может быть больно... или это - только память о боли, которой уже
нет... да, должно быть, она уходит не сразу...
- Намо...
Губы не слушаются. Голоса - нет.
- Лежи. Лежи спокойно.
- Я... умер?..
- Ты не умрешь.
Да, конечно... душа ведь не может умереть... смертно только тело...
он уже не умрет... вот и боль уходит...
Он из последних сил удерживался на зыбкой грани сознания, не отводя
взгляда от этих глаз, словно пытаясь разглядеть в них свою судьбу, а тьма
окутывала его, и эти глаза стали двумя скорбными звездами во тьме - он
поднимался к этим звездам - вверх, вверх, словно на крыльях - вверх...
Открыть глаза... как же тяжело открыть глаза...
- Ты очнулся, Элда?
Нет, не тот голос, не тот... И резковатый гортанный выговор -
незнакомый.
Человек.
- Что со мной? Где я?
- Ты был тяжело ранен, - участливо пояснил человек. - А где ты...
может, сейчас тебе лучше и не знать.
Черноволосый, кареглазый, смуглый. Широкоскулое лицо. Не из Эдайн,
это ясно. И одежды - черные.
- Я помню. Был бой, - Эльф нахмурился, пытаясь вспомнить. - Орки.
Потом - какие-то люди. В черном. Потом - вспышка, как молния. Потом... не
помню.
- Ты был ранен, - повторил человек. - Тебя подобрали, привезли сюда.
Лечили.
- Значит, я не... умирал?
- Умер бы, - скупо усмехнулся человек. - Во-время успели.
- Кто лечил? Почему? И где я? - допытывался Эльф.
- У вас что, с ранеными по-другому поступают? Хорошо, ну, Аст Ахэ
называется место, где ты находишься. И - что?
- Не понимаю. Никогда не слышал.
- Ну да, - на этот раз усмешка вышла горькой, - вы называете иначе.
- И как же?
Человек задумался, потом спросил:
- Хочешь увидеть того, кто тебя лечил?
- Конечно!
"Ну, наконец хоть что-то прояснится!.."
- Идем, - пожал плечами человек. - Думаю, встать ты уже сможешь.
- Скажи хоть, давно я здесь?
- Дней десять... - человек в раздумье потер подбородок. - Может, и не
стоит так сразу... ну, да ладно. Пошли.
За одно он готов был поручиться - за то, что никогда здесь не бывал.
Люди, попадавшиеся по дороге - все в черном, некоторые - при оружии, -
почтительно кланялись его сопровождающему. Высокий ранг, должно быть, или
высокий род. По внешности, однако, незаметно. Но где же такое может
быть?..
Мысль в голову приходила только одна, но он гнал ее прочь - вздор,
даже детям известно, что там - совсем другое... Так что же тогда?..
...Сначала он увидел - глаза, и только потом рассмотрел - лицо. И
пришел в ужас. Он не позволял себе верить - но только один мог выглядеть
так. Но ведь не может же этого быть!
- Эдрахил?
Тот же голос... Великие Валар, но как же...
Он пошатнулся.
- Сядь.
Он не заметил, кто пододвинул ему резное невысокое кресло; ноги
подкосились. Близко-близко - невероятные светлые глаза.
- Узнал? Не надо бы тебе... Так и считал бы меня Владыкой Судеб и
думал бы, что все это тебе померещилось.
- Ангамандо... - сдавлено.
- Так вы и называете. Тяжело? Хотел бы уйти отсюда?
Эльф кивнул, потянув ворот рубахи.
- Финарато примет тебя, - задумчиво сказал ясноглазый. - Что ж...
взамен я попрошу только об одном.
- Что?.. - Эдрахил не узнавал собственного голоса.
- Ты должен дать клятву не поднимать оружия против Людей Севера.
Против Твердыни.
Эльф замотал головой:
- Я... клянусь, что убью любого Орка...
- Я разве говорил об Орках? - с мягкой настойчивостью перебил
ясноглазый. - Я говорил о Людях. О тех, кто тебя спас, кто выходил тебя.
- А... ты? - Эльф и сам точно не знал, о чем спрашивает.
- Я только раны залечил. Я не тороплю; конечно, ты должен обдумать
все. Захочешь - останешься. Дашь клятву - иди с миром.
- Остаться... рабом твоим?
Ясноглазый пожал плечами:
- Глупости. Одним из нас.
- Воевать... против... своего народа? Ты понимаешь, что предлагаешь
мне?!
- Здесь не только воины. Книжники, целители, менестрели, мастера
камня и металла, звездочеты...
"Какая-то ловушка, что ли? Не понимаю..."
- Подумай. Что бы ты ни ответил, за жизнь свою можешь не тревожиться.
И пыток, - усмехнулся криво, - здесь нет.
- Я... подумаю, - трудно выговорил Эльф.
- ...Я не нарушил верности тебе! Я клялся не поднимать меча против
Людей и против... Прости. Против - него. Я не смог бы. Даже если бы не
было клятвы. Он ведь лечил меня, понимаешь, король... Впрочем, я и сам
почти ничего не понимаю. А Орки... я дрался с ними, ты видел сам. Может, я
и отступник. А может, мы просто слишком мало знаем. Я думал - он лжет. Не
понимал только, зачем; ведь мог убить меня сразу. Или - знаешь ведь, что
говорят: чары, воля, подчиненная его воле... А потом как-то вдруг понял -
он не лгал, и воля моя свободна. Я не нарушу той клятвы не потому, что
околдован: потому, что это было бы подлостью.
- Зачем ты мне это рассказал? - Финрод был в задумчивости. - Ведь мог
бы и дальше молчать.
- Ты - мой король. Мы, быть может, идем на смерть, и ты должен знать,
кто встанет рядом с тобой в бою.
- Странно... - тихо сказал Финрод; и повторил: - Странно...
- Только... если все же чародейство... Я прошу тебя, Финарато: если
ты увидишь, что чужое проснулось во мне - убей меня. Я прошу тебя об этом,
пока я - все еще я.
- Обещаю, Эдрахил.
Он так до конца и не понял, что творится. Было только непривычное
пугающее ощущение собственной беззащитности, словно он стоял нагой среди
ледяного ветра на бескрайней равнине, глядя в лицо безжалостно-красивому в
морозной дымке солнцу - бесконечно чужому и страшному. Так было, когда он
смотрел в лицо Гортхауэра. Оно было ужасающим не потому, что было
отвратительно-уродливо; оно было ужасающе прекрасным - в нем было что-то
настолько чужое и непонятное, что Берен не мог отвести от него
завороженных глаз - оно притягивало неотвратимо, как огонь манит ночных
бабочек. И перед его внутренним взором стояло это розоватое, словно плохо
отмытое от крови морозное дымное солнце над метельной равниной, где не
было жизни, и почему-то он называл в сердце отстраненный свет этого
бледного светила улыбкой бога. Равнодушной улыбкой бога. А глаза его
видели - король Финрод, выпрямившись в гордости отчаяния, застыв мертвым
изваянием, смотрит прямо в глаза Жестокого. Казалось не было тише тишины в
мире, не было молчания пронзительнее. Что-то происходило, что-то незримо
клубилось в воздухе, и никто не мог пошевелиться - ни Орки, ни Эльфы...
Видения были немыми и беззвучными, хотя он ощущал их вкус и запах, тепло и
лед...
...Кровь хлынула на белый, извечно белый снег, и улыбка бога
исказилась непереносимой болью и гневом. И далеко-далеко запели глухие
низкие голоса - скорбно и протяжно, и стон как тень взвился над хаосом, и
вставала страшная, жестокая красота, выше Черного и Белого. Черными
крылами Ночь скорбно обняла мир, и солнце стало алым углем, окровавленным
сердцем неба. И дивной красоты Песнь слила воедино Алое, Белое и Черное, и
была она полна такой пронзительной тоски и скорби, что Берен потерял
всякое представление о том, где он. В ночи исчезло все, и Песнь забилась
ясной звездой... Как во сне он увидел среди клочьев расползающегося бреда
- медленно-медленно падает Финрод, и бессильно опускает голову и так же
медленно, бесконечно роняет руки Жестокий. И крылья Ночи обняли Берена.
...Холодный промозглый мрак подземелья, едва рассеиваемый светом
чадящего светильника. Они все были здесь - и Финрод, и Эльфы, и он сам -
Берен сын Бараира. Беспомощные, прикованные длинными цепями к стене, в
кандалах. Тяжелый воздух давил на грудь. Мир кончался здесь. Не было
больше ничего и никого. И все это бред - и Сильмарилл, и отчаянная
клятва... И ее - нет, потому что нет Песни. Есть только ожидание смерти.
Обреченность без надежды.
Иногда откуда-то, вслед за мерзким скрипом ржавой двери, появлялся
Орк и приносил какую-то еду - Берен не помнил, что именно. Помнил только,
что Финрод отказывался от доброй половины своей доли. Говорил, Эльфы лучше
переносят голод, чем люди. Но Берен уже не понимал, зачем жить...
Временами приходил другой Орк - Берен сначала принял его за оборотня,
тот был в шлеме наподобие волчьей оскаленной головы со зловещими
карбункулами в глазницах. Он уводил одного из пленников. Назад не
возвращался никто. И глухо тогда стонал король Финрод, и кусал губы Берен.
- Эдрахил. Выслушай меня. Мне нужно, чтобы ты рассказал о цели вашего
пути.
- Ты ошибся, Жестокий: я не предатель.
- Подумай: я обещаю тебе свободу, если ты...
- Мне - поверить твоим обещаниям?! После того, как ты убил моих
братьев?
Гортхауэр невесело усмехнулся:
- Все они живы. Этот закон и я не могу преступить. Ты их увидишь.
- Да - в чертогах Мандоса!
- Тебя я отпустил бы и так - в память о том, что...
Эдрахил горько рассмеялся.
- Послушай, но ведь ты же поверил ему - почему же не хочешь поверить
мне?
Эльф умолк, а потом, глядя в глаза Майя, раздельно проговорил:
- Потому, что он - такой же, как мы. А ты - ты оборотень.
Их осталось двое. И Берен знал, что следующий - он. И тогда он,
наконец, нарушил молчание:
- Прости меня, король. Из-за меня все это случилось, и кровь твоих
воинов на мне. Я был заносчивым мальчишкой. Как капризный ребенок,
потребовал от тебя исполнения моего желания. Исполнения клятвы, которую
дал не ты. Не кори меня - я и так казню себя все время. Прости меня.
Голос короля после долгого молчания был глухим и каким-то чужим:
- Не терзай себя, друг. Это я виноват. Ведь ты же не знаешь, почему я
согласился идти с тобой. Из-за моей самонадеянности мы попали в ловушку.
Всех погубил...
А потом снова пришел Орк. Что-то оборвалось внутри у Берена. Пока Орк
возился с его ошейником, Берен словно ощутил кожей угольно-раскаленный
взгляд короля.
Он не понял, что произошло. Орк и Финрод катались по грязному полу,
рыча как звери, и обрывок цепи волочился за королем. Орк истошно орал и
бил короля ножом, бил уже конвульсивно - тот захлестнул его шею цепью
своих кандалов, и вдруг, словно волк, чувствуя, что теряет силы, вцепился
зубами в горло Орка. Тот тонко взвизгнул и, немного подергавшись, затих.
Берен, оцепенев, смотрел на перемазанное кровью лицо короля, в его глаза,
горящие, как у дикого зверя, и ужас заполнял его сердце - Финрод сам
сейчас был похож на Орка. Но это длилось лишь мгновение. Финрод подполз к
Берену и упал головой ему на колени. Он дышал тяжело, давясь кровью.
- Ухожу... не хочу, но... я должен... обречен... Я бессмертен...
ты... прости... Постарайся... жить...
Бессвязны были его слова, но Берен понял.
Он был слаб. Он мог только одно - почти шепотом петь ту Песнь, что
пела в его видении окровавленная Ночь, и он пел, не понимая, откуда идут
