В. и Д. Нарижные.
Рассказы
Летопись
ЧЕРНЫЕ ЗВЕЗДЫ: сказка для школьниц от 15 до 51 года
УТРО ДОНА
ВОСЕМНАДЦАТОЕ МГНОВЕНИЕ ВЕСНЫ
Бешеный Поросенок
Гениальный рассказ щ 2
Украинский сокол
Гениальный рассказ щ 1
Ленинская логика
ЧЕРНЫЕ ЗВЕЗДЫ
сказка для школьниц от 15 до 51 года
Тебе никогда не бывало грустно?
Где-то плещется теплое море, качаются в знойном мареве ветви магно-
лий, в зарослях тамариска звенят цикады - а здесь этого нет.
Где-то на северном небе сияют голубые созвездия, и мороз заставляет
людей надевать пушистые одежды - а здесь этого нет.
Где-то шальной ветер поднимает сверкающую пыль высоко в небо и зас-
тавляет тяжело шуметь высокие сосны, роняющие шишки - а здесь этого нет.
Где-то на берегу синей реки шелестит камыш, блестит песок, слышатся
песни с проплывающих белых пароходов - куда они плывут? - а вдалеке вид-
ны снежные вершины гор! Здесь этого тоже нет.
Здесь есть только ветер, холод, пустынные улицы с одинокими фонарями
и ночь. Можно ходить по этим улицам, дышать этим ветром и смотреть на
эти фонари. Но зачем?
Из глубины зеркала смотрел на меня усталый человек с печальными гла-
зами. Я невольно дотронулся до своего лица, и отражение повторило этот
жест, медленный и натянутый. Знакомые глаза, мои глаза бездумно глядели
мне в лицо, и казалось, что этому человеку трудно даже удивляться, так
он устал. Устал бродить по городу, слыша свои затихающие шаги в каменных
двориках, бродить, когда только ветер гонит по асфальту последние побу-
ревшие листья, и никого больше нет на улицах, да и во всем свете; и не
знаешь, куда и зачем идешь. Каждому бывает одиноко. Никто не виноват,
что я очутился в этом унылом городе, где меня мучает бессонница, что я
живу во втором этаже этой старенькой незаметной гостиницы, ведь так?
Было тихо. Черные звезды на улице путались и мешались с фонарями,
разгоравшимися с наступлением темноты все ярче. В открытое окно залетали
редкие снежинки.
- Странно, - подумалось мне, - и снег, и звезды. Наверное, так и
должно быть: снежные облака закрывают звезды, и поэтому они черные. А
совсем закрыть звезды облака не могут. Разве может кто-нибудь совсем
закрыть звезды?
Звезды! Как любил я раньше, теплыми июльскими ночами, лежа на спине
где-нибудь на душистом сеновале, смотреть в глубокое темное небо, угады-
вая очертания таинственных созвездий! Никого вокруг не было, и казалось,
сама ночь говорит тысячами звуков; это были голоса вселенной - далекие,
неясные. И казалось, нет конца короткой летней ночи, а время можно взять
руками, так осязаемо длились эти чудесные ночи.
Сейчас тоже ночь. Длинная, холодная. И я один на всем свете, совсем
один: если я уйду - останется комната, останется окно, свет фонаря на
углу и свет далеких-далеких звезд. И отражение звезд на земле - ма-
ленькие колкие снежинки. Среди них нет двух одинаковых, но разве на небе
есть похожие звезды?
Я не знаю, как она появилась в моей комнате. Может быть, она уже была
здесь, когда я вошел, а я только теперь ее заметил? Наверное, да, потому
что она очень нужна была и звездам, и снежинкам, и старому одинокому фо-
нарю на углу сквера; они все словно притихли, когда я увидел ее.
Я видел ее тысячу раз, и я не видел ее никогда. Я писал ей свои луч-
шие стихи и сказки. Но я не знал ее. Это правда. И теперь я не удивился,
увидев ее - наоборот, я понял, что она не могла не прийти, что она все
время была со мной и во мне, что она - частица меня самого, моя синяя
птица.
- Тебе больно? - спросила она, и где-то словно прозвенел колокольчик.
- Кто ты? - спросил я. Мой голос был ровен и тих.
- Тебе плохо. Я помогу тебе, - колокольчики снова прозвенели в вол-
шебной ночи. - Я всегда прихожу к тем, кому трудно и одиноко. Я говорю с
ними. И, может быть, им становится легче; кто знает?
- Кто ты? - повторил я.
- Не знаю! Я не знаю ни кто я, ни откуда. Может, я с этих далеких
звезд, что дарят нам ночной свет, а может, из этого засыпающего города.
Мне кажется, я отовсюду и везде. Ведь ты не сердишься на меня за то, что
я здесь?
Сейчас, когда я вспоминаю ту ночь, я понимаю, что такое случается раз
в жизни, а мне повезло особенно. Я улыбался.
- Знаю, - сказала она, - у тебя когда-то давно была девушка, ты любил
ее и до сих пор не можешь забыть. А потом она ушла. Ты не осуждал ее, ты
просто написал ей письмо и пожелал счастья. А сейчас ты один и тебе
грустно. Но ведь я пришла, а у нас с ней много общего! Иногда мне даже
кажется, что я - это она. В мире есть много необъяснимого, но от этого
он ничуть не хуже, верно? Пусть море и паруса далеко - но они есть, и
золотые подсолнухи на полях тоже есть, и твои друзья ждут тебя. Еще все
впереди, и так будет всегда, и ты еще напишешь свою лучшую сказку. А те-
перь я расскажу тебе свою - о Зеркале и Луче. Можно?
Я слушал. Голос ее завораживал, глаза смотрели мне прямо в душу, сло-
ва то взлетали ввысь, то стелились туманом по полу, заволакивая мир
мельчайшими вспыхивающими искорками. И сквозь полусон тихонько и довер-
чиво приходил ко мне ее голос.
- Жило-было Стекло. Как у всякого Стекла, у него был кристально чис-
тый характер. Так говорили друзья - а настоящие друзья всегда говорят
правду.
Среди друзей был и Луч. Стекло ему давно нравилось, ему нравилось иг-
рать на его гранях, преломляясь радугой и снова становясь бело-голубым:
ведь он родился на Голубой Звезде. Видишь, вон она!
Луч ни о чем не думал. Ему казалось, что так будет всегда. Но среди
друзей был и Блеск-Амальгама!
Как это случилось? Верно, судьба. Вот так! А что мог предложить Луч?
Свое тепло? Вечное стремление куда-то? А куда - он и сам не знал.
Теперь Блеск-Амальгама и Стекло были вместе. Получилось Зеркало. Зер-
кало отразило Луч. Он последний раз вспыхнул на его гранях и исчез: ведь
это был гордый Луч!
Никто не знал, где он скрывался. А ему было все равно. Ведь так?
Шло время. Блеск-Амальгама тускнел и трескался, осыпаясь сухими
блестками. И однажды он услышал слово "уходи" - кривить душой Стекло не
умело, это ведь было не Кривое Зеркало!
Стекло осталось одно. И тогда-то оно снова встретилось с Лучом. Он
куда-то торопился - может быть, кого-то согреть. Стекло попалось ему на
дороге, а он прошел сквозь него и не заметил: ведь у Стекла был крис-
тально чистый характер! Или сделал вид, что не заметил?
Я не могу судить, кто из них был прав. Знаю только, что осколки Стек-
ла разлетелись по всему свету, и теперь попадают людям в глаза и сердца!
Ее глаза серьезно взглянули на меня.
- Вот и вся сказка, - промолвила она. Я взял ее за руку. Рука была
тонкая и легкая; ее ладонь свободно умещалась в моей.
- Пусти, - проговорила она. - Не надо.
Серебряная луна заливала светом комнату, и в лунных лучах ее фигурка
тоже казалась серебряной, такой близкой и бесконечно далекой, что сердце
мое вдруг рухнуло куда-то, отозвавшись щемящей болью в груди.
- Самое главное - по-новому увидеть, - улыбнулась она. - Это лучшее,
что может достаться человеку; ты знаешь! Хочешь, я помогу тебе вспом-
нить? Посмотри вокруг!
Над нами сплетали ветви золотые осенние деревья. Прохладные георгины
и астры испускали тонкий неуловимый аромат. В лучах вечернего солнца ал-
лея казалась сказочной и манила вдаль теряющейся в золоте перспективой.
Увлекшийся, пораженный, я сделал шаг - и исчез, и зазвенели, зазвучали
мелодии, забытые и прекрасные, и в них затерялся смех, ласковый, люби-
мый, ее смех - никто другой в целом мире не мог бы так смеяться.
Я оглянулся. Она стояла, глядя восхищенными глазами на праздник осен-
него света, как глядят всегда, когда видят красоту впервые - красоту
умирающей природы, величавую и бесконечно знакомую. Желтые листья падали
и застревали в ее волосах; она была нигде - и в то же время везде,
где-то рядом; она сливалась с листопадом, и мельком брошенный взгляд ло-
вил ее улыбку, легкую и загадочную. Казалось, это она погружает парк в
золотой струящийся сон, и под ее ногами шуршат опавшие листья, и задетые
ею кусты тихонько покачивают багряными ветками в потоках заходящего
солнца. Эта стена осени, весь мир, умещавшийся в ней и во мне, надвигал-
ся, такой знакомый и желанный, и тревожил память, и тихо кружился в за-
думчивых ее глазах!
Это был только сон. Мы снова стояли под желтыми кленами, и рыжий
осинник мелко играл листочками под слабым ветерком. Мне показалось, что
я узнал что-то новое, важное, необходимое, без чего нет и не может быть
больше мне жизни, чего не выразишь словами, но оно есть, оно будет нужно
постоянно, сколько я ни буду жить, и чем дальше - тем нужнее.
Вдруг качнулись багровые лучи на ветках, и пронзительно-яркая охра
затрепетала на ветру.
- Я ухожу, - сказала она. - Мне пора.
- Останься, - попросил я.
- Не могу, - ветер ли это прошелестел, зазвенели ли валдайские коло-
кольцы где-то далеко, не знаю. Грустно и больно было мне.
- Я не знаю, почему, - как бы в ответ на мои мысли вздохнула она. -
Наверное, так надо. Не спрашивай. Голос ее дрогнул. Быстрым движением
она обвила руками мою шею и поцеловала меня - единственный раз! Ветер
трепал и развевал ее волосы, он усиливался, и ее фигурка, воздушный кон-
тур, трепетала, как осенний лист на ветке; я хотел схватить ее за руку,
но она растаяла, подхваченная порывом воздуха; и я успел увидеть только
ее глаза, глядевшие прямо в душу, и губы, что-то шептавшие - я не разоб-
рал за шумом ветра.
А потом все исчезло. Я снова стоял в скверике напротив дома, ощущал
на губах вкус ее слез, и снег все падал, а я улыбался и подставлял ему
лицо - глупый влюбленный мальчишка. Я знал, что теперь напишу свою луч-
шую и единственную сказку. О ней.
Какая она была? Не знаю. Не помню. Конечно, красивая. Разве могут
быть некрасивыми те, кого мы любим?
Теперь я часто хожу по улицам больших городов, с их суетой, троллей-
бусами и неоновым сиянием витрин. Я жду, что может быть когда-то случай-
но повстречаю ее, и навстречу мне распахнутся ее лучистые светлые глаза.
Кто знает?
УТРО ДОНА
Идальго укусил клоп, и идальго проснулся. Он долго с недоумением ле-
жал на тонком полотне, пытаясь узнать комнату и восстановить события ми-
нувшей ночи. Кажется, опять был пьян, как свинья. С кем-то целовался
(женщина?), проиграл лошадь; а одного, кажется, хозяина дома, проткнул
шпагой! Бр-р-р, гадко.
- Хуан! - крикнул он слабым голосом с хрипотцой. - Хуан, ты здесь?
Откуда-то (кажется, прямо из стены) неслышно появился Хуан, се-
вильский еврей, которого идальго давно уже возил с собой в качестве слу-
ги, ростовщика и карточного шулера-консультанта.
- Благородный дон изволили проснуться, - бесстрастно произнес Хуан,
мертвенно улыбаясь деревянным лицом. - Благородный дон изволит умы-
ваться? Одеваться? Завтракать?
- Да-да, Хуан! То есть нет! Хуан! Скажи! У меня есть лошадь?
- Все невзгоды преходящи, - философски заметил меланхоличный Хуан. -
И все, кроме смерти, можно легко поправить. Благодарение Богу, у Хуана
еще достаточно шекелей, и стоит дону!
- Педро! Сегодня я - дон Педро, - перебил его идальго. - Но продол-
жай!
- И стоит дону Педро, - равнодушно продолжал слуга, - и стоит дону
Педро приказать, как появится конь, вино и цирюльник, чтобы пустить
кровь. Хотя на цирюльнике стоит сэкономить: сюда ломится хозяин дома, и
в руке у него шпага (заметьте, сударь, ваша), и он жаждет вашей крови.
Это будет стоить благородному дону нескольких лишних золотых.
- Штаны, Хуан! - вскакивая, закричал дон Педро. - И что-нибудь потя-
желее: я рассчитываю сохранить это золото для себя. Будешь мне должен.
Из-под взъерошенного одеяла выскользнула пышнотелая инфанта - дочка
хозяина - и тихо скользнула вглубь комнаты - одеваться.
