медленно приходил в себя. Получается, так и сидел здесь, да с открытыми
глазами - только не видел ничего, и не слышал... Да, зрелище не из
приятных. Он не сразу понял, что происходит, откуда здесь Наис. А, поняв,
дернулся, словно хотел дотянуться до плаща.
- Нет-нет, не надо! Отдохни... - ее губы кривились в измученном
подобии улыбки.
- Ты видела, - хрипло сказал он.
- Если бы я знала, Элло, разве посмела бы я... ох, я не то...
прости... Надо было уйти, а я не смогла...
Оба они смотрели теперь на его руки: она - с болью и растерянностью,
он - сжимая зубы.
- Ты не бойся, Астэллар, - с трудом выговорила Наис. - Я никому не
скажу... Теперь я понимаю, почему ты не хотел, чтобы мы видели... такое.
Он криво усмехнулся этому - "не бойся".
- Кто?.. - почти беззвучно.
- Не спрашивай.
- Ты воистину всесилен... Когда я была маленькой, - она говорила, как
во сне, не замечая катящихся по лицу слез, - я любила слушать легенды о
богах. Там и о тебе было; только теперь я вижу - ты сильнее, чем Элго
Тхорэ наших преданий. И ты - человек. Знаю, можешь заставить меня забыть.
Я прошу тебя - не надо. Я не хочу. Я никому не скажу. Но я хочу помнить.
- Я не отнимаю памяти.
Он поднялся, набросил плащ.
- Останься... куда ты, Элло?
- Домой, - он глубоко вздохнул и повторил тихо, - домой.
...Его звали Лэнно - Маг, один из лучших учеников Крылатого. Металлы
и камни, цветы и травы открывали ему самые сокровенные свои тайны. Его
называли мастером, но сам он считал себя только учеником, несмотря на то,
что у него самого уже был ученик.
Илтанир. Ученик - в двадцать шесть лет, серебряных дел мастер...
Немного было равных ему в работе с серебром. Однажды он разговорился об
этом с Учителем:
- Я вижу так: серебро - металл-красота. Золото слишком ярко, приторно
как-то, что ли...
- У нас... - Вала помолчал, потом продолжил. - На Севере золото тоже
не слишком любили. Была чаша... Но был ведь и венец.
- Я помню. Но я больше люблю Луну и звезды, чем солнце.
- А сталь и железо?
- Это сила, но не красота. Железо жестоко.
Вала невесело усмехнулся:
- Оно и другим может быть, если слушать его...
Илтанир пожал плечами. Ненадолго снова воцарилось молчание, потом
Вала задумчиво сказал:
- Хорошо. Я покажу тебе красоту железа.
...Мастера никто не станет тревожить, не нужен даже Знак Одиночества.
Он работал один. Сбросил рубаху - некому было видеть его руки; перехватил
волосы кожаным ремешком... Не торопился: выжидал полуночных часов, когда,
под звездами знака Алхор, черный металл обретает полную силу. Смирял
удивлявшее его самого нетерпение: хотелось увидеть, что получится, каким
будет - это. Долгие дни прошли, прежде чем он покинул кузню. Остановился
на пороге, щуря отвыкшие от солнечного света глаза.
Илтанир уже ждал его - словно почувствовал, что сегодня работа будет
окончена.
- Что?..
Он кивнул - молча, внутренне посмеиваясь: кто бы мог подумать, что
Вала может знать обычную человеческую усталость.
- Можно?..
Он жестом показал - входи. Говорить было тяжело.
Илтанир вернулся нескоро; когда вышел, в руках его был цветок -
черная лилия: листья похожи на узкие клинки, стебель тонок, чашечка цветка
чуть серебрится, словно светится, лепестки - как лепестки огненных лилий -
изнутри усеяны мелкими красными пятнышками-искрами, а на одном мерцает
тихим светом вечерней звезды капля росы, и лепесток чуть отогнулся под ее
тяжестью...
Илтанир держал цветок на раскрытых ладонях, боясь вздохнуть.
Заговорил не сразу:
- Я... я понял.
И склонился перед Учителем.
С тех самых пор он просил больше не называть его мастером, а месяц
спустя пришел к Лэнно: "Тано, я только ученик... Позволь мне быть твоим
учеником".
...Свечи горели в маленьком зале, трепетным светом озаряя лица троих:
Лэнно наблюдал за тем, как плавится в тигле металл, Учитель, стоя
вполоборота к нему, что-то объяснял Илтаниру.
Кипящий металл становился светящимся, серебристо-голубым. Лэнно хотел
снять тигель с огня, но щипцы соскользнули...
В бесконечное мгновение Вала обернулся - рванулся вперед, отшвырнул
Лэнно к стене - подхватил рукой падающий тигель - поставил его на огонь...
От непереносимой боли вскрикнул Илтанир, Лэнно стиснул голову руками,
закусив губу - и так же внезапно, резко, боль отпустила их. Вала стоял к
ним спиной, снова пряча руки в складках черного одеяния. Словно и не было
ничего - только капля расплавленного металла мерцает на каменных плитах.
- Что... - хрипло выдохнул Лэнно.
Не может быть. Померещилось?.. Ощущать чужую боль - так же
естественно, как видеть или слышать. Но боли больше не было.
- Что с тобой, Учитель?..
Голос Валы прозвучал мягко и успокаивающе:
- Ты забыл, Лэнно: я не человек.
Лицо его напряженно застыло. Они не должны почувствовать это. Только
не закричать. Хорошо, что не видят его лица сейчас. Нужно выдержать.
Усилием воли он заставил себя забыть об ожоге. Высокая нота иглой чистого
серебра вонзилась в мозг, волной нахлынула слабость. Лучше сесть, но -
нет, нельзя, они поймут, что он солгал.
- Ты хочешь сказать...
- Да. Я не ощущаю боли.
...Ночь перевалила за полночь, когда Лэнно и Илтанир собрались идти.
Старший чуть замешкался, пропуская ученика вперед.
- Учитель.
- Да?..
- Не думай, что я поверил тебе. Мелькор, - очень серьезно и грустно.
- Зачем ты делал это - сказал то, чего нет?
Вала выдержал его взгляд, но сказать - "Ты ошибся" - уже не смог.
Действительно, зачем? Ты умеешь задавать вопросы, Лэнно... И правда,
почему сразу решил, что они не должны знать этого? Старался оградить их от
своей боли? - должно быть, не только это. Не хотел, чтобы - жалели,
пытался быть таким, как все, самому себе старался доказать, что раны не
превратили его в жалкого беспомощного калеку. И - что пользы в жалости или
сострадании, если бессилен помочь? А ведь пытались бы. Он слишком хорошо
помнил срывающийся шепот Гортхауэра: "Не получается..." Боль -
единственное, чего не хотел отдавать никому. Не только потому, что это
было бы бесполезной и бессмысленной жестокостью - здесь, среди тех, кто
чувствует чужие страдания острее, чем свои: странным образом, в какие-то
мгновения именно поэтому ощущал себя просто человеком - не бессмертным
богом, не всемогущим Валой... В бессонные ночи ему оставалось только это:
боль - и воспоминания...
...Он сознавал, что это был сон, видение, бред. Потому что невозможна
встреча вне времени, встреча сквозь тысячи лет - как стрела навылет.
...На столе неярко горел маленький магический светильник -
голубовато-белая звезда в хрустальном кубке - выхватывая из мрака зимней
ночи усталое бледное лицо, седые волосы, искалеченные руки, бессильно
лежащие на столе. Не было слов - только мысли, тяжелые и горькие...
"...совсем такие же, как - те. Неужели и сюда придет война... А если
я огражу эту землю от зла - не сочтут ли они себя избранными, не замкнутся
ли в маленьком своем мире, не станут ли прятаться от всего, что может
нарушить их покой? Что со мной, неужели я разучился верить людям...
Как мало сделано - и как же мало осталось сил... Все отдано Арте без
остатка, и - нужен ли я теперь..."
Тень чужого, знакомого до саднящей боли в груди голоса. Слова шли
извне, и он не решался понять - кто говорит с ним, почему сейчас с ним -
так...
"Но на всем в Арте - отблеск мысли твоей, во всем - отзвук Песни
твоей, часть души твоей, и пламя ее зажжено сердцем твоим - разве этого
мало? И разве не ищут люди встреч с тобой, знания и мудрость твои - не
опора ли им, рука твоя - не защита ли им? Не опускай рук - в них Арта..."
"Мои руки... - он горько усмехнулся, разглядывая тяжелые наручники на
запястьях. - Что я могу? Один я уже бессилен без этих людей. Скорее, не я
- они защита мне. Мое время на исходе, и кто вспомнит обо мне? Впрочем,
так ли уж это важно... Гортхауэр будет сильнее меня во всем. Я - уже
ничто".
"Не говори так! Он - часть твоей души, продолжение твоего замысла.
Да, ты прав - многое свершит он; но плох тот учитель, чей ученик не смог
или не посмел стать равным ему, а ты ведь Учитель его. И не смей думать,
будто ты - ничто! Если учитель отрекся от своего пути, опустил руки и
покорился судьбе - что делать ученикам? Ты - защита людям, а они в свой
час станут защитой тебе, и не по твоему приказу - по велению своих сердец.
И память будет жить. И Звезда твоя будет гореть над миром..."
"Что проку в звезде? - я не всесилен, и не могу помочь всем, хотя и
чувствую боль каждого, а они ведь надеются на меня".
"Что проку было бы в свободе Людей, если бы боги хранили их ото всех
бед, делали бы все за них? Им оставалось бы только желать. Любовь и
милосердие богов стали бы карой для них, ибо там, где исполняются все
желания, нет места познанию и свершению, не к чему стремиться, и сами
желания умирают".
"Но ведь эти люди умирают за меня!.."
"Не за тебя. За свою свободу, за свою землю, за тот Путь, который
избрали сами. За то, чтобы остаться зрячими. Или ты хочешь отнять у них
право выбора? И разве не за то же сражались мы?"
"А та, чьей крови мне не смыть..."
"Учитель... - срывающийся шепот. - Учитель, Мелькор, мэл кори - ведь
я вернулась!.."
Впервые - он поднял взгляд, не ожидая увидеть ничего, кроме ночного
сумрака, страшась этого, с неясной безумной надеждой...
Темные с проседью волосы, бледное до прозрачности юное лицо, то же -
и иное, и глаза - те же глаза...
Он протянул к ней руки над звездным пламенем светильника:
"Элхэ!.."
Он сознавал, что это был сон, видение, бред. Потому что невозможна
встреча вне времени, встреча сквозь тысячи лет - как стрела навылет. Через
тысячелетия - не соприкоснуться рукам. Только - словно прикосновение
прохладного ветра к ладоням...
ПРОЩАНИЕ. 251 ГОД I ЭПОХИ
Он шел по прозрачному светлому осеннему лесу - рассвет встретил его в
дороге, и печальное солнце цвета молочного янтаря, затянутое облачной
дымкой, стояло сейчас высоко над горизонтом.
Золотисто-коричневый шуршащий ковер листвы стелился ему под ноги,
можно было идти долго, не думая об отдыхе, но он все-таки опустился на
покрытую пружинящей палой хвоей землю в тени темных лап вековой ели.
Медленная поздняя осенняя бабочка устало опустилась ему на колено и
замерла, греясь под лучами бледного солнца; так тихо, что слышно, как
шуршат, чуть вздрагивая, черные с отливом в зеленый металл крылья...
Крылья. Он почему-то не подумал об этом. Наверно, живя среди людей,
привык считать себя одним из них, да и просто хорошо было - идти и идти,
вдыхая горьковатый запах сухих листьев.
Осторожно, чтобы не спугнуть, он протянул к бабочке руку. Она повела
усиками и медленно перебралась к нему на пальцы, цепляясь за кожу
тоненькими лапками. Он усадил ее на плечо, и она снова замерла, распластав
крылья - черно-изумрудная брошь.
Он пошел вперед - медленно, но уже не останавливаясь, лишь на
мгновение задержался у молоденькой рябинки, чтобы сорвать несколько
кораллово-красных ягод. У ягод был вкус осени - горчащий, с кислинкой;
вкус дороги без возврата и светлой печали.
На исходе дня он пришел к Долине Ирисов. Странно было видеть белую
пену поздних цветов - будто снег выпал. Ветерок донес легкий неуловимый
запах - и, словно это придавало сил, бабочка взмахнула крыльями, еще раз,
