любопытство проклятое, переплыл речной поток, добрался-таки на тот берег.
Ну, непохожи были эти места ни на что из того, что видел прежде. Добрался
- понял, чем.
Весь берег зарос высоким - по грудь - чернобыльником, а кое-где
пробивались маки - небывалые, бархатисто-черные, с темно-красным пятном в
чаше цветка. Ни зверя, ни птицы. Тихо. Пусто. Но опасности он здесь не
чувствовал, только неясную печаль, а потому решил еще чуть-чуть побродить.
Видел седые ивы на берегу, видел черные тополя и яблони - яблони без
единого плода, яблони, чьи ветви были похожи на искалеченные руки, в
безнадежной мольбе протянутые к небу. Боги светлые, как же тихо...
Он и не заметил, как стемнело. С берегов потянулся медленный туман,
плыть назад ночью не хотелось; Халдар с тоской подумал о дорожном мешке,
который оставил на том берегу под камнем. Хорошо хоть звери не откопают. А
в мешке - вяленое мясо и еще оставалось немного сухарей; однако ужина явно
не предвидится - ничего, наверстаем упущенное за завтраком... Он с
удивлением понял вдруг, что о еде подумал больше по-привычке: голода не
чувствовал. Да что ж тут такое, колдовство, что ли? Чары? Может, и не надо
бы здесь ночевать, ну, да ладно...
Халдар завернулся в плащ и прикорнул у корней старой яблони.
...Был - город: медовый, золотой - словно солнцем напоенное дерево
стен, тонкая резьба - травы и цветы, и ветви деревьев, птицы и звери, и
крылатые змеи; и серебряное кружево - переплеты стрельчатых окон.
Были - ветви яблонь, клонящиеся под бременем плодов - золото-медовых,
медвяных, янтарных, просвечивающих на солнце, - и медные сосны.
Были - люди в черном и серебре, похожие на птиц и цветы ночи, на
ветер и стебли ковыля под луной, - тонкие летящие руки, и глаза -
невероятные огромные и ясные глаза, каких не встретишь и у Старшего
Народа.
А он был - тенью среди них, был каждым из них и был ими всеми -
мальчишкой с широко распахнутыми недетскими глазами, и юношей, неловко
придерживающим рукоять меча на поясе, и мужчиной со взглядом спокойным и
твердым; и перед ним - перед ними - стоял - высокий даже среди этих людей,
в черном, в черненой кольчуге, и плащ бился за его плечами, и он говорил -
говорил о войне, о том, что надо уходить, и узкое лицо его было бледным, а
в запавших глазах застыло что-то тревожное, больное, и по лицам слушавших
его скользили тени, и он все говорил - с силой отчаянья, с болью, и
непонятны были слова чужого певучего языка, было внятно только одно -
уходите, это война, уходите...
...Он проснулся с первыми лучами солнца; перевернулся на спину и
долго лежал так, глядя в светлеющее небо, пока не растворились в сиянии
последние звезды. От сна - или видения - осталась только горечь и - имя.
Слова чужого языка. Он повторил их, чтобы не забыть, боясь, что уйдет и
это воспоминание: Лаан Гэломэ. И еще раз. И еще.
Перебравшись на тот берег, Халдар натянул одежду и первым делом полез
под знакомый камень; как он и думал, мешок с провизией и немудрящим
скарбом оказался в полной неприкосновенности. Человек вытащил сухарь,
разломил пополам, да так и остался сидеть - задумался. Долго сидел,
припоминая; память сна утекала, как вода сквозь пальцы, он вспомнил только
еще одно слово - Хэлгор, и связанный с этим словом жест черного вестника -
на север. Что ж, на север так на север: может, там что прояснится. История
пока получалась донельзя темная и таинственная. Халдар решительно сунул
сухарь назад, затянул потуже горловину мешка, наскоро умылся речной водой,
но пить не стал - мало ли что, - забросил мешок за спину и зашагал дальше
- на север.
Долго ли, коротко... впрочем, так только в сказках говорят; в дороге
"коротко" обычно не бывает, и Халдар успел вдосталь набродиться по
лесистым холмам, пополнив, впрочем, свои не слишком богатые запасы еды, -
он вышел на вересковую пустошь, с запада, сколько хватало глаз, защищенную
горами. На пустоши было заметно холоднее, чем в лесах, да и укрыться
особенно негде, а потому он решил провести ночь у горного отрога,
поросшего редкими соснами, чтобы с утра отправиться в дорогу и попытаться
добраться... а куда, собственно? Халдар не имел ни малейшего представления
о том, что ищет в этих суровых и не слишком приветливых землях. Сон,
теперь уже почти забытый, оставил некую уверенность в том, что на севере
есть еще какое-то жилье. Уверенность эта с каждым днем становилась все
слабее, но стоило напоследок попытаться еще раз.
Идти по каменистой звенящей земле было легко, и к вечеру следующего
дня человек дошел почти до подножия гор. Похоже, у гор было озеро, только
почему-то совсем черное, он мог уже различить пробегающие по нему волны...
Черные маки. Бархатно-черное море маков и тихий беззвучный шепот -
шорох - вздох. В быстро темнеющем небе вырисовываются силуэты
полуразрушенных башен, вырастающих из сумрачных скал. Никого. Ни человека,
ни зверя, ни птицы. Он пошел через поле, искоса поглядывая на цветы. Не то
чтобы ему было страшно: просто было чувство, что делает он что-то
недозволенное, едва ли не запретное - как в ту ночь полнолуния, когда он
подсмотрел танец лесных духов. И было странное чувство - словно все это
сон, и он идет во сне, не ведая цели, не зная, сколько продлится этот
путь. Надо бы, что ли, взять с собой один цветок на память...
Когда он достиг гор, была уже ночь. Отыскал небольшую пещерку,
забился в нее, положив под голову дорожный мешок, сжался в комок, чтобы
скорее согреться, и закрыл глаза. Непонятный шорох-шепот звучал теперь
напевно, словно колыбельная, и все слышнее в мелодии звучали глубокие
печальные и скорбные ноты. Халдар слишком устал, чтобы задумываться над
тем, что слышал; он и сам не заметил, как уснул, убаюканный странной
музыкой.
Очнувшись, приподнялся рывком и сел, едва не ударившись головой о
низкий свод пещерки - в ушах еще отдавался собственный, сквозь зубы, стон.
- А ведь вечером хотел еще цветочек на память сорвать, - пробормотал
он хрипло. - Цветочек, а?! Говорили же умные люди, не лезь, куда не надо,
дурень... Дурень и есть...
Выполз из пещерки, волоча за собой мешок.
- Надо бы отсюда выбираться, да поскорее... еще одна такая ночка -
точно свихнусь, - за долгие месяцы в дороге он привык разговаривать с
самим собой, но тут прикусил язык. Его била дрожь - не от холода, хотя и
озяб он изрядно. Надо постараться выкинуть все это из головы... выкинешь,
как же!.. Хоть с закрытыми глазами иди - помнишь все наощупь. И, заслоняя
все - невероятное это лицо, бледное до прозрачности, тонкое, словно изо
льда выточенное, застывшее, и только глаза, утонувшие в темных полукружьях
- больные звезды в тени длинных ресниц, не бывает у людей таких глаз, ни у
кого не бывает, не может быть такого, и за спиной - то ли плащ, то ли
крылья, не разобрать, и не забыть никогда, и не понять никогда - кто он,
когда он был...
Как добрался до леса к юго-востоку от макового поля, Халдар не
помнил. Осталось смутное воспоминание, что шел вроде бы ночью - боялся
заснуть, а в лесу повалился в траву и долго лежал так, не двигаясь:
хорошо-то как, боги, лес, просто лес, птица какая-то кричит, кто ее
разберет, что за птица, мураш по травинке ползет - ишь ты, стервец,
ма-ахонький, а до чего упорный! - солнышко сквозь листву греет - не так
чтобы сильно греет, но все равно - хорошо...
Еще несколько дней он шел по лесу, засыпая только когда уже не мог
стоять на ногах - боялся снов. Припасенная еда уже дня два как
закончилась, одними ягодами не прокормишься, но он хотел побыстрее
добраться до жилья - все равно какого, только бы дойти, - а потому даже на
охоту времени не тратил.
Люди в поселении были похожи на людей Дор-ломин - такие же
светловолосые и сероглазые; однако язык их Халдару был совершенно
непонятен, и он, отчаявшись, решил уже было объяснить им жестами, что
умирает с голоду, но по его лицу и так все было видно, а потому через
несколько минут он уже сидел за тяжелым дубовым столом, и на резной
столешнице перед ним стояла деревянная миска с дымящимся жареным мясом, на
блюде рядом возвышалась пирамида из ломтей ржаного хлеба, а рядом -
солидных размеров кувшин с медвяным, пахнущим луговыми травами напитком и
тяжелый кубок под стать кувшину - словом, королевское пиршество.
Халдар как раз расправлялся с последним куском отменного сочного
мяса, приправленного чем-то кисловато-пряным и острым, когда в дверях
появился совсем почти седой человек лет пятидесяти в простой черной
одежде, по рукавам и у ворота скупо отделанной серебром. Халдар на него
воззрился, не прекращая работать челюстями - и чуть не поперхнулся, когда
человек обратился к нему на языке Дор-ломин:
- Привет тебе, о странник. Ты из дома Хадора Лориндола?
- Угу, - челюсти заработали в удвоенном темпе: уж очень неудобно
поддерживать разговор с набитым ртом.
- Сказали мне, что шел ты с севера. Это так?
- Угу... кхгм... с севера, - Халдар расправился наконец с мясом, и в
нем медленно просыпалось естественное в подобных обстоятельствах
любопытство: обороты речи северянина были немного церемонными, но говорил
он вполне правильно, непонятно только, откуда язык знал; а черные с
серебром одежды вызвали у Халдара чувство некоторого опасения, как-то
связав в его сознании этого сухощавого, сурового на вид человека с долиной
черных маков.
- Прошу тебя, гость наш, простить меня за столь вопиющее нарушение
приличий; вижу я, что неучтиво прервал твою трапезу. К тому же, я не
представился: имя мое Хоннар эр'Лхор.
- Э-э... хм... сожалею, что имя твоего рода ("Надеюсь, это
действительно имя рода, и я ничего не перепутал...") ничего не говорит
мне, благородный господин, ибо неискушен я в истории и обычаях этих земель
и вовсе не знаю здешних народов, - невольно попадая в тон, ответил Халдар.
- Мое имя Халдар из рода Гуннора, сына Малаха Арадана... Младшего сына, -
добавил он поспешно, видя, что северянин удивленно приподнял бровь. - И не
в чем тебе винить себя, благородный Хоннар из рода... м-м... Лхор, ибо я
уже насытился и готов ответить на твои вопросы.
Хоннар окинул гостя внимательным взглядом, и Халдар, осознав, какое
зрелище сейчас являет собой, невольно смутился. Северянин уловил его
замешательство:
- Должно быть, наш благородный гость хотел бы сперва вымыться,
переодеться и отдохнуть с дороги; я вижу, ты нуждаешься в сне, Халдар из
дома Хадора. Беседа может подождать; тебе подберут одежду...
Но мысль о сне вызвала у Халдара болезненную гримасу, и он, забыв об
учтивости, перебил:
- Спать я не хочу; вот помыться и переодеться было бы не худо... -
спохватился, - а после я весь к твоим услугам, благородный Хоннар.
Хоннар кивнул.
Через некоторое время Халдара - уже чисто вымытого, весьма пристойно
одетого и гладко выбритого (негустая юношеская бородка, клочковатая и
подпаленная у какого-то костра, была не тем украшением, с которым тяжело
расстаться), - препроводили в добротный деревянный дом, хозяином которого
и был Хоннар. Гостю был вручен серебряный тонкой работы кубок, украшенный
дымчатым хрусталем, каковой кубок хозяин тут же и наполнил давешним
медвяным напитком. Не очень представляя, каковы требования здешнего
этикета в таких случаях, Халдар просто подождал, пока Хоннар наполнит свой
кубок, и начал рассказ.
По чести, молодой человек ожидал, что его повествование произведет
