Он не сразу понял, что не теперь были нанесены эти раны. Он стискивал
зубы, пытаясь подавить бьющую его дрожь. "Что с тобой сделали, за что,
будьте прокляты..."
Никогда не говорил - никому. Забыли и те, кто знал. Ни стона, ни
жалобы. "Воистину, всесилен ты, Крылатая Тьма. Вся боль Арды..."
...И раны тела его не заживали - таково было проклятие Эру и Манве...
Перед глазами - огненная пелена. Майя опустил веки. Он медленно вел
рукой над раной, не касаясь ее, но ладонь жгло так, словно положил руку на
раскаленные угли.
"Ничего, это ничего... сейчас все пройдет..."
Открыл глаза.
Сумел только - остановить кровь.
...И раны тела его не заживали...
И Гортхауэр впервые испугался. Только теперь он до конца понял, как
дорог ему Мелькор. Учитель. Единственный, кто понял и принял его. Разумом
Гортхауэр знал: Мелькор - Вала, бессмертный Айну; но то, что знал,
мучительно не соответствовало тому, что видел; и разрывалось от боли
сердце Ученика. "Не умирай, не покидай меня, Учитель... не уходи, -
беспомощно шептал Гортхауэр. Он одной рукой обнял Мелькора, словно хотел
защитить от чего-то, закрыть собой, и все пытался стереть кровь,
заливающую изуродованное шрамами лицо. - Не уходи... Кровь твоя - на моих
руках... Почему я не был с тобой, почему..."
Мелькор открыл глаза. Резко приподнялся, с трудом сдержав стон. Чтобы
встать, пришлось опереться на плечо Черного Майя.
- Учитель... - голос не повиновался Гортхауэру.
- Благодарю, Ученик. Не вини себя: большего не мог сделать никто.
И от этого тихого печального голоса что-то оборвалось в душе Майя.
Боль боролась в нем с гневом - и гнев победил:
- Они не уйдут отсюда! - его слова прозвучали сдавленным рычанием.
"Проклят, кто смел причинить тебе боль!.."
- Ты не пойдешь за ними, Гортхауэр, - голос Валы стал жестким и
властным. - И никто не тронет их. Это приказ. Пусть уходят.
И с затаенной горечью добавил:
- Они ведь Люди...
Майя попытался подняться, но Мелькор стиснул его плечо, и Ученик
низко склонил голову, не решаясь взглянуть на Учителя. И вдруг всхлипнул
по-детски беспомощно.
Проводя взглядом Майя, Мелькор тяжело поднялся по ступеням трона.
Сел, ссутулившись, опустив голову.
"Перстень Мастера Гэлеона на его руке... Гортхауэр не смог этого
простить... Но ведь он не знает, он не виноват!.. Проклятый камень... Если
бы я мог... если бы я только мог, я бы отдал им его, но ведь это смерть...
Я вынесу проклятие, но они... Они гибель унесли с собой. Ведь я не
хотел... Я ведь не хотел! Пусть бы они все ушли, мне больше ничего не
надо. Куда угодно: на юг, на запад - в Валинор, но не здесь, только не
здесь, где жили Эльфы Тьмы... Кому молиться - нет для меня богов... И эта
песня... и эта кровь на руках - не смыть... Или я - воистину зло, и только
горе от меня... Кто ответит, кто будет мне судьей... Может, я смог бы
что-то изменить, но эта песня... откуда, откуда?.."
Двери распахнулись. Гортхауэр.
"Вернулся... зачем, не надо..."
Майя показалось - что-то надломилось в душе Учителя. Перед ним был
сейчас не гордый мудрый властелин, а совершенно измученный, растерянный
человек. И на бледном лице боль, которую он в эту минуту был не в силах
скрыть, мешалась с горькой обидой, такой огромной, какой она кажется
только ребенку. Майя понимал, что ему нельзя сейчас быть здесь - и не мог
сделать ни шагу, хоть на миг оставить Учителя. И впервые с ужасом ощутил -
жалость. Жалость к тому, кого даже в мыслях кощунством было жалеть. Разве
можно представить, что его можно унизить так? Но Гортхауэр ничего не мог
поделать с собой. "Пусть выгонит, пусть что угодно делает - я не могу
видеть его таким. Сердце противится разуму. Учитель, я глуп, я знаю.
Всегда я ошибаюсь. Но ты слишком дорог мне, и я не могу иначе..."
Он осторожно подошел к престолу и встал на нижней ступеньке трона,
глядя прямо в растерянные молящие глаза. И сказал он тогда только одно
слово, которого потом больше не произносил даже мысленно, потому что хотя
оно и было истинным по сути, другое слово было выше - ибо оно было
истинным по духу. Но сейчас нужно было именно то, что он сказал. И тот,
кто сидел на троне, внезапно согнулся, закрывая лицо руками; плечи его
вздрагивали, и глухо вырывались из горла рыдания.
"Так надо. Тебе станет легче, Учитель, а потом делай со мной, что
хочешь. Карай, гони - только бы этот осколок из сердца ушел".
Он поднялся еще ступенью выше. Изуродованная рука ощупью нашла его
руку и судорожно стиснула ее, словно Мелькор боялся, что Гортхауэр уйдет.
Теперь он стоял прямо у трона, и Учитель, сидящий в каменном кресле,
был ниже его. Он не осознавал, что сделает сейчас, но сердце говорило:
"Именно так. Ты прав". Он поднял Учителя за плечи, и тот не сопротивлялся.
Майя прижал его к себе, с болью осознавая, как беззащитен сейчас тот, кого
он привык видеть почти всесильным.
"Я защищу тебя от всего. Я укрою тебя, и никто не увидит твоей
слабости. А я буду молчать. Люди говорят: слезы смывают боль и горе. Ты
ведь тоже человек, хотя и прячешь это сам от себя. И сильнейшим иногда
бывает очень горько. Это ничего, ты плачь, я возьму твою боль..."
Он плакал впервые в жизни, неумело и трудно, прижав лицо к плечу
Гортхауэра, стыдясь этой слабости, и со слезами смешивалась кровь из
незаживающих ран.
Потом они долго сидели напротив друг друга, и Гортхауэр бережно
держал в ладонях руки Учителя. Наконец, Мелькор тихо встал и,
остановившись за спиной Майя, чтобы тот не видел его, сказал негромко:
- Благодарю тебя, Ученик. За все. Только... не говори мне больше
так... как сказал тогда. Прости.
Гортхауэр молча кивнул.
Берен сидел, вернее полулежал, прислонившись к стволу большого дуба.
Он чувствовал себя страшно утомленным, и в то же время - почти счастливым.
Все что было до того, казалось невероятным кошмарным сном, в котором
почему-то была и Лютиэнь. Но здесь-то был не сон, и Лютиэнь была рядом -
настоящая, та, которую он знал и любил. Та, что сопровождала его на пути в
Ангбанд, невольно пугала его своей способностью принимать нечеловеческое
обличье, своей страшной властью над другими - даже над самим Врагом. И еще
- где-то внутри была потаенная злость на самого себя - ведь сам-то ничего
бы не смог. Сейчас же ему было просто до боли жаль ее. Все, что он ни
делал, приносило лишь горе другим. Сначала - Финрод. Почему он не отказал
Берену в его безумной просьбе? Только эти слова: "Ты же не знаешь, почему
я согласился..." Прав, видно был Тингол. Что сделал сын Бараира? - погубил
друга, измучил Лютиэнь... "Ведь я гублю ее, - внезапно подумал Берен. -
Принцесса, прекрасная бессмертная дева, достойная быть королевой всех
Элдар, продана отцом за проклятый камень... А я - покупаю ее, как рабыню,
да еще не гнушаюсь ее помощью... Такого позора не упомнят мои предки.
Бедная, как ты исхудала... И одежды твои изорваны, и ноги твои изранены, и
руки твои загрубели. Что я сделал с тобой? Все верно - я осмелился
коснуться слишком драгоценного сокровища, которого не достоин. Вот и
расплата".
Он посмотрел на обрубок своей руки, замотанный клочьями ее платья.
Лютиэнь спала, свернувшись комочком, прямо на земле, и голова ее лежала на
коленях Берена. Здесь, в глухих лесах Дориата, едва добравшись до
безопасного места, они рухнули без сил оба: он - от раны, она - от
усталости. И все-таки она нашла силы остановить кровь и унять боль. Берен
как мог осторожно погладил ее по длинным мерцающим волосам; это было так
несовместимо - ее волосы и его потрескавшаяся грубая рука с обломанными
грязными ногтями... "И все-таки камень не дался мне. Неужели он
действительно проклят, и все, что случилось со мной - месть его? Тогда
хорошо, что он пропал... Но мне придется расстаться с Лютиэнь. Может, так
и надо... Ведь я люблю ее. Слишком люблю ее, чтобы позволить ей страдать
из-за меня..."
Лютиэнь вздрогнула и раскрыла свои чудесные глаза.
- Берен?
- Я здесь, мой соловей.
- Берен, я есть хочу.
Это прозвучало настолько по-детски жалобно, что Берен не выдержал и
расхохотался. Право, что ж еще делать - он, огрызок человека, недожеванный
волколаком, не мог даже накормить эту девочку, этого измученного ребенка,
который сейчас был куда сильнее его. А вот он-то и был слабым ребенком.
Глупым, горячим, самонадеянным ребенком.
- Что ты, Берен? - она села на колени рядом с ним. Берен внезапно
посерьезнел.
- Лютиэнь, мне надо очень многое сказать тебе. Выслушай меня.
Он взял ее руки - обе они уместились в его ладони.
- Постарайся понять меня. Нам надо расстаться.
- Зачем? Если ты болен и устал - я вылечу, выхожу тебя, и мы снова
отправимся в путь. Я не боюсь, не сомневайся! Мы что-нибудь придумаем...
- Нет! Ты не поняла. Совсем расстаться.
- Что... - выдохнула она. - Ты - боишься? Или... разлюбил... Гонишь
меня?
- Нет, нет, нет! Выслушай же сначала! Поверь - я люблю тебя, люблю
больше жизни. Но кто я? Что я дам тебе? Что я дал тебе, кроме горя?
Безродный бродяга, темный смертный... Ты - дочь короля. Даже если я стану
твоим мужем - как будут смотреть на тебя? С насмешливой жалостью? Жена
пустого места. Жалкая участь. Ты - бессмертна. А мне в лучшем случае
осталось еще лет тридцать. И на твоих глазах буду я дряхлеть, впадать в
слабоумие, становясь гнилозубым согбенным стариком. Я стану мерзок тебе,
Лютиэнь. Я и сейчас слабый калека. Я прикоснулся к проклятому камню,
Лютиэнь. Когда я держал его, мне казалось - кровь в горсти...
- Берен, что ты? Как ты смеешь? Я никогда не брошу тебя, даже там, в
чертогах Мандоса я не покину тебя! Проклятый камень... Ты раньше был
совсем другим, ты был похож на... на водопад под солнцем...
- А теперь я замерзшее озеро.
- Да... Но я растоплю твой лед, Берен! Это все вражье чародейство. Ты
ранен колдовством. Я исцелю твое сердце! Мы останемся здесь. Мне ничего не
нужно. Только ты. Что бы ни было - только ты. И да будут мне свидетелями
небо и земля, и все твари живые - ныне отрекаюсь я от своего бессмертия! Я
клянусь быть с тобой до конца. Нашего конца.
- Нет, Лютиэнь. Может, честь и позволяет Эльфам не считаться с волей
родителей, но Люди так не привыкли. Тингол - твой отец. Я уважаю его. Я не
могу его оскорбить. Да и скитаться, словно беглые преступники, словно
звери... Нет. У меня есть гордость, Лютиэнь.
- Что же... Пусть так. Хорошо хоть, что мы дома. Здесь - Дориат. Сюда
злу не проникнуть...
- Оно уже проникло сюда, Лютиэнь. Зло - это я. Из-за меня Тингол
возжелал Сильмарилла. Вы жили и жили бы себе за колдовской стеной в своем
мире. А теперь я навлек на вас гнев Врага и Жестокого.
- Нет, нет! Это все его страшные глаза, его омерзительное, уродливое
лицо, это все его черные заклятия...
- Нет, Лютиэнь. Он не уродлив. Он устрашающе красив, но это чужая
красота, опасная для нас - ибо нам не понять ее. И его. А ему - нас.
Никогда. Белое и Черное рвутся по живому, и от того все зло, -
бессмысленно-раздумчиво промолвил он, сам не понимая своих слов.
- Берен... что с тобой? - в ужасе прошептала Лютиэнь.
- А? - очнулся он. И вдруг закричал:
- Да не верь, не верь мне, я же люблю тебя, превыше всего - ты, ты,
Тинувиэль! Пусть презирают меня, пусть я умру, пусть ты забудешь меня - я
люблю тебя. Ты уйдешь в блистательный Валинор, там королевой королев
станешь, забудешь меня, я - уйду во Тьму, но я люблю тебя...
