приказа постарался бы увести женщин и детей подальше от Орков. Хотя,
наверное, ты знаешь, что делаешь, Повелитель, посылая в бой именно их...
Гортхауэр коротко кивнул.
...Тарн Аэлуин, чистое зеркало, созданное в те времена, когда мир не
знал зла. Тарн Аэлуин, священное озеро, чьи воды некогда благословила
Мелиан, владычица Дориата - так говорят Люди. Тарн Аэлуин, берега твои -
последний приют Бараира и тех его воинов, что еще остались в живых.
Жены и дети их исчезли - кто знает, что с ними. Успели уйти? Мертвы?
В плену? Сами они - как листья на ветру, маленький отряд отважных до
безумия людей - ибо им уже нечего терять. А кольцо облавы сжимается все
туже, как равнодушная рука на горле.
Его называли Горлим. Потом - Горлим Злосчастный. Он слишком любил
свою жену, прекрасную Эйлинель; потому, несмотря на запрет Бараира,
пробрался к опустевшему поселению, где некогда был его дом... Показалось -
или действительно увидел он в окошке мерцающий свет свечи? И воображение
мгновенно нарисовало ему хрупкую светлую фигурку, застывшую в ожидании,
чутко вслушивающуюся в каждый шорох... Он был уже готов выкрикнуть ее имя,
когда услышал невдалеке заунывный собачий вой. "Псы Моргота... Бежать
отсюда скорее, скорее, чтобы отвести от нее беду, сбить со следа
преследователей!" Горлим был уже уверен, что действительно видел свою
жену, он не мог и не хотел верить, что она убита или в плену.
С той поры тоска совсем измучила его. Везде видел он ее,
единственную; лунные блики складывались в чистый светлый образ Эйлинель, в
шорохе травы слышались ее шаги, в шепоте ветра - ее голос... О, если
только она жива! Он сделает все, чтобы освободить ее! Эти мысли сводили
его с ума, и вот - он решился на безумный шаг...
- ...Введите его. И оставьте нас.
Человек стоял, низко склонив голову. Сейчас невозможно было поверить,
что это один из самых смелых и беспощадных воинов Бараира: дрожащие руки,
покрасневшие глаза, молящий голос:
- Ты исполнишь мою просьбу?
- Чем ты заплатишь?
- Я покажу тебе, где скрывается Бараир, сын Брегора.
Гортхауэр жестко усмехнулся:
- Чего бы ты ни попросил - невелика будет цена за столь великое
предательство. Я исполню. Говори.
...Тарн Аэлуин, чистое зеркало, созданное в те времена, когда мир не
знал зла. Тарн Аэлуин, священное озеро, чьи воды благословила некогда
Мелиан, владычица Дориата - так говорят Люди. Тарн Аэлуин, отныне кровь на
твоих берегах, и птицы смерти кружат над тобой...
- ...Ты исполнил свое обещание. Я исполню - свое. Так чего же ты
просишь?
- Я хочу вновь обрести Эйлинель и никогда более не разлучаться с ней.
Я хочу, чтобы ты освободил нас обоих. Ты поклялся!
- И не изменю своему слову. Эрэден!
Те минуты, пока молодой человек не вошел в зал, показались Горлиму
вечностью.
- Эрэден, этот человек ищет свою жену, Эйлинель.
Тот опустил голову:
- Я не знаю, что с ней, Повелитель.
- Как?..
- Она отказалась уйти. Сказала, что не покинет свой дом. Больше я не
слышал о ней.
Лицо Гортхауэра не дрогнуло, но Горлим смертельно побледнел.
- ...Там оставалась женщина. Что с ней?
- Великий, клянусь, я не знаю! - в ужасе взвыл Орк.
- Лжешь. Она мертва.
- Нет, нет, клянусь! Пощади!..
- Она мертва. И убил ее ты. Ты нарушил приказ. Я не повторяю дважды:
ты заплатишь жизнью.
- Я не виноват! Она...
- Повесить, - безразлично бросил Майя, поворачиваясь к Горлиму. Столь
безысходное отчаяние было написано на лице человека, что в душе Майя
против воли шевельнулась жалость. Но он вспомнил широко распахнутые
смертью глаза Тавьо и стиснул руку в кулак. На лице его появилась кривая
усмешка.
- Я держу слово. В Обители Мертвых вновь обретешь ты Эйлинель и
никогда не расстанешься с ней. Смерть дарует свободу, и смерть будет для
тебя меньшей карой, чем жизнь. Хочешь прежде видеть, как умрет виновник
твоего несчастья?
- Нет... - прошелестел голос человека. - Нет, Жестокий. Вы отняли у
меня все - так берите и мою жизнь. А пыток я не боюсь.
Гортхауэр невольно отвел глаза: в этот миг сломленный горем и
отчаяньем человек нашел в себе силы держаться почти с королевским
величием.
Действительно ли дух злосчастного Горлима явился Берену, сыну
Бараира, или сердце подсказало ему, что он должен вернуться - кто знает...
Из последних соратников отца он не застал в живых никого. Он похоронил
Бараира и отправился по следу Орков: те не ушли далеко, полагая, что из
Изгнанников в живых никого не осталось, даже не выставили стражу, и Берен
смог подкрасться почти к самому костру.
- Славная работа! Жестокий должен наградить нас: все они перебиты!
- Зачем ему нужно это кольцо? - предводитель Орков взвесил на ладони
кольцо Бараира. - Что ему, золота не хватает?
- Не пристало ему быть столь жадным до золота.
- И я говорю. Вот что: скажем - на руке этого... не было ничего.
Запомнили? А кольцо будет моим.
Орки захохотали. И тогда Берен вылетел стрелой из своего укрытия,
ударил Орка ножом и, схватив кольцо, скрылся в лесу. Ошеломленные Орки не
стали даже преследовать его.
- Повелитель Гортхауэр.
- Велль... ты?
- Я ухожу. Я не могу больше оставаться с тобой. Ты был жесток.
- Они убили твоего брата, моего ученика!
- Ты был несправедлив. А это кольцо - оно не для тебя, - лицо юноши
осталось бесстрастным.
Гортхауэр взглянул ему в глаза. И - вздрогнул. "Ты - его ученик...
Взгляд тот же... Неужели он тоже отвернется от меня?"
- Не уходи, Велль... Я прошу...
- Я понимаю. Не могу, прости.
В Аст Ахэ он отправился сам. Учитель уже ждал его. Сотни раз по
дороге представлял себе Гортхауэр этот разговор, и когда услышал тихое:
"Выслушай меня, Гортхауэр..." - напряженные до предела нервы не выдержали.
- Будешь говорить, что я жесток? Конечно, легко рассуждать о
милосердии и справедливости, когда твои руки чисты, потому что за тебя
сражаются и умирают другие!..
Он осекся, мгновением позже осознав смысл своих слов. Мелькор
медленно провел рукой по лицу, словно пытаясь собраться с мыслями, но
промолчал и, отвернувшись, медленно пошел прочь, тяжело прихрамывая.
- Учитель, прости, прости меня! - отчаянно выкрикнул Гортхауэр. Вала
не ответил. Кажется, он не услышал.
Ему больше не было места в Аст Ахэ. Как и тогда, сотни лет назад, он
не смел показаться на глаза Учителю - но теперь вся вина лежала на нем
самом. Он стал избегать людей - особенно Видящих Истину, летописцев -
страшась снова встретить взгляд, так похожий на взгляд Учителя, и
услышать: "Я не могу остаться с тобой. Ты был несправедлив".
Если бы он был человеком, о нем сказали бы: "Он ищет смерти", - столь
отчаянно-обреченно шел он в бой во главе своих воинов. И не было у него
сейчас ни кольчуги, ни шлема, ни щита; но, казалось, что-то большее, чем
искусство воина хранит его и от малейшей раны. И более, чем Нолдор, более,
чем Орков, ненавидел он сейчас самого себя. Он сам стал похож на
вервольфов с Тол-ин-Гаурхот - Волчьего Острова, из крепости, что звалась
когда-то Минас Тирит, и глаза его, как глаза затравленного зверя, горели
отчаяньем и всесжигающей ненавистью.
- Гортхауэр...
- Велль? Ты?.. - лицо Майя болезненно дернулось. - Зачем ты здесь?
- Меня прислал Учитель. Он хочет видеть тебя.
- Зачем... - он поперхнулся последними звуками слова и с трудом
выдавил. - Я нужен здесь.
- Ты не понял. Он хотел говорить с тобой.
- Нет! Я не хочу... не могу... Скажи ему все, что угодно - я не могу,
понимаешь? - глаза Майя умоляли.
Велль покачал головой:
- Я не умею лгать.
- Он... наверное, презирает меня... - голос Майя упал до шепота.
- Нет. Но ты больно ранил его. Это не он говорит - я. Ты был жесток,
Гортхауэр.
Майя стиснул руки так, что побелели костяшки пальцев. Человек долго
молчал, потом спросил очень тихо:
- Что же передать ему? Каков твой ответ?
Мгновение Гортхауэру хотелось крикнуть: "Я еду, теперь же, сейчас!
Пусть говорит, что угодно, любая кара - все равно, только бы вымолить
прощение!.."
- Нет. Не могу. Не теперь. Может быть, потом... - он склонил голову и
глухо повторил. - Нет.
Когда наступила зима, и на окаменевшую землю выпал первый нетающий
снег, настало тяжкое время для всякой живой твари, на которую охотились ее
враги. Но у зверя и птицы есть логово или гнездо, и не все волки в лесу
охотятся на одного оленя. У Берена, сына Бараира, не было никакого
пристанища, и Орки травили его в лесах упорнее и жесточе любой волчьей
стаи. Они не слишком торопились, видно считали, что одиночке-изгнаннику
никуда не деться. Давно уже он не спал как следует и не ел досыта. Уже
много дней он не грелся у костра, опасаясь выдать свой ночлег. И, несмотря
на это, он оставался страшным врагом. Не проходило и дня, чтобы Орки не
теряли одного-двух из своей шайки. Тем сильнее жаждали они уничтожить его
или захватить живым. И вряд ли увидели бы его после этого Гортхауэр или
Владыка Ангбанда.
Наступила зима, и скрываться стало неимоверно трудно. Предательский
снег выставлял напоказ его следы, а петля облавы стягивалась все туже и
неотвратимее. И все же уходить из этих мест он не хотел. Здесь была могила
отца, и Берен поначалу решил лучше погибнуть рядом с ней в последнем бою.
Но это было проще всего, а он хотел еще мстить. А для этого надо было
жить. Выжить, чтобы отомстить. Он совсем не думал ни о Враге, ни о
Жестоком, это было далекое. А зло, ходящее рядом - Орки. Убить как можно
больше, перебить их всех - так представлял он свою месть.
Последний раз поклонился он отцовской могиле. Постоял, стиснув зубы,
не утирая злых слез. "Я вернусь, отец, - сказал он, - я вернусь". Он еще
не представлял, как выживет, как отомстит - он был силен и молод и не
думал о трудностях. Среди людей его края давно ходили слухи о потаенном
городе Гондолине, оплоте короля Тургона, злейшего врага Моргота. Правда,
слухи эти похожи были, скорее, на древние легенды, а сам Тургон
представлялся в них колдуном и великаном в два человеческих роста, от
взгляда которого бегут враги. Говорят, когда настанет час, король выступит
с волшебным воинством и сокрушит Врага. Правда, говорили еще, что людям
путь в Гондолин заказан; но, может, судьба будет милостива к Берену?
Может, удастся найти Гондолин...
Он упорно шел к горам, поднимаясь все выше и выше, минуя горные леса,
луга, занесенные снегом, пока, наконец, розовым ледяным утром над ним не
заклубились туманы перевала. Орки давно не преследовали его - может
боялись гор, может потеряли след. Назад пути не было, а впереди - что там,
в горах?
День был неяркий, жемчужный, и совсем не больно было смотреть на
тусклое, расплывчатое солнце. Ветра не было. В неестественной тишине
слышалось только тяжелое дыхание Берена, карабкавшегося по обнаженным
ветром обледенелым камням к перевалу. Он и не заметил, что пятнает их
своей кровью - ноги и руки его были истерзаны донельзя, обувь прохудилась,
и он был почти бос. Главное - добраться до седловины между двумя черными
обломанными клыками. Как он дополз туда, он сам не мог понять. Себя он уже
не ощущал - ни боли, ни усталости. Он заполз в расщелину, завернулся в
меховой плащ и почти мгновенно провалился в тяжелый сон без сновидений.
Проснулся от холода. Показалось, что заперт в узком каменном гробу, а
вместо крышки - кусок черного льда со вмерзшими в него звездами. Он встал,
